Александр Савельев - Сын крестьянский
На ловца и зверь бежит! Шел я к вечеру из лесу, дрова там рубил. Перехожу через плотину и вижу: навстречу барин в лес шагает. Самопал за спиной. На охоту, должно. Место — глухомань. Народу не видать. Подошел я к ему честь честью, шапку снял. «Батюшка барин, дозволь тебе слово сказать». Тот стоит. «Ну, сказывай!» А сам, как мешок с половой, такой-то жирный, а рожа красная и гордыня в ей.
Я ближе придвинулся. «Батюшка барин! Дозволь должок тебе отдать!» Да как стукну топором по башке, он и готов! Я его с плотины в бучило сунул, а сам до дому. Родителям ни гугу! Взял хлеба в котомку, самопал баринов захватил и подался в тайности к Болотникову, знал, что он меня приветит. Вот и весь мой сказ. Парень шумно вздохнул.
У Чернопятова мрачно горели глаза. Он прогудел:
— Что убил пса — доброе дело! Ихний корень выводить надо! А корень ихний выведем, иная жизнь пойдет. Устроим заместо боярской думу земскую, народную. И решать она будет дела по справедливости.
— За то и воюем! — воскликнул Васька Зайцев. Размечтались оба: парень с серыми глазами и пожилой мрачный мужик.
Чернопятов высунул голову из шанцев и в беспокойстве воскликнул:
— Василий, глянь, глянь! Что с палями-то у ворогов сделалось?
Василий Зайцев пристально вгляделся по указанному направлению, всплеснул руками.
— Сажени на три попадали. Беда, беда!
Через брешь в стене хлынули вдруг московские конники.
— Бей, бей, гилевщиков! За царя Шуйского! — взревели они.
Людские волны залили стан бойцов народных, смяли их. Оставшиеся в живых беспорядочно рванулись к Коломенскому.
Настегивая лошадей, мчались назад испуганные обозные, конники, пушкари. Давили своих же. На мосту образовался затор: запутались кони в сбруе, сцепились телеги, люди лупили друг друга кнутами, прикладами самопалов, кольями, чем попало. Крики, стоны, ржанье. Дырявый мост через речку не выдержал и обвалился. На лед, который проламывался, падали пушки, телеги, люди, подталкиваемые напиравшими сзади. Но этой мешанине перебирались на другой берег беглецы. В них палили преследовавшие царские войска.
Царские войска прорвались также у Рогожской слободы, погнали повстанцев. Толпы пленных шли под стражей к Москве.
— Добра не жди, лиха не избыть! — слышалось средь них.
— Глянь, глянь, саблями секут!
— Пропали наши головушки!
Враги приканчивали отстающих раненых…
«Опять, опять беда», — с ожесточением думал Иван Исаевич и приказал позвать Федора Гору. Запорожец явился немедленно.
— Хведор, друже! Останови с конниками вражью силу… Ради народа… ради меня. Пошлю за тобой подмогу, наших и рать Пашкова.
— Слухаю, воевода! — твердо сказал Федор и быстро удалился.
Пылала слобода Котлы. Через нее несся Федор Гора с двумя тысячами казаков. Ехали тесно. Один конь, споткнувшись, упал. Он был тут же растоптан вместе с всадником.
— Вперед, сынки, вперед! — подгонял разъяренный батько.
И казаки неслись. Ветер свистел в ушах. Выбросились веером за околицей навстречу врагам. Те оторопели. Казаки врубились в самую гущу.
Вскоре подошли отряды повстанцев и прибыла рать Пашкова.
Обычно веселое и самоуверенное лицо Пашкова на этот раз было сумрачно.
«Голова, головушка разудалая! Смотри, не скатись с плеч богатырских по приказу государеву. Ляпунов с Сумбуловым славно сделали: переметнулися. А мне у Болотникова кабы худа не дождаться, не токмо почестей. Об их и думать закинь».
И Истома стал перебирать в уме пункты договора, который он тайно заключил на днях с царем. Он оглядел свое войско, движущееся по ратному полю, и самоуверенно решил, опять став разудалым добрым молодцем, которому все трын-трава: «Многие из моей рати за мной пойдут. С голытьбой мне ныне возжаться не дело. Царь Шуйский все же к дворянам ближе; в бараний рог смердов согнуть надо! Эх, была не была!»
В разгаре битвы и произошло новое несчастье для повстанцев. Пашков предал. Перешел с частью своего войска на сторону врага.
Битва продолжалась.
Поднялась пурга, ветер завывал, крутил снег… Народные бойцы дрались как звери, внося в царские отряды смятение… Князь Скопин-Шуйский пытался остановить бегущих, бил их плетью, неистово ругался.
Сквозь пургу к Скопину-Шуйскому примчался конник.
— Княже! Подмога идет, стрельцов четыре полка. На опушке леса вскоре показались новые войска. Подлетел другой верхоконный.
— Князь! Истома Пашков с дружиной явился; перелеты они! Принимай гостей!
Скопин-Шуйский облегчение вздохнул, снял шапку и широко перекрестился.
— Слава тебе, боже!
Пришедшая из Москвы новая царская рать увлекла за собой вперед, на линию боя, бегущих. Паника среди царских войск прекратилась. Бежавшие поднимали валявшиеся на земле рогатины, сабли, самопалы и шли сражаться.
Болотникову стало быстро известно о новых московских войсках, об измене Пашкова.
Он с горечью подумал: «Снова неудача! Сил наших не дюже осталось. Ослабли. А вражьих прибавилось! Придется отойти войску в Коломенское!»
Сквозь завывание ветра сурны протрубили отступление.
— Слышь, братцы, назад! — заговорили среди повстанцев.
Поредели ряды их. Многих славных рубак не стало. Валялись они, заносимые снегом, в поле, у обочин дороги, под кустами. Проезжая мимо и глядя на них, дворяне с ненавистью бормотали:
— У, грабители! Ужо вам всем конец приспеет!
Пешие повстанцы отступали в порядке, задерживая врагов.
В Коломенском Иван Исаевич собрал совет. Военачальники явились задумчивые, пасмурные. Только Федор Гора что-то весело рассказывал Юрию Беззубцеву. Тот под конец тоже заулыбался. Глядя спокойно и уверенно на окружающих, Болотников начал:
— Что, соколики, невеселы? Что головушки повесили?
— Проруха, воевода! — ответил один из военачальников.
— Э, сегодня проруха, завтра победа. На то и война. Взбодритесь! А теперь упреждаю: долго нам в Коломенском не оставаться. Перво-наперво тесно, как муравьи кишим. Простор нужен, чтоб долго отсиживаться, и место нужно высокое. Тогда кругом видно, что деется. Помяните мое слово: недруги обложат нас, как медведя в берлоге, в лесах засядут и начнут оттоль палить. Мы — на виду, они сокрыты, а зелья, снарядов, пушек у них в достатке. У нас один острог, кремля нет, защита праховая.
Помолчал Болотников и, окинув собравшихся зорким глазом, продолжал:
— Еще скажу я вам, други ратные, про измену Истомы Пашкова. Ушла с им к царю малость людей, пять сотен, не более. Все дворяне да дети боярские. Народ черный из войска его с нами остался.
Неистощимая энергия сверкала в серых очах Ивана Исаевича. Окружающие успокоились, лица повеселели. Федор встал, закрутил свои усы, прокашлялся, положил руку на эфес сабли, сказал:
— И то мовыть треба, батько воевода: трохи маломочны мы стали. Кого повыбывалы, бисовы диты, хто сами поутикалы к царю. А вин сыл набирае. У Москвы уся его воинская справа пид боком. Треба нам дали ховаться; там виддыхнем, у силу войдем, знова богатеев глушить учнем. Двигай, воевода, тай трескотня пийдэ, уси знова гарно буде! Мы боярам еще в шаровары, за пазуху ежей сунемо! Чертяка им в дыхало!
Начальники загрохотали, и всех громче смеялся сам Федор. На бритой голове его трясся оселедец.
Глава XIV
В Кремле, в Грановитой палате, собралась боярская дума. Лучи солнца проникали сквозь стрельчатые окна, освещали расписанные красками стены, потолок, собравшихся. Настроение у всех было приподнятое.
Царь сидел в высоком резном кресле кипарисового дерева, с золоченым орлом на спинке. Это белого цвета кресло блистало драгоценными камнями. По обе стороны — двое рынд в белых атласных кафтанах, с бердышами. Лицо Шуйского похудело. Он острыми, пронырливыми глазками посматривал на бояр, словно наперед стараясь прочесть их мысли.
Бояр собралось много. Они сидели, соблюдая местничество, на лавках с бархатными малиновыми полавочниками; были в длинных кафтанах, у большинства с высокими стоячими воротниками — каптырями. Поверх кафтанов — чуги. Эта шелковая, бархатная, атласная одежда гармонировала с росписью цветами, травами на стенах палаты.
Красные, синие сафьяновые сапоги с острыми носками. Бросались в глаза пальцы боярских рук, разукрашенные сверкающими кольцами.
Бородатый, степенный боярский цветник — в ожидании. Выделялись некоторые, прибывшие с поля брани, в доспехах. Тихие переговоры…
Царь поднялся, его одежда и шапка Мономаха сверкали золотом, драгоценными камнями. Водворилось молчание.
— Учнем, бояре, судити да рядити, как нам с войной быть? Кончать надо с вором Болотниковым! Первый боярин, ты что скажешь?
Князь Мстиславский, в шлеме, колонтаре[52], гордый, решительный, поднялся с места.
