Гурам Батиашвили - Человек из Вавилона
— Жить надоело? — судя по выговору, это был имеретин.
— Жутко воняет, задыхаюсь.
— Закрой окно!
— Дай глотну воздух!
— Закрой, я сказал!
Занкан не закрыл окна — оцепенев от крика охранника, он не смог шевельнуть рукой, только растерянно смотрел на него.
Парень приставил кинжал к его горлу.
— Я жду! — вопил он.
Занкан вернулся к тахте. (Куры снова оглушительно заквохтали, а утки душераздирающе закрякали.)
«Тот, кто запер меня здесь, хочет довести меня до белого каления. Но зачем, с какой целью? А затем, что хочет расправиться со мной, но это, похоже, ему сделать не так легко — то ли не смеет, то ли кишка тонка. Ищет повод. А повод разгневанному человеку найти нетрудно. Но кто он? Притащить меня сюда мог лишь тот, кто сегодня господствует в этом краю. Стало быть, либо Абуласан, либо Дадиани», — мысль Занкана прервалась. Он сидел, уставившись в одну точку. «Какое дело до меня Вардану Дадиани? Я знаю его издалека, здороваюсь при встрече и только! А вот Абуласан… Ежели это дело рук Абуласана, может быть, я и окончу свои дни в оскверненном дворце царицы Тамар…» — и Занкан обвел глазами загаженный зал.
Абуласан! Абуласан!
«Только за то, что он знает, я верен царице… Однако ведь я послужил и ему! Ни одно его желание не осталось без ответа с моей стороны, но у него короткая память… Впрочем, нет, он помнит все… даже если не хочет помнить…»
Буйволица поднялась с пола и замычала — ее рев раздражал Занкана как рев капризного ребенка.
Надо выкинуть Абуласана из головы. Рассвело, и пришло время молитвы.
Белый конь, разлегшийся на полу, медленно, лениво поднялся на ноги, прогнул спину, словно вытягиваясь, опустил голову, потряс ею, и белая грива взметнулась как под порывом ветра, встал на задние ноги и медленно опустился. Потом раскорячился и пустил горячую струю. Пар от мочи рассеялся по всему залу. Занкан прикрыл рукой рот, не давая вырваться первым словам молитвы.
«Ну как можно молиться и поминать Господа в этом нужнике, в этом оскверненном зале?»
Он расстроился — впервые в его жизни наступило утро, когда он отказался от молитвы.
Горячая конская моча тонким ручейком потекла к стене. Оказывается, и в царских покоях пол делают чуть наклонным.
Он решительно направился к окну, толкнув, открыл его и крикнул:
— Эй, вы там!
Парень с кинжалом немедленно возник в окне.
— Я дам тебе это серебро, если хочешь, а ты не отходи от открытого окна! — Занкан внимательно следил за каждым движением парня. Тот не сводил с серебра глаз, потом взял его и сказал:
— От открытого?
— Именно так!
— Ладно уж, раз ты так хочешь, я постою здесь сегодня, чтобы никто не залез к тебе, а завтра…
Свежий воздух ворвался в зал.
Буйволица вела себя беспокойно, то и дело принималась реветь, ее определенно что-то мучило. Но у Занкана были свои заботы, и он не обращал на нее внимания. Понурив голову, стоял у окна и думал о своем. «Но почему, зачем он сотворил со мной такое?»
Что-то коснулось его руки. Рядом стоял буйволица. Он отошел от нее и тут понял — она лизнула ему руку.
«Что-то ее беспокоит, но что?» — подумал он, садясь на тахту. А сев, догадался — вымя у буйволицы было огромным, с большую корзину.
«Как ей помочь?» Занкан встал, подошел к буйволице, погладил по загривку. Животное замерло. Занкан нагнулся, провел рукой по вымени. Он знал, как доят коров. Его няня, высокая худая, как жердь, женщина не раз доила корову в его присутствии и поила теплым парным молоком. Он еще раз провел рукой по вымени, потом потянул за соски, и молоко, журча, пролилось на пол. Запах молока пробудил чувство голода, он вспомнил, что со вчерашнего дня у него и маковой росинки во рту не было. В это время Занкан обычно завтракал. Три яйца, валявшиеся на полу, разделили молочный ручеек на два рукава, один из рукавов, обогнув яйца, устремился навстречу своей второй половине.
«Завтрак у меня есть», — подумал Занкан и сделал несколько шагов к яйцам. Даже нагнулся, чтобы взять их, но не взял — передумал. Решил денек поголодать. «Не буду есть, попощусь, чтобы Господь вызволил меня», — подумал он, избегая произносить вслух имя Господа в этом оскверненном месте. Потом повернулся к буйволице и начал медленно, робко доить ее. Доил неловко, неумело. Молоко вскоре собралось в небольшой ручей. Дойдя до стены, ручей снова разделился на два рукава. Куры громко заквохтали, подскочили к ручейку, стали пить, закидывая вверх головы. Свиньи с другой стороны громко лакали молоко, время от времени похрюкивая от удовольствия. Но это не понравилось курам — они закудахтали, затрепыхались, можно было подумать, рвутся в бой за молоко.
Наконец Занкан поднялся, с трудом разогнул спину после долгого сидения на корточках, перевел дух. Облегчение ему приносило сознание, что он сделал доброе дело. Он вышел в соседний покой, с трудом подобрался к корове и принялся доить ее. Весь день, пока у него хватило сил, он доил коров, буйволиц, коз. Остальные животные и птицы лакомились парным молоком.
К вечеру он с трудом дотащился до своей тахты. Окрестности Начармагеви уже поглощались сумерками. Куры прекратили квохтать — забились кто в кресло, кто под кресло. Занкан с грустью подумал, день прошел так, что он ни разу не помолился.
Ему никогда не приходилось столько работать физически. Обессиленный, он вскоре провалился в сон. Наверное, ни один пленник на свете никогда не спал так сладко, как Занкан. Прошла ночь, наступил рассвет, солнце заняло свое место на небосклоне, проскрипела где-то арба, а Занкан все спал на том же боку, на котором заснул, — спал сладко, безмятежно, словно был не пленником, а желанным гостем в царских покоях.
— Тебя сюда бросили не для сладких сновидений, а для душевных мук! — вдруг крикнул кто-то, и Занкан проснулся. Он не сразу сообразил, кому принадлежал этот голос, глаза открыть не мог, солнце било прямо в лицо. — Ну что, проснулся?! — Занкан узнал голос Абуласана. Он вскочил, вернее, гнев заставил подскочить его — в этот миг им владело одно желание: свалить его с ног и от души отколошматить. Но, увидев перед собой сияющее лицо довольного сильного Абуласана, он тут же взял себя в руки.
Абуласан иронически улыбался.
— Ну как, нравится тебе здесь? — спросил он.
Занкан молчал, он не считал себя обязанным отвечать на подобный вопрос. У него вдруг засосало под ложечкой — он почувствовал сильный голод.
— Ну? — почти по-домашнему осведомился Абуласан. — Каково, а?
И Занкан Зорабабели, сын Мордехая, отвечал:
— Раньше мне здесь очень нравилось, потому что дворец походил на свою хозяйку, теперь же я нахожу его сходство с твоим нутром, Абуласан, и как такое может внушать мне симпатию? — Занкан поднял голову и посмотрел Абуласану прямо в глаза. Ни один мускул не дрогнул на его лице. — Не думай, что я говорю это со зла. Придет время, ты ответишь перед тем, перед кем должен будешь ответить.
Абуласан продолжал иронически улыбаться.
— Удивляюсь я тебе! Я всегда знал, ты человек осмотрительный, а ведешь себя почему-то глупо. Скажи ты тогда, что это по твоему совету мы избрали Боголюбского в зятья, сегодня ты был бы на коне. Боголюбский провозглашен царем всей Грузии, вся Грузия не нарадуется на него!
— Я иудей, Абуласан! Первая моя святыня — Адонай, вторая — родина, и я всегда старался служить сперва Адонаю, потом родине, а теперь ты требуешь от меня принести в жертву свою жизнь.
— Не я, справедливость…
— Справедливость попирающих закон?.. Я же сказал тебе о Боголюбском всю правду, этот человек не сгодится для моей страны.
— Молчать! — закричал Абуласан, и лицо его покраснело от гнева. — Юрий Боголюбский — царь Грузии!
Занкан умолк, а потом тихо, как будто для себя, проговорил:
— А Тамар? Разве она не благословенная Богом царица? — и пошел к середине зала. Шел медленно, не торопясь.
Абуласан понял, иудей если не явный его враг, то противник, с которым следует считаться.
«Ничего не поделаешь», — он решил для себя судьбу этого зазнавшегося еврея.
Занкан поднял с пола яйцо, разбил, поднес ко рту и проглотил его содержимое. Яйцо было теплым, по-видимому только-только снесенным. Занкан снова нагнулся, поднял второе яйцо и также проглотил его, затем вытер рукой рот, при этом не сводил глаз с Абуласана.
А тот растерянно смотрел на него.
«Он ни во что меня не ставит или на что-то надеется? Он заслуживает того, что ждет его, но на что он надеется?» — думал Абуласан, а вслух произнес:
— Ты вот говоришь о царице, но разве не она довела Грузию до полного запустения. Народ бедствует! Ты прекрасно знаешь, преданнее меня у бывшей царицы не было человека. Нам ничего другого не оставалось, как совершить невозможное — упросить Боголюбского вернуться в страну, — он говорил с такой болью в голосе, можно было подумать, вот-вот расплачется, — благодарение Господу, сегодня судьба Грузии в руках умного, дальновидного царя. И тебе не мешало бы потрудиться для блага Грузии — иудеи тебя уважают, иди в народ, расскажи, кто взошел на трон, пусть они поклянутся в верности Боголюбскому.
