Владимир Прасолов - Вангол
— Все сюда! — крикнул он и побежал на шум.
В вечерних сумерках он увидел в низинке два барахтавшихся человеческих тела. Выстрелив вверх, бросился к ним и вовремя подоспел. Подмяв под себя небольшого ростом Ивана, Остап уже мёртвой хваткой схватил его за шею, и только сильный удар рукоятью маузера по голове спас эвенка. Подоспевшие быстро скрутили потерявшего сознание Остапа.
— Ну вот и слава богу. Искать не пришлось, сам пришёл, — сказал Савченко, закрывая в кобуру маузер.
Да, это был Остап, неизвестно каким чудом выживший в одиночку, в тайге, после ножевого ранения. Видно, не пришло ещё время отдать Богу душу, а может, Бог отказался принять её, оставив маяться на белом свете? Связанный по рукам и ногам, он полулежал около дерева недалеко от костра, где ужинали довольные поимкой Савченко с командой. Отрывки разговора и смех до летали до него, но боль в голове мешала ему что-либо понять. Он постепенно приходил в себя, утром понял и осознал, что его поймали сотрудники НКВД. Первое, что они услышали от него утром, были горькие рыдания. Остап плакал, улыбаясь, если его гримасы можно было назвать улыбкой, и просил прощения. Он настолько искренне радовался и благодарил Бога за спасение, что Савченко невольно подумал: этот человек не столько пойман им, сколько спасён. Остапу развязали руки и дали поесть, что его успокоило. Насытившись, он начал рассказывать о том, как очутился в тайге. Рассказал об урагане, разметавшем бригаду зэков, шедших на лесоповал, как, пытаясь выйти в лагерь, заблудился и вот уже несколько месяцев бродил по тайге, желая только одного — выйти к людям. Он не бежал из лагеря, нет, он просто заблудился! Он шёл на северо-восток, надеясь выйти к лагерю, он хочет жить, отсидеть свой срок и вернуться на свободу! — убеждал он со слезами на глазах Савченко. На единственный вопрос, который, по мнению коменданта, должен был поставить его в тупик, почему он напал на эвенка, Остап вполне логично ответил, что напал-то не он. На него бросился эвенк с оружием, и он просто оборонялся, опасаясь за свою жизнь. Он собирал грибы, почувствовал запах дыма, обрадовался и, бросив всё, просто шёл к ним. Услышав шум, остановился, и тут на него набросился этот человек. Даже опытный чекист, будь он на месте Савченко, не смог бы придраться к таким доводам. А бывший кавалерист, полгода как мобилизованный партией в ряды НКВД, поверил. В своём рапорте о задержании Остаповича Савченко о факте схватки его с Иваном Акимовым умолчал. Так и указал в рапорте: больной Остапович в беспомощном состоянии был найден поисковой группой на берегу реки Чары в районе горячих ключей. Отлежавшись в тюремной больничке, Остап без добавки срока за побег вновь оказался в одном из лагерей.
Войдя в вагон поезда, Вангол на мгновение закрыл глаза и заставил себя стать Игорем Сергеевым, внутренне перевоплотиться в советского студента и комсомольца, живущего в стране, охваченной трудовым энтузиазмом и стремлением доказать всему капиталистическому миру преимущества социализма. Весёлая молодая проводница, проверив билет, мило ему улыбнулась и спросила:
— В Москву, за песнями?
— Нет, учиться, — ответил серьёзно Вангол, проходя мимо.
— Ах, какие мы серьёзные, учиться, — со смехом сказала проводница, выдавая ему постельное бельё.
Из репродуктора лились мелодии из фильма, хрипловатый баритон Утёсова выводил: «Сердце, тебе не хочется покоя…» Прижавшись лбом к стеклу окна, Вангол проводил глазами уплывающие вдаль огни Иркутска.
Забравшись на вторую полку плацкартного купе, он дремал, перебирая в памяти события последних дней. Мерный перестук колёс убаюкивал Вангола. Он ехал в поезде, уносившем его в неизвестность. Как когда-то давно, он не знал, что ждёт его впереди. Но сейчас в эту неизвестность он бросился сам, прекрасно понимая всю степень риска и опасности, на которые шёл. Он с азартом и чувством предопределённой неизбежности сам шёл в логово зверя. Когда он убеждал Пучинского в необходимости своего поступка и его цели, он сказал, что хочет сломать эту систему. А чтобы сломать, он должен знать её в совершенстве, знать слабые места, стать частью этой системы.
Доводы Пучинского о невозможности этого Вангол тогда не воспринял всерьёз. Однако Пучинский доказал ему, что таких героев-одиночек в истории России было много. Многие пытались изменить историю, но всё это кончалось одинаково печально для народа. Проливалась кровь тысяч невинных людей, виновники качались на виселицах или теряли головы. Октябрьская революция не исключение из правил, а, наверное, один из самых ярких примеров попытки насильственно изменить ход истории.
Вангол ещё в тайге думал о том, что вся несправедливость и зло, уничтожающие российский народ, сконцентрированы в Москве. В руках группы людей, подчинивших себе всё на этой огромной территории. Достаточно уничтожить эту группу людей, чтобы всё изменилось. Теперь он начинал понимать, что это не так.
— А что взамен? — задал ему вопрос Пучинский. — Кто сейчас придёт к власти, если убить Сталина и ещё кучу его сподвижников? Их заменят другие, только опять будет литься кровь, и неизвестно, чем вообще всё кончится. Россия веками собирала вокруг себя народы, и эта огромная империя развалилась под ударами небольшой группы сплочённых единой волей и целью революционеров. Но прошло совсем немного времени, империя осталась империей, сменив только декорации и формы. Одна форма угнетения людей сменилась другой, более изощрённой и лживой, более кровавой и деспотичной. Ещё одну насильственную смену власти Россия не выдержит, начнётся её распад.
Поскольку эволюционный ход развития государственности России нарушен, рано или поздно возникнет кризис, но ускорять этот процесс нецелесообразно, да практически и невозможно, вернее, возможно, только результат будет тот же. Тот же до того момента, пока не созреет то, что позволит людям жить по-другому, думать по-другому. Вот тогда, и только тогда, история сама, подчиняясь неведомым законам, исправит ошибки тех, кто пытался её повернуть или переиначить.
— Дорогой Вангол. Мне будет очень жаль услышать о том, что ты погиб, пытаясь убить, например, Сталина. Это будет означать только одно: я не смог тебе дать то, что хотел, а ты не смог понять моих мыслей, — сказал ему Пучинский в заключение своих лекций. — Подумай об этом.
И Вангол думал, думал о том, что в Москве он сможет понять и определить для себя то, для чего он живёт, чего он хочет.
Ох, как щемило сердце, когда поезд проезжал родной Урал, где-то там, в стелющейся под горизонт сиреневой дымке далей, его родители, если всё с ними в порядке, а он очень на это надеялся. Вангол понимал, что дать знать о себе он не может, пока не может. Пусть пройдёт время, он обязательно приедет сюда и обнимет мать, прижмётся к широкой груди отца, ему будет что им рассказать…
В кармане пиджака вместе с документами лежал пакет, который он должен был вручить начальнику специального учебного заведения, расположенного недалеко от Белорусского вокзала в Москве. То собеседование в ОГПУ, которого он несколько опасался, не состоялось. Вероятно, вопрос о направлении был давно решён или просто было не до него. Кадровик, к которому его отвёл дежурный по этажу офицер, по-отечески похлопал по плечу, сказал, что он очень похож на своего дядю, дал ему заполнить пару анкет, к которым приклеил принесённые Ванголом фотографии, попросил написать автобиографию. Куда-то ушёл и, вернувшись, вручил запечатанный пакет и проездные документы до Москвы.
— Поторопись, парень, набор курсантов был в августе, придётся тебе догонять, не подкачай, — на прощание сказал ему кадровик.
Вангол тепло простился на вокзале с пришедшими его проводить Пучинским, Мысковой и Владимиром. Он долго вспоминал потом пытливый взгляд Пучинского. На вопрос: «Мы ещё увидимся?» — Вангол честно ответил:
— Не знаю.
А великая магистраль всё дальше и дальше уносила его от друзей, он понимал, что закончился огромный период его жизни. Скоро, совсем скоро начнётся новый этап. Прожитые последние годы и всё пережитое дали ему уверенность только в одном и, наверное, очень важном: нет непреодолимых препятствий, нет ничего для него недостижимого, если поставить перед собой цель.
Часть вторая
10 октября 1940 года Вангол прибыл в сто лицу. Мальчишкой он мечтал поехать в Москву, увидеть Кремль, Красную площадь — и сейчас с замиранием сердца ступил на перрон вокзала, оглушившего и завертевшего его в многолюдье толпы. Вокзал показался Ван голу огромным муравейником — спешащие люди и впрямь как муравьи непрерывно двигались, натыкались друг на друга, цепляясь чемоданами и узлами, невольно выстраиваясь цепочками, живыми ручейками пробиваясь в разные стороны. Попав в один из таких потоков, Вангол оказался на улице. Москва готовилась к ноябрьским праздникам. Улицы, уходившие от вокзала, пест рели кумачом, непрерывным потоком вытекавшая с вокзала толпа растекалась по ним и растворялась. Вангол подошёл к стоявшему недалеко от входа милиционеру и спросил, как ему добраться до Белорусского вокзала.
