Томазо Гросси - Марко Висконти
— Это — вступление к «Ласточке-касатке», сейчас начнется песня.
И в самом деле, тут же раздался голос, несколько приглушенный расстоянием, который в лад с жалобной мелодией струн печально запел:
Чуть погасит звезды зорька,Ты окно мое находишьИ словами песни горькойРазговор со мной заводишь.В чем тоски твоей разгадка,Легкокрылая касатка?
Может быть, твоя кручинаВызвана утратой друга?Может, мой удел — причинаГрустных нот твоих, пичуга?Да, не скрою, мне несладко,Легкокрылая касатка.
Но охотно злую долюЯ б на твой сменяла жребийМожно друга кликать вволюИ, расправив крылья в небе,Предаваться грезе сладкой,Легкокрылая касатка.
Но, увы, под крышей этой,За решетками темницы,Где ни воздуха, ни света,До могилы мне томитьсяПотому-то мне несладко,Легкокрылая касатка.
Холода не за горами,Скоро ты меня оставишьИ над новыми морямиКрылья вольные расправишь.До чего же лето кратко,Легкокрылая касатка!
Но в разлуке неизбежнойБудет мне в моей темницеЗавыванье бури снежнойЩебетом знакомым мниться,Будто над моей несладкойДолей плачешь ты, касатка.
Ты в живых, вернувшись с юга,Не найдешь меня весною.Спой мне, добрая пичуга.Пролетая надо мною.Спой, чтобы спалось мне сладко,Легкокрылая касатка.
Глава XXVII
— Это Тремакольдо, — радостно сказала Биче, как только песня кончилась. — Я узнала его голос. О, кто знает, быть может, он хотел привлечь мое внимание… Если бы я могла его увидеть! Если бы я могла взглянуть в его честные глаза! И забыть все свои сомнения!..
— Но в чем вы сомневаетесь? Ради бога, скажите, чем вы так взволнованы? Ведь через два дня ваш муж будет здесь: он вам это обещал, и значит…
— Тише, — перебила ее Биче, приложив палец к губам.
Они постояли еще немного молча, надеясь, что песня повторится, но снаружи не доносилось ничего, кроме зловещего воя псов, которые, казалось, откликались из самых далеких деревушек, разбросанных по мрачной равнине.
Окончательно потеряв всякую надежду, Биче опять вернулась к столику и, как бы продолжая прерванный разговор, сказала задергивавшей занавески служанке:
— В чем я сомневаюсь? Ты спрашиваешь, чем я взволнована?
Эти слова были сказаны с такой тревогой, словно в ее сердце жила страшная тайна, готовая вот-вот вырваться наружу, Однако, взглянув в глаза своей подруги по несчастью, которая как раз в эту минуту села с ней рядом, Биче только глубоко вздохнула и умолкла.
— Как? — взволнованно воскликнула Лауретта. — Вы что-нибудь знаете? Это какая-то тайна? Скажите мне, скажите!
— Нет, нет, успокойся.
— Чтобы я успокоилась? Да разве я могу?.. Еще со вчерашнего дня я заметила, что у вас какая-то печаль на сердце, что вы что-то от меня скрываете. Ну, скажите же, скажите…
— Оставь меня, — повторила ее госпожа.
Но служанка, нежно притянув к себе ее руку и не выпуская ее, с жаром принялась умолять:
— Дорогая Биче, моя милая госпожа! Разве вы не обещали мне делиться со мной всеми вашими радостями и горестями?
— О, моя добрая Лауретта! — всхлипнула Биче, с трудом удерживая слезы. — Мысль о тебе лишь увеличивает мое горе: ведь из-за меня ты оторвана от любящих родителей, от родного дома и, может быть, обречена на…. Но всевышний милосерден, он спасет тебя, поверь мне, ибо я молю его об этом в муках души моей.
— Ах! — воскликнула служанка, все более пугаясь. — Ваши слова предвещают несчастье, не оставляйте меня в неведении: говорите, во имя бога, избавьте меня от мучений.
Биче открыла стоявшую на столе шкатулку и спросила:
— Ты знаешь, что за бумаги лежат здесь?
— Да, это письма, которые вам ежедневно пишет ваш муж.
— Я тоже так думала, и эта вера была последней паутинкой, на которой висела моя жизнь. Но теперь она оборвалась: эти письма — не от Отторино.
— Господь да смилуется над нами! — воскликнула Лауретта, смертельно побледнев. — Но от кого же они? И как вы узнали ?..
— Помнишь, вчера ты принесла мне вот эту белую розу, которую я приколола к платью на груди?
— Да, мне дала ее старуха, которая каждый день приносит нам пищу.
— И ты сказала, что розу прислала мне жена управляющего замка.
— Да.
— А ты знаешь, кто она?
— Да, знаю: это жена Пелагруа, которую ваша мать приютила у себя в замке в тот день, когда она спасалась вместе с ребенком.
— А теперь, в день моего несчастья, она вспомнила об оказанной ей услуге, и сердце подсказало ей, что она должна поведать мне об адском обмане. В лепестки розы она вложила записку, в которой предупреждала, какие козни плетутся против меня. Подумай, в какую бездну ввергло меня это известие! Я не знаю, что случилось с Отторино, да и жив ли он вообще? Разве могу я поверить, что он меня покинул?.. А что будет с моими родными?.. И с нами, о боже!.. Если бы я хоть знала, в чьих руках мы очутились.. Действительно ли это замок Отторино или… Ты знаешь, мне в голову приходят самые ужасные, самые невероятные мысли!
— Боже милостивый, помоги нам! Ах мы несчастные! — восклицала Лауретта.
— Я скажу тебе, — продолжала Биче, — причину моих опасений. Ты должна знать, что в ту ночь, когда я с отцом и тетей была на празднике в доме Марко Висконти…
Но тут ее рассказ был прерван шумом, который послышался за дверью, выходившей на балкон. Кто-то постучал. Служанка, вся затрепетав, хотела подняться, но Биче взяла ее за руку и вполголоса сказала:
— Оставайся здесь, я не хочу, чтоб ты кому-нибудь открывала.
— Лауретта, Лауретта! — донесся снаружи знакомый голос Пелагруа. — К нам приехал один рыцарь с вестями от Отторино, он хочет немедленно поговорить с твоей хозяйкой.
— Ответь ему, — сказала шепотом Биче, — что сейчас я никого не хочу видеть, что я приму его завтра.
— Завтра! Приходите завтра! Сейчас она не может! — крикнула в сторону двери неуверенным и срывающимся голосом служанка, дрожа, словно в приступе лихорадки.
— Ему надо как можно скорее с вами поговорить, — продолжал снаружи Пелагруа. — Он привез хорошие вести… Да отопри же наконец… Говорю тебе, хорошие вести… Открой же, поняла?.. Я кому говорю? Откроешь ты или нет?.. Погоди же, упрямица, я научу тебя слушаться! — говорил Пелагруа, не переставая стучать и колотить в дверь руками и ногами. Но все было напрасно: оробевшие пленницы, обнявшись и трепеща, как голубки, не отвечали ни слова, а дверь не поддавалась, так как была закрыта изнутри на засов. Через некоторое время шум прекратился, голос Пелагруа умолк, и в комнатах воцарилась прежняя тишина. Перепуганные женщины стали уже приходить в себя, как вдруг они почувствовали, что сзади на них дохнуло ветром, который поколебал и почти задул слабое пламя свечи. В ужасе повернувшись, они увидели, что в стене открылась потайная дверь, прежде искусно скрытая от взгляда, и в комнату вошли двое мужчин.
Закрыв глаза руками, Лауретта испустила пронзительный крик и съежилась в кресле. Но Биче с достоинством встала, оперлась рукой о столик, повернулась лицом к Пелагруа, которого она тут же узнала, как и сопровождавшего его Лодризио, и голосом, полным спокойного и сурового величия, сказала первому из них:
— Управляющий, вы, я вижу, ошиблись комнатой: здесь живет та, которую вы привыкли называть женой вашего господина.
Возмущение, охватившее девушку при виде столь грубого и дерзкого вторжения, заглушило в ней всякий страх. Она внезапно почувствовала, как к ней возвращаются душевные и телесные силы, как в ней просыпается прежнее мужество. На щеках вновь заиграл румянец, в глазах появился давно исчезнувший блеск, лицо и фигура выразили скромную отвагу и уверенность.
Оба негодяя были поражены, изумлены и на миг даже прониклись невольным уважением к своей жертве дьявольские глаза Пелагруа опустились под взглядом девушки и самому Лодризио, казалось, стало не по себе. С его губ сошла полная холодного высокомерия и жестокости усмешка, бесцеремонные слова, которыми он собирался уязвить девушку, замерли у него на языке, и, склонив голову в знак почтения, которое в ту минуту было искренним, он промолвил, запинаясь:
— Извините меня, госпожа.. не подумайте… — Он собирался было уже повернуться и уйти, но тут же овладел собой и продолжал: — Я надеялся, что, раз я пришел поговорить с вами об Отторино, мне будет позволена такая вольность…
При виде заклятого врага своего мужа Биче почувствовала, что в душе ее вновь ожили все страшные подозрения, которые и раньше не давали ей покоя. Не в силах сдержать внезапный трепет, пробежавший по всем ее членам, она с трудом проговорила:
— Сеньор, не злоупотребляйте слабостью беззащитного существа. Я трепещу при мысли, что попала в вашу ловушку, как это, конечно, случилось и с тем, кого вы только что назвали, и чье имя в ваших устах представляется мне лишь коварной приманкой. Если это гак, то у меня нет иной защиты, иного прибежища, кроме слез и жалоб. Я слабая женщина, увезенная в неведомую темницу, вдали от тех, кто мог бы меня защитить или хотя бы быть свидетелем учиненной несправедливости, ибо эта служанка не в счет — ведь она страдает вместе со мной (тут она кивнула в сторону Лауретты, которая при этих словах подняла глаза, надеясь, что Биче удалось разжалобить их мучителей). Я в ваших руках, — продолжала Биче замирающим голосом, — и вы можете, если захотите, сломить меня, как былинку, но над нами есть высший судия, и от него ничто не скроется. Самый сильный бессилен перед ним. И этот судия спросит, кто обидел плачущего и почему обидчик заставил его лить слезы.
