Борис Изюмский - Плевенские редуты
— Но каковы же, государь, мои боевые заслуги? Что скажут другие?
— Э-э, нет, мы тебе обязаны, что не бросили Плевну в сентябре, ты спас нашу честь…
Александр поднял на Милютина водянистые глаза и, словно тоже чувствуя неловкость, но соблюдая видимость военной субординации, спросил:
— Не возражает ли военный министр против георгиевского темляка и мне на шпагу?
…Артиллеристам приказано было по случаю падения Плевны дать салют — сто один выстрел тремя залпами.
Бекасов повернул теперь свою батарею фронтом на Софию и на другой день после салюта решил отправиться в Плевну, разыскать Чернявскую. По его предположениям, она, скорее всего, была с госпиталем именно там.
Все эти месяцы Бекасов очень часто думал о ней, и чем больше думал, тем яснее для него становилось, что именно Александра Аполлоновна та женщина, что может сделать его счастливым.
Если сказать самому себе правду, он и не вылечился как следует, чтобы скорее попасть под Плевну и снова увидеть Чернявскую.
В полдень Бекасов на коне, в полушубке, недавно купленном у маркитанта, въехал в этот загадочный, желанный, кровавый город и отправился в комендатуру узнать, здесь ли госпиталь Бергмана.
Комендатура расположилась в центре города, в одноэтажном доме купца Ивана Вацова.
При артиллерийском обстреле осколками повредило несколько черепиц крыши да разбило фонарь на стене.
Бекасов неторопливо поднялся по деревянным ступенькам, миновал узкую прихожую и очутился в гостиной с диваном, венскими стульями, круглым столом посредине, покрытым скатертью с вышитыми розами.
Горели дрова в камине, сиял вытисненными медалями самовар на столике у окна, матово мерцало прямоугольное зеркало в углу на подставке.
И все это — расписной потолок, занавески на четырех маленьких окнах, ковер на полу, люстра с керосиновой лампой — никак не совмещалось со словом «комендатура».
Дежурил есаул Афанасьев. Он терпеливо полистал списки и объяснил, где находится госпиталь Бергмана.
Поставив коня у казачьих коновязей, Бекасов вошел в помещение, похожее на длинный сарай.
На каждом столике, отделяющем одну кровать от другой, виднелись жестяная кружка, тарелка с хлебом, покрытая полотенцем. Солдат, вероятно выздоравливающий, разливал из большого зеленого чайника воду по кружкам. Другой солдат убирал палату.
Александра Аполлоновна стояла спиной к двери, не видя вошедшего, и энергичным движением руки встряхивала термометр.
Сердце у Федора Ивановича бешено заколотилось.
— Ну вот, Греков, — сказала Чернявская молодому солдату без правой ноги, и ее грудной голос успокаивал, обнадеживал, — температура у тебя нормальная. Совсем молодец! Сейчас сделаем перевязку.
Она повернулась к двери и, увидев Бекасова, сразу узнала его.
— Федор Иванович! — воскликнула обрадованно. — Вы здоровы? Очень рада вашему приходу.
Они договорились, что после перевязки пройдутся по городу.
* * *Опять замела метелица, закружили снежные смерчи. И черную шубку, и черную шапочку Александры Аполлоновны, видневшуюся из-под пухового платка, снег сразу сделал белыми.
— Вы не видели с тех пор Верещагина? — чтобы как-то начать разговор, спросил Бекасов.
— Нет, — почему-то очень печально ответила Чернявская.
И тогда Бекасов, не умеющий притворяться, хитрить, сказал о том главном, ради чего пришел.
Они остановились под высоким заснеженным тополем, Федор Иванович взял ее руку в варежке в свою.
— Скорее всего, я самонадеянный глупец… Но хочу, чтобы вы знали: я люблю вас.
Она не удивилась, не рассердилась, а, щадя самолюбие этого славного человека, который, наверное, завтра, или послезавтра, или через неделю пойдет в новый бой, сказала мягко и необидно:
— Милый Федор Иванович! Я ценю ваше чувство, ваше отношение ко мне. Но сейчас, не сердитесь на меня, не время для таких разговоров… Благослови вас господь…
Она сняла варежку, положив теплую ладонь ему на шею, приподнялась на носках и поцеловала в мокрый от снега лоб.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
1Те шестнадцать суток передышки, что подарила в Плевне война Скобелеву и его солдатам, употреблены были Михаилом Дмитриевичем на тщательную подготовку к броску через Балканы — на нем настаивал Милютин.
Скобелев послал интендантов в Ловчу и Габрово закупить шерстяные чулки, сукно для портянок, фуфайки, рукавицы. Солдатам сшили теплые набрюшники, портянки пропитали бараньим салом, всем подбили новые подметки, положили стельки, сделали особые, вместительные, мягкие патронташи. Реквизировали в округе волов, лопаты, топоры, веревки и лямки; неприкосновенный запас пополнили чаем, сухарями, сушеной говядиной и спиртом. Каждый солдат должен был нести сухое полешко.
Еще во время блокады Скобелев заказал специальные вьючные седла, а теперь приказал солдатам оставить ранцы в Плевне, заменив их холщовыми мешками. Лошадей перековали на зимние подковы.
Себе он добыл у драгун, как всегда, белого коня, с самым серьезным видом пояснив при этом Дукмасову, что пока под ним конь именно такой масти — пуля его не тронет. Он вообще был суеверен: огорчался, если просыпал в застолье соль, зажигал непременно три свечи, боялся понедельника.
Вместе с Куропаткиным, теперь уже полковником, отправился Скобелев в рекогносцировку на Шипку, был там у корпусного командира Федора Федоровича Радецкого, и тот при них послал записочку начальнику позиции: «Плевна в наших руках. Объявите об этом войскам, но без криков „ура“».
Возвратившись с Шипки, Скобелев написал обращение к солдатам: «Нам предстоит трудный подвиг, достойный испытанной славы русских знамен… Переход через Балканы с артиллерией, без дорог… на виду неприятеля, через глубокие снеговые сугробы. Не забывайте, братцы, что нам вверена честь Отечества… Наше дело святое…
Болгарские дружинники! В сражениях в июле и в августе вы заслужили любовь и доверие ваших ратных товарищей — русских солдат. Пусть будет так же и в предстоящих боях. Вы сражаетесь за освобождение вашего отечества, за неприкосновенность вашего очага, за честь и жизнь ваших матерей, сестер, жен — словом, за все, что на земле есть ценного, святого. Вам бог велит быть героями».
* * *Пленение корпуса Осман-паши развязало русским войскам руки, высвободило стотысячную армию, и она теперь, в большей своей части, устремилась через Балканы, в обход армии Вессель-паши, чтобы соединиться за Шипкой, окружить турок, атаковать в низине их лагерь.
Первый отряд-поток, возглавляемый Скобелевым и состоящий из 16-й пехотной дивизии, четырнадцати орудий, семи болгарских дружин и казачьего полка, двинулся из деревни Зелено Древо на юг по горной тропинке Имитлийского перевала, чтобы напасть на турок с запада. Левый отряд-потопу шедший из Трявны на Гузово, вел князь Святополк-Мирский.
Следовало спешить, пока турки не пришли в себя от поражения и не создали новые Плевны; пока не вмешались европейские державы; положить предел «шипкинскому сидению».
Фаврикодоров прислал чертеж двадцати семи мощных редутов, расположенных вокруг Адрианополя и еще пустовавших. Эти овальные, волнистые, четырехугольные редуты возвышались на расстоянии ружейного выстрела друг от друга, имели каменные траверсы и удлиненные амбразуры… Надо спешить, очень надо спешить!
Отряд Гурко, еще десять дней назад преодолев Балканы через Чурьякский перевал, с боем уже взял Софию. Теперь должен был двинуться новый вал на Весселя…
…Забелел впереди горный надменный кряж. Война втягивала в преддверие Балкан и орудия Бекасова, и Алексея на Быстреце, и, тоже верхом на коне, Верещагина с его этюдником, и Стояна с дружиной, вползала в длинное ущелье, ведущее ввысь.
Вздымались по сторонам громады утесов, теряясь в небе, обрывались кручи, тянули к себе пропасти, свирепый ветер гулял по снежному коридору, валил с ног, угрожал.
* * *Когда еще в июле батальоны Гурко и отряды ополченцев Столетова за три дня одолели хребет Хаинкиойского перевала и очутились в цветущей Казанлыкской долине, многие рассчитывали на всеобщее восстание болгар, но ошиблись в своих, ожиданиях. Да и как могло произойти восстание, если осторожный Гурко побоялся раздать местному населению оружие, не решался поощрять партизанские отряды, видя во всем этом опасность. К тому же кровавый призрак прошлогодней апрельской резни все еще стоял перед глазами болгар, а оттоманских войск было за Балканами неизмеримо больше, чем русских.
…Гурко с боями вынужден был отступить, оставив в горах отряд человек в семьдесят во главе с полковником Струковым, пять дружин болгарских ополченцев, присоединившихся к 36-му Орловскому полку, ранее занявшему перевал. Тогда же, в июле, сюда перебросили большую часть Донского казачьего полка.
