Н. Северин - Перед разгромом
Как относилась сама Изабелла к своим новым друзьям, поклонникам и учителям, можно усмотреть из ее писем, в которых, невзирая на осторожность и никогда не покидавшую ее рисовку как в мыслях, так и в чувствах, иногда проскальзывает и правда, чаще всего в юмористической форме, делающей гораздо больше чести тонкости ее ума, чем сердца. Описывая, например, свое первое свидание со знаменитым автором «Моей исповеди» и «Социального контракта», она обмолвилась такой фразой: «Чересчур много кричит и произнес какую-то метафизическую сентенцию, которая показалась нам нелепой». Но этот резкий, сухой и, без сомнения, правдивый отзыв, который можно назвать криком, нечаянно вырвавшимся из глубины души, мало вяжется с представлением чувствительной до экзальтации юной красавицы, какой все привыкли представлять себе Изабеллу Чарторыскую.
А пока молодая чета таким образом развлекалась от потери трона за границей, в Польше произошло много нового. Оказалось, что князь Адам Казимир напрасно был принесен в жертву честолюбивым замыслам «фамилии», деятельно содействовавшей возведению на престол Понятов-ского, в надежде управлять страной под его именем — увы! — эта надежда не осуществилась, и отношения с королем притязательных его родственников дошли до полного разрыва. Тогда Чарторыские повели открытую борьбу против короля, пуская в ход для усиления своей партии клевету, подкупы, пышные обещания и скрытые угрозы.
Эта борьба была в полном разгаре, когда молодые Чарторыские вернулись в Варшаву. Тут оказалось, что Изабелле самой судьбой было предназначено служить орудием для развития честолюбивых планов «фамилии» ее мужа. Молодой, красивый и увлекающийся король без памяти влюбился в свою прелестную кузину и очень скоро завладел ее сердцем.
Изабелла явилась в новой роли ангела-примирителя. Через нее, сентиментальную красавицу, было несравненно легче вступать в переговоры, выслушивать объяснения и требовать уступок, чем через деловитых и сухих посредников, не умевших вовремя отрешиться от предвзятого мнения о короле как легкомысленном молодом человеке, еще недавно игравшем роль покровительствуемого в семье.
Но вряд ли эти соображения входили в голову влюбленному Станиславу Августу, когда он предпринял осаду чувствительного сердца супруги соперника, уже побежденного им на политическим поприще. Не думала об этом и Изабелла, вступая в права королевы с левой стороны, но этим обстоятельством не преминула воспользоваться «фамилия» настолько, насколько это было возможно при строгой опеке иностранных послов над ставленником русской императрицы.
Стеснительнее и неприятнее всех для замыслов вечно фрондирующих магнатов, с Чарторыскими во главе, оказывался русский посол. Причин к тому было много. Князь Репнин был замечательный человек. Еще молодой (ему в 1768 году было всего только тридцать три года), замечательно хорошо воспитанный, с энергичным характером, тонкостью ума не уступавший полированнейшим из магнатов, он был столько же храбр, сколько предан царице и родине. Обвести его было трудно, и он шел к намеченной цели неуклонно, умно и неустрашимо. Цель же эта состояла — и это было самое страшное для римского духовенства, державшего Польшу в руках, — в уравнении православных и диссидентов с католиками в праве исповедывать свою веру, а также принимать участие в управлении страной.
С ужасом доносили представители римской курии об опасности, грозившей их влиянию в Польше, о перспективе исчезновения из их рук власти над народом, до такой степени забитым этой властью, что он казался превращенным в живой труп. Предвидели они также осуществление такого гибельного для Польша плана, как присоединение к России частей Польши — провинций, искони считавшихся русскими и оставшихся русскими невзирая на многолетний и тяжелый иноземный гнет. Курьер за курьером с донесениями самого отчаянного свойства, жалобами, советами и инструкциями летали беспрестанно из Польши в Рим и обратно. Одним словом, положение было отчаянное. И вдруг один из шпионов прелата Фаста донес ему о впечатлении, произведенном на русского посла княгиней Изабеллой Чарторыской.
Живо взвесив все выгоды и невыгоды новой романической авантюры, зародившейся в его изворотливом уме, прелат выступил через преданных ему женщин посредником между влюбленными и ловко довел дело до вожделенной развязки.
Правда, руководитель совести Изабеллы взялся за дело в самое удобное время — когда легкомысленный король начинал заглядываться на хорошенькую Сапегу и между ним и дамой его сердца уже начинали происходить сцены ревности, обыкновенно служащие прелюдией к разрыву; правда также и то, что ветреная Изабелла не могла относиться равнодушно к вниманию такой выдающейся личности, как князь Репнин, по своему влиянию и независимости характера стоявший в стране выше короля, которым он управлял, как строгий дядька, приставленный старшими к шалуну-школьнику, и которому он нередко перечил не только в серьезных замыслах, но и в капризах.
Все шло как нельзя лучше, и из объятий короля Изабелла бросилась в объятия русского посла. Но — увы! — ликование прелата было недолгим; ему пришлось убедиться, что, как ни страстно, как ни беззаветно любил князь Репнин свою новую возлюбленную, как ни щедр был он для нее на подарки, как ни счастлив был исполнять все ее желания и как ни дорожил ее любовью, — извлечь политическую выгоду из этой любовной связи было очень трудно. При первом же ее намеке о необходимости сохранить за католической религией первенство в стране Репнин зажал ей рот поцелуями и дал понять, что лучше бы ей не говорить о том, чего она не понимает, и указал, что никто в мире не заставит его изменить свои убеждения.
Иного нельзя было и ждать от внука друга и сподвижника великого Петра; но чего нельзя было ждать — так это готовности Изабеллы покориться его воле. На все увещевания прелата она ответила, что не чувствует себя в силах огорчать своего возлюбленного, умоляла оставить ее в покое, не заставлять ее ссориться с ним и не отравлять ее счастья комбинациями, не имеющими ничего общего с ее любовью.
Ясно было, что она со дня на день все сильнее подпадала под обаяние нравственной силы Репнина и что большой пользы для родины от этой новой Юдифи предвидится мало. Юдифь искренне влюбилась в Олоферна.
Однако, когда над отцом ее мужа стряслась беда из-за того, что он не исполнил обещания, данного русской императрице, Репнин выпросил ему прощение. Спас он от ответственности и мужа Изабеллы, но о том, что предшествовало этим уступкам, какими предостережениями и угрозами были обставлены эти милости, не знал никто, кроме прелата Фаста, от которого как от руководителя ее совести у княгини Изабеллы не было тайн.
А прелат не только умел ждать, но также довольствоваться малым. Он сумел также умерить негодование остальных действующих лиц политической комедии, разочарованных в своих ожиданиях, когда подготовленная ими интрига разыгралась не так, как они желали, и когда вопреки всеобщим предположениям увлечение Изабеллы русским послом превратилось в настоящую любовь. Но прелату не пришлось каяться в том, что первая неудача не заставила его отказаться от руководительства совестью молодой женщины; в этой роли ему удалось узнать как нельзя лучше не только характер и мысли русского посла, а также и те его душевные свойства, которых он, может быть, сам в себе не подозревал и которые его возлюбленной очень скоро удалось разгадать под личиной суровой сдержанности политического деятеля, принужденного бороться с лукавыми кознями враждебной партии.
Княгиня Изабелла была натура экспансивная, счастье ее было неполно, когда ей нельзя было поделиться им с сочувствующим другом, а таким другом она считала пани Дукланову, которая в свою очередь не имела тайн от прелата Фаста. После каждого свидания со своим возлюбленным Изабелла посылала за своей резиденткой или сама приходила в ее уютное помещение и сообщала ей малейшие подробности любовного свидания, под впечатлением которого она находилась, с восхищением припоминая каждое новое доказательство нежной страсти своего возлюбленного. Но при этом она мимоходом, не придавая этому значения, затрагивала и более интересные для ее слушательницы предметы. Как ни сдержан и ни осторожен был Репнин, однако ему случалось под впечатлением неприятного известия или неожиданного приказа из Петербурга намекнуть своей возлюбленной на обстоятельства, никому еще в городе, кроме него, не известные, или выразить драгоценный для врагов намек на план действий, которого он намерен был держаться, а также на его мнение о таких-то или таких-то лицах. Все эти отрывочные сведения немедленно сообщались интимным другом молодой княгини прелату Фасту, и тот извлекал из них желаемую пользу. Одним словом, от сближения княгини Изабеллы с русским послом, невзирая на нежелательный оборот, принятый этим сближением, все-таки выигрывали и надеялись выиграть еще более в будущем последователи мудрого правила, гласящего, что ничем не следует брезгать для достижения цели.
