Никита Ишков - Суперчисла: тройка, семёрка, туз
Неожиданно вспомнился пронырливый, хваткий, самолично записавший себя в ученики Сен-Жермена «граф» Калиостро, во весь голос утверждавший, что познал «универсальную тайну медицины», позволяющую лечит все болезни. Кроме того, он — только послушайте! — выведал все тайны древнеегипетских жрецов, отыскал философский камень и сотворил «эликсир бессмертия». Обо всем этот шарлатан Бальзамо говорил в открытую и в конце концов исхитрился составить еще одну масонскую ложу, участниками которой могли стать только лица с доходом не менее пятьсот тысяч ливров.[119] Он обещал своим последователям продлить их жизни до 5557 лет. Каким образом он рассчитал это бредовое число? При его способностях Джакомо Бальзамо вполне мог расщедриться и на шестьдесят веков.
От таких заявлений на Сен-Жермена нападала тоска. Он испытал сильнейшую душевную муку, узнав о наглом плагиате, который позволил себе этот сицилийский проходимец в Утрехте. Приблизившись к статуе Иисуса Христа, установленной в местной галерее, он изобразил сцену немого удивления. Когда его спросили, чем же поразило его изображение Спасителя, этот проходимец ответил, что не может понять, каким образом художник смог так похоже изобразить Христа, ведь он его никогда не видел.
— А вы, конечно, видали? — спросили Джакомо.
— Я был с ним в самых дружеских отношениях, — невозмутимо ответил тот. — Сколько раз мы бродили с ним по песчаному, усыпанному ракушками берегу Тивериадского озера! У него был бесконечно нежный голос. К сожалению, он не желал меня слушать, когда я увещевал его быть осторожнее. Не помогло… — и этот доброжелатель печально опустил голову. Потом, обратившись к слуге, который почему-то тоже оказался в галерее, проникновенно спросил.
— Ты помнишь тот день в Иерусалиме, когда распяли Христа?
— Нет, сударь, — скромно признался слуга. — Я же служу у вас только полторы тысячи лет.
Помнится, Шамсолла как-то огрызнулся подобным образом на вопрос донимавших его дам полусвета, когда граф совершал прогулку в Тюильри. С тех пор эта шутка пошла гулять по свету, и Бальзамо тут же приспособил ее к делу.
Как воспитывать таких, как Калиостро? Как вложить в него трепет и страх ко лжи, к богатству? А ведь этот грубиян далеко не самое скверное издание человека.
Как быть в таком случае с маркизой де Помпадур? С королем Людовиком XY, циничным остроумцем и дальновидным, но неудачливым интриганом. В его испорченности было даже какое-то обаяние, присущий только французам шарм. Он не обманывался насчет верности и любви близких к нему людей. «Все эти бесчисленные партии придворных, дерущиеся за королевские милости, — как-то признался он Сен-Жермену, — нагуливают жир исключительно на моих пороках».
Глава 2
Граф Сен-Жермен был представлен королю маршалом Бель-Илем зимой 1757 года — в ту самую пору, когда после покушения Дамьена Людовик XY на две недели впал в задумчивое, меланхолическое состояние, и на вопрос придворных, как он себя чувствует, ответил: «С телом все в порядке…» Рана действительно оказалась неопасной — лезвие ножа прошло по касательной и лишь приоткрыло мышцы на спине. Узнав от маршала Бель-Иля, что в Париже вновь объявился чудо-человек Сен-Жермен, король попросил старика представить ему этого «занятного сновидца».
Версаль в эти январские дни гудел как растревоженный улей. Партия противников маркизы де Помпадур, «этой способной мещаночки», как выразился о ней герцог Ришелье,[120] готова была отпраздновать победу. После двенадцатилетнего плена его величество, по-видимому, нашел в себе силы расстаться с прежней пассией и обратить очи горним высотам. Архиепископ парижский Кристоф де Бомон уже не раз намекал, что его величеству прежде, чем получить отпущение грехов, следует разорвать греховную связь, пусть даже перешедшую в теснейшие дружеские узы, удалить из Версаля известную всем особу и лично заняться насущными заботами государства, которое уже около года как было втянуто в бессмысленную европейскую войну.
— Не такая уж она бессмысленная, — ответил Людовик. — Неужели ваше преосвященство желает, чтобы пруссаки перешли Рейн?
— Что такое Пруссия, ваше величество, — возразил архиепископ. — И что такое Франция! Это несоизмеримые вещи.
— Пока! — коротко ответил король. Разговор с де Бомоном всегда утомлял его. Когда-то архиепископ внушил себе, что в его обязанности входит предостерегать короля от греховных поступков и с тех пор он ни на йоту не отступил от этого правила. Король с детства тихо ненавидел менторов. Встретив такого, Людовик, прежде всего, старался выявить, какой практический, а чаще всего корыстный интерес прячется за укоряющими, полными сострадания взорами, наставлениями, обращением к Богу как к последнему аргументу в человеческом споре. Когда же король обнаруживал, что подобный человек искренне верит в свое предназначение, Людовик терялся. Рвение архиепископа в этом смысле превосходило всякие пределы. Король чувствовал себя безоружным в споре с ним. Все его суждения и взгляды установились полвека назад, в эпоху регентства, и с тех пор архиепископу и в голову не могло прийти, что, возможно, их стоит в чем-то пересмотреть. Доказывать, спорить, пытаться убеждать такого человека, себе дороже, в этом Людовик убедился давным-давно, когда еще горел жаждой героических деяний, мечтал о славе полководца, о непоколебимой системе взаимной безопасности в Европе, которая позволила бы Франции процветать, а ему заняться личной жизнью. Вовсе не развлечениями — в последнюю очередь развлечениями! — но, прежде всего, познанием тайн природы и человеческой натуры. Ту же самую систему взаимного уравновешивания интересов, какую он надеялся установить в Европе, король желал устроить в Версале. Для этого следовало в первую очередь реорганизовать двор на разумных началах, приблизить людей достойных, опытных, склонных к шуткам, розыгрышам, при этом разбирающимся в военных, политических, религиозных, финансовых вопросах, способных в верном направлении везти этот воз дерьма, который называют государством. Таких, например, как маршал де Сакс или, как его звали на родине, в Германии, полководец Мориц Саксонский.
Мечта была прекрасная, завораживающая своей неосуществимостью. Была бы его воля, он бы запретил этому де Бомону появляться во дворце. Сразу же убрал бы принцев крови, каждое утро досаждающих ему с помощью так называемого этикета. Соблюдение принятых при дворе правил поведения казалось королю пыткой, сопоставимой с терзанием узников в подвалах инквизиции. Один надевает чулки, другой поливает водой из кувшина, дофин[121] помогает натянуть сорочку — и все сплетничают, сплетничают и сплетничают. Ехидничают, отпускают скабрезные — редко остроумные — шутки. Начинают что-то выпрашивать, тут же ссорятся друг с другом. Когда король повышает голос, наигранно пугаются. Льстят и порой так двусмысленно, что хочется пнуть ногой подобного умника.
Так начинается день. После туалета — королевский завтрак, затем утренний выход, прогулка по парку, занятие государственными делами. Все время постоянно на людях, в окружении придворных — вот что мучило сильнее всего! На людях — это значит бесконечное выпрашивание наград, рассмотрений бесчисленных прошений о назначении ренты, о даровании титулов и привилегий, о помещении сынков на хлебные места в армию, а дочек в Сен-Сир,[122] о выдаче откупов. При этом приходится выслушивать коварные советы по введению новых налогов и предоставлении прав на их выколачивание. Всем были нужны деньги, и никому слава, доблесть, тайна, что собственно и составляет смысл человеческого существования. Он тоже нуждался в средства, без этих проклятых золотых кружков — луидоров, экю, ливров, — он не мог ни начать, ни победоносно закончить войну. Приходилось каждый божий день ломать голову, где их добыть.
При этом еще выслушивать настойчивые советы святош о необходимости вести праведную жизнь, о покаянии, которое они умели с необыкновенной ловкостью превращать в звонкую монету!..
Если жизнь театр, то разыгрываемая в нем пьеса была далека от совершенства.
С другой стороны пугал Божий суд. Помазанник-то помазанник, но и спрос с короля будет не такой, как с бедняги-прокаженного. Это только в человеческих писаниях говорится, что все равны перед очами Божьими, Людовик был уверен, что и в раю, и в аду есть свои феоды, владения, наследственные домены. Об этом он никогда не заикался, но представить себе равенство в том смысле, в котором оно излагалась в сочинениях отцов церкви, просто не мог. Если бы дело обстояло таким образом, то он давным-давно отошел бы от дел и лакомился свободой, как изысканным блюдом, подаваемым искусным поваром.
Услышав о прибытие в Париж графа Сен-Жермена, «этого несчастного отпрыска восточной правящей фамилии, чей отец был союзником моего деда и по тайному соглашению получал долю с доходов Отеля де Вилль», — король попросил Бель-Иля передать графу, что зла на него не держит и до сих пор верит в его способности целителя. Маршал поклонился, чтобы скрыть невольную усмешку. Ему припомнился старый скандал, связанный со смертью королевской метрессы, герцогини де Шатору.
