Маргарет Джордж - Тайна Марии Стюарт
Моретта сделал большой глоток вина с пряностями.
– Моя королева! – Риччио упал на колени, взял руку Марии и почтительно поцеловал ее. Его большие глаза сияли.
Мария разрешила ему подняться. Когда он встал, она увидела, что это не карлик. В его конечностях не было никакого уродства; просто он был очень миниатюрным.
– Ваше мастерство впечатляет, – сказала она. – Где вы учились?
– Какое-то время я состоял на службе у монсеньора архиепископа Туринского, пока он, – Риччио покосился на Моретту, – не украл меня.
– Он был доволен, что его украли, – заметил Моретта. – Тебе же понравилась жизнь в Ницце, разве нет?
– О да! Море, тепло…
При слове «тепло» все рассмеялись. Даже одного слова было достаточно, чтобы пробудить сладостные воспоминания.
– Вы из рода Панкальери в Пьемонте? – спросила Мария. – Как же вы оказались в свите архиепископа Туринского?
– Мой отец был музыкантом, и на самом деле я попал в свиту монсеньора в качестве музыканта: меня учили играть на лютне и петь в хоре. Но из-за моего умения быстро переводить с итальянского языка на французский и писать на изящном тосканском диалекте…
– А также из-за твоей скромности, – перебил Моретта.
Мария невольно рассмеялась, но Риччио покраснел.
– Он не совсем забросил музыку, и ему по-прежнему нравится петь во время отправления мессы. Удивительно, что у него такой глубокий бас. От такого малютки скорее можно ожидать, что он будет петь сопрано!
Снова послышались смешки.
Это был он. Он пел в хоре.
Мария почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Как удивительно, что такой волшебный звук и глубокое знание жизни и ее горестей, которым он должен обладать – иначе его пение было бы всего лишь голосом, а не пронзительным и чистым переживанием, – заключались в таком неприглядном теле. Неужели Бог любит абсурдные шутки? Или справедливо изречение: «Каждому человеку предназначены свои дары; никто не может иметь всё»?
– Я… я глубоко признательна за ваше сегодняшнее пение, – сказала Мария, глядя в его темные сияющие глаза, и смех мгновенно прекратился. – И я буду рада, если вы сможете петь на моих мессах начиная с этих пор. – Она попыталась изгнать восторженный трепет из своего голоса. – Я устала от нападок на мессу и моих священников. Возможно, если у меня будет хорист, который находится под дипломатической защитой…
Моретти как опытному придворному удалось скрыть свое недовольство от необходимости расстаться с ценными услугами Риччио.
– Разумеется, Ваше Величество. Я с удовольствием передам его на ваше попечение.
Черная драпировка исчезла, и даже Мария отложила свой траур – теперь она позволяла себе так поступать в торжественных случаях, ради рождественских празднеств в ее покоях. Еловые ветки украшали стены, а между ними переплетались атласные ленты. В большом зале установили стол, готовый для праздничного пира. В дальней части помещения репетировали музыканты и певцы. Риччио, облаченный в темно-алый шелковый наряд, непринужденно занял место среди них. Мария слышала его характерный голос, даже когда он смешивался с другими.
Это будет необычное Рождество, ограниченное только королевскими апартаментами. Реформатская церковь не праздновала и не разрешала отмечать его, поэтому Рождество останавливалось на пороге королевской приемной.
Но внутри! Внутри будет свет, разгоняющий гнетущую тьму, которая продолжалась почти двадцать часов в сутки, и тепло, рассеивающее леденящий холод, который сочился отовсюду. И чистая, взмывающая вверх музыка, превращающая обычное в прекрасное. Но самое главное – под эту музыку будут танцевать, и будет итальянское кукольное представление (благодаря Моретти), а также игры и все остальное, что оскорбляет чувства реформистов. Что ж, их сюда не пригласили.
Риччио пытался внушить ей, что это будет неблагоразумно, но она отмахнулась от него. В конце концов, он был иностранцем и не понимал особенностей местной жизни.
– Если вы не пригласите их, то может показаться, будто вы скрываете от них что-то неприличное, – сказал он.
– Поскольку они считают «неприличным» все, что создает радость, комфорт и красоту, то могут думать все, что им заблагорассудится, – ответила она.
– Наверное, будет лучше все-таки пригласить их и получить отказ, – настаивал Риччио. – Тогда они не смогут думать, что ими пренебрегают, но будут чувствовать, что проявили неуважение к вам.
– Мне безразличны их чувства. Что за нелепый совет!
– Хорошо. – Он низко поклонился: – Прошу прощения, мадам.
Нет, сегодня вечером здесь не будет лордов Конгрегации, хотя английский посол Томас Рэндольф, официально не принадлежавший к пресвитерианской церкви, получил приглашение. Рождество оставалось веселым праздником в его родной стране, и он хотел присоединиться к торжествам, пусть даже в Шотландии. По крайней мере, так он сказал, но истина (насколько могла судить Мария) заключалась в том, что он испытывал нежные чувства к Мэри Битон и хотел получить возможность пофлиртовать с ней.
Банкет был роскошным. Галлоны лучшего вина текли рекой, а количества гусей было достаточно, что предупредить римлян о приближении врага[31].
Сама Мария пила мало, но гордилась тем, что через четыре месяца после приезда она сумела хорошо обустроить свой быт. Ее мебель и остальные вещи наконец прибыли из Франции, и видеть этих старых друзей в своей спальне и других покоях стало большим утешением. Несколько кроватей с балдахинами из красного шелка, алого и белого бархата теперь стояли в Холируде. Небольшие кушетки, мягкие табуреты, кресла и складные стулья обеспечивали места для всех гостей, а присутствие личных вещей создавало впечатление, что это чужое место наконец-то стало домом. Ее арфа и лютня, ее картины, вышивка, глобусы неба и земли, карты и рисунки, а также обширная библиотека теперь составляли ей компанию.
За столом сидели люди, которых она любила. Четыре Марии, одетые в праздничные платья с ее любезного разрешения, отец Мамеро (почему он не должен находиться в обществе?), мадам Райе, врач Бургойн и Бастиан Паже, распорядитель торжеств и глава ее французских слуг. Другие почетные гости вызывали улыбку на ее лице: всегда бодрый Моретта, де Фуа, серьезный английский посол Томас Рэндольф, то и дело поглядывавший на Мэри Битон. Присутствовали и другие члены ее двора, многие имевшие родственные связи с Мариями, такие, как лорд Сетон и Джон Битон, камергер ее личных покоев. Некоторые молодые придворные, не питавшие любви к пресвитерианской церкви, умудрились получить приглашение. В Шотландии еще оставались молодые люди, любившие петь и танцевать, такие, как Джон Сэмпилл, сын одного из реформистов, который уже несколько недель обхаживал Пышку.
После того как обеденные столы были очищены от блюд, Моретта попросил потерпеть, пока будут готовить сцену для его кукольного представления. Каждый искал место получше, чтобы увидеть эту новинку: маленьких кукол, которых заставляли ходить и танцевать.
Нехитрый сюжет включал потешные бои, перебранки и поиск пропавших вещей. Кукольник мастерски прятался от чужих взглядов и превосходно озвучивал всех персонажей. Реплики благоразумно не касались вопросов политики.
Потом глубокий голос произнес:
– Я тоже могу устроить представление. Погасите свет и оставьте три большие свечи примерно в трех метрах от занавеса.
Мария увидела, как Риччио отделился от музыкантов и направился к маленькой сцене с занавесом. Что он задумал? Знает ли Моретта?
Слуги подчинились и погасили свечи одну за другой. Единственным источником света были свечи, стоявшие перед занавесом. Лица, обращенные к Риччио, выглядели так, словно все присутствующие надели полумаски.
Он размял пальцы и встряхнул кистями.
– Теперь я хочу, чтобы вы глядели прямо перед собой. Не смотрите на меня.
На занавесе появились тени, которые выглядели поразительно похожими на лорда Джеймса и Мейтленда. Мария услышала, как ахнула Фламина.
– Мой дорогой лорд Джеймс, – произнес голос, в точности похожий на голос Мейтленда. – Вас пригласили на пиршество у Джона Нокса?
Теневой профиль покачался вверх и вниз.
– Я не знал, что он устраивает пиры. – Имитация голоса лорда Джеймса была превосходной; Риччио уловил даже легкую гнусавость в произношении.
– Он сделал замечательный пудинг из Писания. Он взял листья из Второзакония, переложил их женевским сыром и запекал до тех пор, пока пудинг не стал таким же сухим, как срамные места у монашенки.
– Звучит приятно, – сказал лорд Джеймс.
Комната взорвалась смехом. Потом на сцене появился папа римский; они сразу же узнали его тиару. Папа произнес пламенную речь против Елизаветы Английской, которая также появилась на сцене и изрыгнула залп непристойных ругательств.
Марию больше всего поразило мастерство Риччио в изображении теней и его способность к подражанию чужим голосам, а не неуклюжие политические шутки.
