Рафаэло Джованьоли - Мессалина
Воодушевив Бриниона этими обещаниями и расставшись с ним, Калисто принялся перечитывать недавно полученное письмо Мессалины, в котором она писала о том, что разделяет мысли юноши и тоже думает, что в случае смерти Гая Цезаря, нового императора будет избирать сенат, преторианцы и народ, а не германские легионы, как полагают несчастные сестры Калигулы. Валерия Мессалина соглашалась и с тем, что Рим, безусловно, предпочтет Лепиду Клавдия, единственного наследника, в чьих жилах течет кровь Августа и Германика, поэтому она предлагала незаметно подливать масло в огонь заговора, чтобы ускорить развязку.
Таким образом, события близились к неминуемой катастрофе. И отчасти она наступила даже раньше, чем рассчитывала супруга ничего не подозревавшего Клавдия.
Вечером пятого дня перед календами января Ливилла позвала Бриниона в комнату Агриппины, где уже находились Гней Корнелий Лентул Гетулик, Марк Эмилий Лепид и Аникий Цериал. Там, после краткого разговора о необходимости торопиться с осуществлением их замысла, было решено, что завтра в полдень Гней Корнелий Гетулик войдет в покои Цезаря, якобы для сообщения какой-то важной новости, касающейся легионов. К этому времени в прихожей императора уже будут Агриппина и Ливилла, которые скажут, что хотят повидать брата. Чуть позже к ним присоединятся Бринион и Лепид. Как только все будут в сборе, в комнату вбежит Аникий Цериал, во все горло крича, что дом горит и всем нужно срочно спасаться. Было ясно, что в таком случае все придворные бросятся к входным дверям: одни для того, чтобы тушить пожар, а другие - чтобы звать на помощь. Среди всеобщей паники Лепид и Бринион, вооруженные кинжалами, кинутся в комнату Гая Цезаря и вместе с Гетуликом покончат с ним, а Агриппина, Ливилла и Аникий будут стоять у двери, не впуская никого из посторонних. Когда дело будет сделано, Гетулик отправится в лагерь легионеров, среди которых он пользовался большим авторитетом, и склонит их к тому, чтобы провозгласить императором Лепида, объявившего себя мужем Агриппины. Таким образом, заговорщики выполнят все, что от них зависело. Остальное будет решать фортуна.
Приблизительно в два часа той же ночи Калисто проснулся от осторожного стука в дверь своей комнаты. Несмотря на возраст, юноша, измученный неутоленной любовью к Мессалине, спал плохо. Поднявшись с ложа, он прямо в ночной рубашке подошел к двери и спросил, кто там. Узнав голос батава, он впустил его, и Бринион пересказал либертину Калигулы все, что слышал в покоях Агриппины. В заключение он добавил:
- Что же делать? Как мне быть? К тому же, сам не знаю, почему, но я никак не могу поверить Аникию Цериалу.
- Пусть тебя не тревожат эти сомнения, по крайней мере, сейчас, - ответил Калисто и, опустив голову, надолго задумался.
- Выслушай меня, Бринион, - наконец, сказал он, подняв свое бледное лицо и внимательно посмотрев в темно-синие зрачки центуриона. - Я не думаю, что Цериал хочет выдать своих сообщников по заговору. Его чувства к Ливилле должны препятствовать ему совершить такой поступок. Но, в любом случае, допуская, что все может произойти, будем готовы к самому худшему. Если Аникий все же собирается открыть тайну заговора и спасти Гая Цезаря от смерти, нависшей над ним, то он сможет это сделать не раньше, чем завтра утром и, конечно, никак не позже того часа, на который назначено исполнение вашего плана. Сейчас для меня важнее всего, чтобы в случае несчастья я смог бы помочь тебе спастись - я больше верю в поддержку людей, чем фортуны - и поэтому нам нужно согласовать все наши действия.
Ты должен сохранять спокойствие и с самого рассвета быть в перистилии дома, занимаемого императором, в то же время, оставь какого-нибудь преданного человека с быстроходной колесницей у ворот Ренана. Как только Цезарь проснется, я буду находиться возле него. Если не произойдет того, чего ты опасаешься, и я не дам тебе знать об этом, то в условленный час ты сможешь смело войти в прихожую и исполнить уготовленную тебе роль. Если же Цериал раскроет заговор или тебе будет угрожать какая-нибудь другая опасность, то я немедленно пошлю к тебе в перистилий моего верного раба Докомофена, который произнесет всего одно слово: «Агафокл». Он скажет его не тебе, а так, словно ищет раба, служащего в конюшне императора. Этот раб там действительно служит, и его имя не вызовет подозрений. Но услышав этот пароль, ты поймешь, что твоя жизнь висит на волоске. Тогда тебе нужно будет не потерять присутствия духа и как ни в чем ни бывало пройти через таблий, спокойно добраться до ворот Ренана, а потом, опрометью доскакав до замка Уби, скрыться на том берегу. А чтобы твое спасение было более верным, вот тебе двести тысяч сестерциев. С ними, с твоим конем и мечом тебе как истинному германцу будет нетрудно найти надежное убежище за Рейном.
Насмерть перепуганному Бриниону пришелся по душе план, предложенный либертином. Горячо поблагодарив его и спрятав на груди кошелек, битком набитый викториалами и золотыми, батав почувствовал себя намного увереннее и спокойнее. Однако Калисто, мнительный, как все греки, выпроводив позднего (миновало три часа после полуночи) гостя, спешно оделся и тотчас последовал за ним, чтобы разузнать о его дальнейших действиях.
Впрочем, он волновался напрасно. Бринион, которому не суждено было унаследовать коварство Клавдия Мирного, тридцать лет назад поднявшего батавов и фризонов на восстание, не думал об измене. Убедившись, что центурион пошел снарядить быстроходную колесницу и приказал солдату-батаву держать ее наготове возле ворот Ренана, Калисто избавился от подозрений, возникших у него. Когда юноша вернулся в дом императора, уже начинало светать, и он увидел, что все небо было задернуто густой пеленой облаков, предвещавших пасмурную погоду. Либертин проскользнул в свою комнату и сменил ночной наряд на изысканную тунику, к поясу которой был прикреплен длинный кинжал. Затем он пригладил волосы и вышел в перистилий с видом человека, только что поднявшегося с ложа и спешащего узнать новости от Цезаря. Краем глаза он заметил Бриниона. Тот стоял рядом с центурионом, командовавшим отрядом императорской стражи, и беззаботно балагурил с ним, вертя в руках большую черную трость. Не глядя на легионеров, Калисто направился в покои Калигулы. Там, в комнате, примыкавшей к спальне Калигулы, он застал уже давно проснувшихся Протогена, Апелла, Геликона, Вителия, Луция Кассия и трех или четырех магистратов Лиона. Они приветливо поздоровались с либертином. Дружелюбно ответив придворным, он завел с ними разговор, который вскоре коснулся одной темы, интересовавшей всех, а именно, предстоявшей экспедиции в Британию.
Пока они обсуждали множество проблем, связанных с этим походом, которого никто из собравшихся не одобрял, но вместе с тем и не осуждал сумасбродный замысел императора - в дверях комнаты появился Аникий Цериал. Он был бледен и задумчив. Весь его вид говорил Калисто, знавшего тайну заговора, о тяжелой борьбе, происходившей в душе трибуна легионеров. У либертина защемило сердце от жалости к этому несчастному, совесть которого не позволяла совершить подлого предательства, требуемого Ливиллой. Но ведь, кроме сочувствия бедному воину, существовали и его любовь к Мессалине, чье письмо хранилось в заветном ларце из черного дерева, и дружба с Бринионом, и, наконец, страх за собственную участь, неминуемо плачевную, если бы Цезарь счел его участником раскрытого заговора. Поэтому, подавив свой благородный порыв, Калисто решил подбросить углей в топку, которая полыхала в груди трибуна. Он приблизился к вошедшему и сказал:
- Аве, Цериал! Что привело тебя так рано в покои императора?
- Аве, Калисто! Ох! У меня очень важное дело! Настолько важное, что ты даже не можешь себе представить!
Смысл этих слов был очевиден. Аникий Цериал пришел для того, чтобы донести Калигуле о готовящемся покушении на него. Не зная, что ответить волновавшемуся всаднику, Калисто немного смутился. Наконец, овладев собой, он улыбнулся и со всей непринужденностью, на которую был способен в эту минуту, воскликнул:
- О, Геркулес! Не иначе, как против нас восстали фрезоны, бургундцы или германцы. Или парфяне перешли Евфрат и захватили все наши восточные провинции вплоть до Босфора.
- Ох, почтенный Калисто! Богам угодно, чтобы мы с тобой не шутили над известием, которое я принес Цезарю!
Тогда, понимая всю серьезность положения и стараясь оттянуть время, либертин сказал, что утренние новости Цериала, разумеется, должны быть серьезными настолько насколько тот утверждает, что он готов оказать необходимую помощь трибуну легионеров, ибо они оба должны верой и правдой служить божественному Гаю Цезарю. Всю жизнь он, либертин, был предан своему повелителю и поэтому научился предвидеть все неприятности, ожидающие…
- Ох! Как было бы угодно всемогущему Зевсу, чтобы самые близкие родственники императора были также верны ему, как ты! - прервав либертина, воскликнул Цериал.
