Александр Юрченко - Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле

Объединяла собравшихся за столом у Софьи жажда к переменам в жизни. Половина заговорщиков была связана с влиятельными при Василии Тёмном фигурами, впавшими в немилость при Иоанне Васильевиче: Поярок – с Руно, Гусев – с Образцом, отец Скрябина – с опальными Тучко Морозовыми. Кроме того, предки Гусева и Стромилова изменили Василию Тёмному, отцу Иоанна Васильевича. По этим причинам они никогда не могли поднятья вверх по служебной лестнице. Еропкина раздирало тщеславие и гордость за принадлежность к Рюриковичам: в тайне от всех он считал себя более родовитым, чем Великий князь. Иван Иванович Палецкий затесался в компанию заговорщиков по случайности, просто как друг детства героя заговора.

Первым молвил слово Стромилов:

– И говорит один дьяк другому: «Велено разослать игуменам всех монастырей – быть на венчании Дмитрия-внука на великое княжение». А к какому сроку не расслышал.

Софья презрительно фыркнула.

– Известно к какому: к десятому октября – пятнадцать годков Дмитрию стукнет.

– И ты, матушка, так спокойно об этом молвишь! – взвился Василий.

– Кому-кому, а не мне пенять, – рассердилась Софья. – Одна я за тебя стояла и буду стоять.

– Почему одна? – возмутился Еропкин. – Мы что, не в счёт?

– А что вы можете? – рассмеялась царевна. – Пугало в огороде поставить?

– Почему же? – возразил Поярок. – Мы много можем. Не только советы давать. Подговорим бояр и дьяков супротив Елены Волошанки.

– Эх! – махнул рукой Еропкин. – Будто кого слушает Иоанн Васильевич. Как решит, так и будет.

– Убить Дмитрия-внука, – вдруг тихо произнёс Щавей Скрябин.

Наступила тишина.

– А что? Дельно сказано, – произнёс Гусев. – Иначе из положения не выйти.

– Убить – дело не хитрое, хоть завтра сделаю, – загорелся Поярок. – А дальше что?

– Дальше? – Гусев задумался… – Бежать Василию в Вологду надобно. Брать казну. А за червонцы многое сделать можно.

– Одному бежать боязно, – поёжился Василий. – Коли батюшка догонит, да в оковы посадит?

– У князя Палецкого полк есть, – опять тихо молвил Щавей Скрябин.

– Поможешь, Иван Иванович? – Еропкин поднялся с места и подскочил к Палецкому.

– Помогу, – Палецкий Хруль побледнел, поднялся и пошёл к двери. Казалось, ещё немного, и он упадёт в беспамятстве.

Василий бросился за ним:

– Ты куда Иван?

– Плохо мне, – ответил Палецкий, держась за косяк двери.

– Ну, нет, с такими помощниками заговоры не делаются, – Софья встала из-за стола. – Тут по-другому надо. – Она хотела что-то добавить, но передумала. – Ну да ладно, язык держать за зубами. Только за одни разговоры такие головы лишиться можно.

Зачастили к Софье заговорщики. Чуть не каждый день собираются в светлице царевны. Иногда и у княжича Василия сойдутся. Там уж дают волю фантазиям.

Больше всех горели глаза у Еропкина. Надоела «рюриковичу» тихая, сонная жизнь, наконец, ощутил он себя в водовороте событий. Приободрился и Гусев, мнил уже себя наместником московским при Великом князе Василии. Поярок – тот метил в бояре, хотел быть таким, как старший брат его Ощеря. Щавей Скрябин видел себя на месте дьяка Курицына, в управлении всеми зарубежными делами. Фёдор Стромилов, принёсший весть о венчании Дмитрия, топтался в нерешимости: прислужников при Великом князе много, голова кругом идёт. Только Палецкий Хруль не мечтал ни о чём. Чем больше воспалялось воображение заговорщиков, тем ниже опускал он свой увесистый нос, тем меньше казалась его сгорбленная под тяжестью дум маленькая фигурка. Хоть и молод был, понимал: укрепившуюся за почти сорок лет княжения Иоанна Васильевича власть наскоком не взять.

Выбрали как-то момент, когда Софья заперлась в спальне с бабками-травницами – пудру для лица приготовляла царевна – да подались к княжичу. Решили клятву дать – стоять за Василия, не щадя живота своего.

– Ты сам-то веришь в свою звезду? – спросила царевна у сына, когда все разошлись.

– Верить не верю, а действовать надо, – ответил Василий. – Решили в субботу седлать коней и бежать в Вологду.

– Погубишь себя, сынок, – Софья утёрла накатившуюся слезу. – Не торопись. Характер у батюшки твоего переменчивый. Утрясётся. Всё будет по-нашему. Потерпи. Вот увидишь. Задумала я на него умягчающим зельем влиять. Воля и ум от него слабеют. А довершат дело беседы о бессмертии души, которые я велю вести с батюшкой врачу Николе Булеву и духовнику Митрофану. Главное, отодвинуть от него злых советников: Патрикеева-князя да Курицына-дьяка.

– Нет, – упрямился Василий. Он поднялся с кресла и подошёл к окну. – Мне уже двадцать лет, Дмитрию только пятнадцать. Моложе меня он и здоровья неслабого. Правы Еропкин с Гусевым. Вовек мне великого княжения не дождаться!

Софья подняла глаза. В оконном проёме в сиянии лучей её Василий казался выше и стройнее.

«Статен и хорош, очень похож на меня лицом», – думала царевна.

Какая – то голова вдруг мелькнула в окне за спиной сына. Царевна словно потеряла дар речи, стояла с вытянутой рукой.

– Смотри, сынок.

Василий бросился к окну.

Чёрная тень метнулась за угол дворца.

– Быть беде, – прошептала царевна. И не ошиблась.

Утром к спальне Василия поставили приставов. Дворецкий Шастунов передал Софье слова мужа: «Без надобности из дворца не выходить. Мне на глаза не попадаться». Тот, кто видел в те дни Великого князя, диву давался – в одну ночь его голову и чёрную, как смоль, бороду, словно инеем подёрнуло, а какая буря в душе у него бушевала, знает только сам Великий князь да Бог.

– Готовить венчание Дмитрия, – только и смог он вымолвить Иоанн Васильевич. – Нет у меня ни жены, ни сына, – повторил он горестно несколько раз.

Баб – ворожеек и колдуний, что ходили к царевне Софье, утопили без суда и следствия. С заговорщиками было поручено разобраться архиерейскому суду во главе с новым митрополитом – Симоном. Зосиму Великий князь не так давно устранил от дел, якобы за пьянство. Суд был скорый и правый. Приговор вынесли, согласно новому Судебнику, принятому накануне. Арестованные во всём признались под пытками.

27 декабря на льду на Москва-реке провели казнь: Стромилову, Гусеву, Скрябину и князю Палецкому отсекли головы, Афанасию Еропкину и Поярку отрубили руки, ноги и головы. Осуждённые приняли смерть мужественно. Только князь Палецкий Хруль кричал истошно, когда стрельцы вели его под руки на лёд Москва-реки.

С венчанием Дмитрия – внука медлить не стали: назначили на 4 февраля 7006 года. Царевну Софью и Василия не пригласили.

В тот день по всей Москве гудели колокола. В Успенский собор стекались думные бояре, тянулся весь цвет духовенства: Тихон, архиепископ ростовский и ярославский, Нифонт, епископ суздальский и тарусский, Васиан, епископ тверской, епископы Протасий рязанский и муромский, Авраамий коломенский, Евфимий сарский и подольский, архимандрит Владимирского Рождественского монастыря Тихон Басарга, а также архимандриты монастырей Москвы: Новоспасского – Афанасий Щедрый, Чудовского – Феогност, Симонова – Феогност Завельский, Андроникова – Антоний.

Посреди Успенского собора Кремля сооружён высокий дощатый помост. На нём три трона: для деда, внука и митрополита.

В назначенный час появляются Великий князь и Дмитрий, сопровождаемые пением: «многие лета». Митрополит начинает молебен пречистой Богородице и святому чудотворцу Петру, потом читает «Достойно есть» и «Трисвятое», хор поёт тропари. По окончании молебна митрополит, Великий князь и Дмитрий-внук восходят на помост. Первые двое садятся, а внук останавливается у края помоста. Великий князь начинает речь: «Отче митрополит, по воле Божьей по древнему обычаю наших предков Великие князья-отцы назначали своим сыновьям первенцам великое княжение. И как по их примеру родитель мой, Великий князь, при жизни благословил меня великим княжением, так и я при всех благословил великим княжением первенца моего Иоанна. Но как по воле Божьей случилось, что оный сын мой скончался, оставив по себе единородного Дмитрия, которого Бог подарил мне вместо сына, то я равно при всех благословляю его, ныне и после меня, великим княжением владимирским, московским и новгородским, на которое я благословил отца его. И ты, отче, дай ему благословение».

После этого митрополит просит внука приблизиться, благословляет его крестом и велит дьякону читать молитву, а сам, меж тем, сидя возле него, склонив голову, молится: «Господи, Боже наш, царь царей, Господь господствующих, через Самуила-пророка избравший Давида, раба твоего, и помазавший его во царя над народом Твоим Израилем, услыши ныне моления наши, недостойных Твоих, и воззри от святости Твоей на верного раба Твоего Дмитрия, которого ты избрал возвысить над святыми Твоими народами. Которого Ты искупил драгоценнейшей кровью сына Твоего единородного, и помажь его елеем радости, защити его силой вышнею, возложи на главу его венец из драгоценных камней, даруй ему долготу дней и в десницу его скипетр царский, поставь его на престол правды, окружи его всеоружием справедливости, укрепи его десницу и покори ему все варварские языки, и да пребывает сердце его всецело в страхе Твоём, дабы смиренно внимал он тебе, отврати его от неправой веры и яви его истым хранителем заповедей Твоей святой вселенской церкви, да судит он народ в правде, и да дарует правду бедным, и да сохранит сыновей бедных, и да наследует затем царствие небесное».