Лев - Конн Иггульден
Может, у него слабые глаза, предположил Перикл.
– Фриних, ты же знаешь, что театр по крайней мере еще час в моем распоряжении. Городской совет подтвердит тебе это.
– О нет, дорогой друг, я не против подождать. Моя маленькая труппа развлечется, наблюдая за твоей подготовкой. Мне нужен лишь только тихий уголок, где я мог бы писать. По правде говоря, я творю в любом месте.
Эсхил сердито посмотрел на трагика. Он уже хотел отправиться на агору, чтобы встретить Кимона и даже взглянуть на кости Тесея. Шум все еще не стихал, и половина города уже стремилась на торговую площадь – посмотреть, что происходит. Теперь же он обнаружил, что не хочет без боя уступать сцену конкуренту. Да, в этом было что-то детское, недостойное, но гладкощекий толстяк пробуждал в нем не самые лучшие качества.
– Как продвигаются твои пьесы, Эсхил? – продолжил Фриних. – Я за последние недели добился замечательного успеха. Две закончены или, если хочешь, заброшены.
Он рассмеялся собственной шутке, и Перикл обнаружил, что и сам смущенно улыбается.
В воздухе повисло напряжение. Эсхил вышел на улицу, потому что собирался уходить, и теперь только упрямство задерживало его здесь.
– Я закончил одну, – сухо ответил он. – У меня есть сюжет второй и наброски третьей. Последней будет, разумеется, сатировская комедия. Не люблю тратить на них время.
– Да, я видел твою работу, – беззаботно заметил Фриних.
На улице на мгновение похолодало, и румянец на его щеках стал еще гуще и заметнее.
– Я хотел сказать, что тебе лучше удается изображение благородных чувств: страха, печали и ярости. На мой взгляд, писать комедию так же трудно, как изобразить любовь. И даже еще труднее. Вижу, вы все здесь приоделись в дорогу. Уходите? Что ж, с удовольствием приступлю к делу. Со мной мой хор.
Интересно, подумал Перикл, не спланировал ли Фриних эту стычку заранее. Эсхил сказал, что он платит лазутчикам, которые наблюдают за репетициями и изменениями в сюжетах конкурентов. Как-никак ставки не могли быть выше. Весной наступит время испытаний. Одни создадут репутацию, другие ее потеряют. И это коснется не только самих драматургов, но и тех несчастных, которые потратили на создание и постановку пьес целые состояния.
– Приступай, Фриних, – сказал Эсхил. – Не думаю, что к весне один час будет иметь какое-то значение. Сегодня сцена твоя.
Глаза у Фриниха блеснули, но он промолчал и, склонив голову в знак благодарности, прошествовал мимо. Сопровождающая его группа ударила в барабаны и, войдя в театр, поспешила на сцену.
– Твоя сегодня, но моя – навек, – пробормотал Эсхил.
Перикл поймал себя на том, что посмеивается вместе с остальными, присоединяясь к толпе, идущей к агоре – встречать вернувшиеся экипажи.
22
Агора была не только большим рынком, но и местом, где вывешивались новости – их прибивали к доскам на статуях десяти племен. Также там зачитывали законы или объявляли войну. На площадь выходило и здание городского совета, в котором постоянно занимались своими делами избранные должностные лица.
Несколько лет назад персы сожгли Афины дотла, но с тех пор город отстроили заново – с использованием промасленных балок, обработанного камня и яркой черепицы. В самой атмосфере города ощущался приход нового начала, давшего толчок молодости и амбициям. И это новое начало поддерживалось торговцами и военным флотом. Ни у одного другого города не было столько кораблей и столько серебра, чтобы заплатить их командам. Гребцы тратили жалованье в Афинах, и в Афинах же заключались торговые сделки, приносившие невиданные ранее состояния и товары. На море афинские военные корабли обеспечивали безопасный проход торговым судам Делосского союза на протяжении всего сезона. Результатом был рост нового богатства и влияния.
К такому шуму Перикл готов не был. Они едва выбежали на агору из-за угла, как на них обрушилась волна звука. Только с двухсот афинских кораблей сошли почти сорок тысяч человек. Без них в городе было намного тише, но зимой они в море не выходили. И вот теперь Кимон привел эти сорок тысяч домой со всем их жалованьем. Всю площадь заполнили поющие и ликующие моряки вместе с встречающими их женщинами. Оказавшись в хвосте толпы, Перикл бросил взгляд в переулок и виновато отвернулся, увидев, что там происходит. В конце концов, они долго были в море и в мешочках у них звенели серебряные монеты. В нос били запахи жареной рыбы и фенхеля, чеснока и мяты – множество самых разных ароматов. Перикл уже представлял, как будут выглядеть утром Афины – словно после урагана.
Оглянувшись, он увидел, что улица забита бегущими людьми – всем хотелось посмотреть на вернувшихся героев. Он даже заметил, как Анаксагор успел схватить зазевавшегося Зенона, прежде чем людской поток увлек его с собой.
– Идемте, – позвал Перикл.
Он был самым молодым в этой группе и меньше всего опасался оказаться в огромной толпе. Здесь витали запахи моря, здорового человеческого пота и сырой корабельной вони, мужчины привезли их с собой домой – в бородах и одежде.
Со смехом нырнув в людскую массу, Перикл прокладывал путь, находя в ней бреши, зная, что другие следуют за ним. Поскольку настроение здесь преобладало приподнятое и доброжелательное, поначалу внимания на них не обращали и пройти вперед позволяли без особого сопротивления, разве что кто-то выставлял локти да кричал в спину. Перикл заметил, что беспричинно ухмыляется. Была ли это какая-то странная гримаса, возникающая в состоянии страха, напряжения или веселости, он не знал, но здесь и сейчас она оказалась кстати, смягчая брошенные в его сторону суровые взгляды. Но потом его стали хватать за хитон, цепляться и задерживать. Перикл вырывался, выворачивался и старался побыстрее пройти вперед, пока дело не дошло до потасовки.
Больше всего удивляло обилие в толпе женщин. Возможно, именно этим и объяснялась агрессивность некоторых мужчин, старавшихся защитить своих любимых или шлюх. Присутствовали даже дети, которых несли на плечах отцы или старшие братья. Перикл открыл простой трюк, позволяющий быстрее продвигаться в толпе. Нужно хлопнуть по плечу идущего впереди, а когда тот обернется, протиснуться в образовавшуюся щель. Он чувствовал себя форелью, плывущей вверх по реке, против течения, хотя и сомневался, что рыбинам приходилось так тяжко. Ему оттоптали ноги и наставили локтями синяков, а кто-то даже врезал по затылку – то ли хотел дать тумака, то ли бил всерьез.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем он пересек агору и оказался у здания совета – булевтерия. Здесь было ядро толпы, люди стояли плотно, плечом к плечу. Там, где Периклу удавалось пройти, слышалось недовольное ворчание, а щель, в
