Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси

— Ты так защищаешь Самозванца, государыня, потому что имела несчастье сочетаться с ним законным браком. Но теперь его нет, и ты свободна вернуться к достойной тебя по твоему происхождению жизни. Конечно, не в Московии, которую ты, впрочем, не могла успеть ни узнать, ни полюбить. Но в Польше…

— В Польше? Ты уже начинаешь распоряжаться моей жизнью, боярин? Не поторопился ли ты? Не замахиваешься ли на то, что тебе по твоему чину не дано?

— Я просто подумал…

— Думают самодержцы. Цари и короли! Еще не хватало, чтобы это делали бояре и шляхта!

— Но Василий Иванович — царь, и он полагает…

— Царь! Кто же успел его выбрать? Шляхта? Боярская дума? Кто?

Когда тело Димитрия убрали, в ту самую ночь в окрестностях Москвы содеялось великое чудо, ибо все плоды, как злаки, так и деревья, посохли, словно они были опалены огнем, да и так было на двадцать миль вокруг Москвы, да и вершины и ветви сосен, которые все время, и зимой, и летом, бывают зелеными, повысохли так, что жалостно было смотреть.

Того ради московиты говорили, что он (Димитрий) и мертв, но его душа с помощью дьявола творит чары, поэтому почли за лучшее сжечь его тело и, отыскав, взяли его, а также крепость, которую он повелел зимой выставить для потехи на лед и которую прозвали чудищем ада, и отвезли за Москву на речку Котел и там сожгли и прах развеяли по ветру, и полагали, что, совершив все это, будут жить без страха и заботы.

Затем по всей стране наступил жестокий мороз, который также погубил большую часть плодов, так что они и не знали, что сказать, ибо он (Димитрий) уже был сожжен; и они глядели друг на друга, не ведая, по какой причине это случилось.

— Марыню! Цуречко кохана! Наконец-то!

— Ясновельможный отец плачет? Как можно!

— Я не надеялся с тобой увидеться. И вот теперь — что же с нами будет теперь?

— Господь Милосердный не оставит нас.

— Ты не была никогда особенно набожной, цуречко. Ты и впрямь рассчитываешь только на Божье произволение?

— На что же еще?

— С тобой кто-нибудь из бояр говорил, Марыню? Тебе что-нибудь предлагали?

— Я не пожелала выслушивать никаких предложений.

— Но ведь надо искать выход из нашего положения. Жить под охраной, в чужом городе. Без гроша в кармане…

— У ясновельможного отца снова нет денег, или это только жалоба по привычке? Ясновельможный отец знает, у меня нет больше супруга, который мог бы выполнять все мои желания.

— Но ты унесла хотя бы из дворца свои драгоценности?

— Ясновельможный отец, видимо, не знает, что и как происходило во дворце. Чернь громила и грабила все, что попадалось под руку. Но прежде них это начали делать, бояре.

— Да, да, понимаю, что пришлось тебе пережить, но драгоценности…

— Никаких драгоценностей нет.

— Ты не захватила даже своей шкатулки?

— Когда вокруг издевались над моими горничными и дамами. Когда с них срывали платья. Когда…

— Но ведь ты же ушла, и ни один волос с твоей головы не упал. Выходя из спальни, можно было…

— Нельзя! И не будем больше говорить об этом.

— О чем же другом, когда надо кормить шляхту, прислугу, лошадей. Когда нам всем надо одеваться и прилично выглядеть, черт побери!

— Я не люблю ругательств.

— Да, конечно, извини, но как же много мы потеряли со смертью такого человека, как покойный государь! И что теперь следует предпринимать? С кем вести переговоры?

— Думаю, ясновельможному отцу не стоит беспокоиться. Московиты не осмелятся поднять руку на тех, кто находится под покровительством великого Зигмунта. Это было бы слишком большим скандалом. Твой двор охраняют, и это уже неплохо. Значит, следует дождаться, когда к нам придут для переговоров. Вернее — к царице Московской. Я бы не советовала ясновельможному отцу вести переговоры самому или даже от моего имени. Я со всем справлюсь сама.

— Но ты никогда этого не делала, Марыню. Откуда тебе знать все тонкости ведения дипломатических переговоров.

— Результаты ваших переговоров я вижу сегодня.

— Ваше величество, встречи с вами добивается московский шляхтич. Его имя Михаил Молчанов, и он почему-то уверен, что вы не откажете ему в аудиенции.

— И он прав. Проси его, Зденек, в гостиный покой. Я приму его одна. Без ясновельможного отца.

— Но, Марыню…

— Именно так. Я поставлю вас в известность, какое дело привело сюда Молчанова.

— Подожди, подожди, Марыню, но разве не он бежал из Москвы перед кончиной твоего супруга?

— Ясновельможный отец не решается, по приказу московитов, называть покойного государя по его истинному имени? Да, это тот Михаил Молчанов, как я полагаю. Идите же, отец. Вам скорее всего незачем с ним встречаться.

— Ваше королевское величество…

— Царское, шляхтич, царское. Мы с тобой в Московии. Ты принес мне хорошую весть, не правда ли? Но как тебе удалось пройти по Москве? Узнать, что я уже в доме отца?

— Ваше величество, это все сущие пустяки. Я бы преодолел гораздо большие препятствия, чтобы не только по поручению вашего светлейшего супруга, но и по велению собственного сердца узнать о вашем состоянии и самочувствии.

— Ты умеешь быть галантным.

— Около вашего величества трудно быть иным.

— Благодарю тебя, шляхтич, но к делу, к делу. Надежно ли убежище моего супруга? Он жив, не правда ли?

— Правда, ваше величество. Опасения его величества оказались вполне оправданными. Жаль, что боярин Басманов не придал им нужного значения. Потерять такого близкого друга для государя очень болезненная утрата.

— Я не спрашиваю, где вы скрылись. Мне лучше не знать, потому что — потому что я не знаю, что меня ждет впереди. Вы, московиты, так легко прибегаете к пыткам.

— Вы правы, ваше величество. К тому же государь, пока я ехал в Москву, должен был еще раз переменить место своего пребывания. Я знаю только, как сноситься с ним. Главная удача, что тело ткача-камчатника удалось так быстро сжечь.

— Я, со своей стороны, выразила негодование, что мне не дали проститься с мужем.

— Вам поверили, ваше величество?

— Не уверена. Но самое большое сомнение вызвала царица-инока.

— Она не подтвердила, что видит перед собой тело сына? Вы это хотите сказать?

— Она упала в обморок такой глубокий, что принесшие тело поняли бесполезность ожидания.

— И так и не пришла в себя?

— Слуги рассказывают, что она закрылась в своем спальном покое и проводит на молитве целые дни и ночи.

— Больше никаких попыток не было?

— Мне кажется, нет.

— Тем лучше, государыня. Теперь все дело в вашей судьбе.

— Я не могу строить никаких предположений. Мне только сказал один из Шуйских, что меня не оставят в Москве и, кажется, вообще в Московии. Может быть, они хотят вернуть меня в Польшу.

— Государыня, но ведь с Польшей идет война. Ваше возвращение пока невозможно.

— Но я и не хочу его!

— Не хотите? Но те опасности…

— Не хочу! И не собираюсь говорить об этом. Я царица Московская и останусь на своей земле. Пусть государь поспешит с возвращением себе престола.

— Трудно сказать, насколько быстро это может удаться. Если удастся вообще.

— Вы сомневаетесь, благородный шляхтич? Вы — такой отважный и бесстрашный? После того, что сделали для государя?

— Теперь многое будет зависеть от вашей стойкости, государыня. Сколько сумеете выдержать вы, ваше величество.

Что же касается знамений на небе, то я сам видел их вместе с моим хозяином, у которого я жил вместе с нашими домочадцами и двумя или тремя московитами, и это было весьма диковинное зрелище, но немногие приняли его во внимание.

Около четырех часов пополудни на прекрасном голубом и совсем безоблачном небе со стороны Польши поднялись облака, подобные горам и пещерам. И так как перед тем их не было видно на горизонте, то казалось, что они упали с небесного свода. Посреди них мы явственно видели льва, который поднялся и исчез, затем верблюда, который также исчез, и, наконец, великана, который тотчас исчез, словно заполз в пещеру, и когда все это исчезло, мы явственно увидели висящий в воздухе город со стенами и башнями, из которых выходил дым, и этот город также исчез; все это поистине так совершенно, словно расположено в изрядном порядке искусным художником; и многие видевшие это люди были повергнуты в страх, но многие обратили на это внимание только для того, чтобы рассмеяться.

— Государь-братец, Василий Иванович, что делать будешь? Сказывают, убивец Михаил Молчанов в Москве объявился.

— Откуда? Его же на западных рубежах видали? Разве нет?

— Видать-то видали, как он походя смуту сеял. Про чудесное спасение государя Дмитрия Ивановича толковал. На звездочета какого-то ссылался. Мол, царевичу Дмитрию на роду написано трижды смерть мнимую принять и за каждым разом целым и невредимым остаться. А вот теперь мои люди видели, как ночным временем в дом воеводы Мнишка пробирался.