Людо Зубек - Доктор Есениус
Как личный врач императора, Есениус мог довольно близко познакомиться и с высшим и средним дворянством, многие из дворян обращались к нему за помощью. Пользоваться услугами личного врача императора среди знати считалось столь же изысканным, как ходить в зал для игры в мяч на Граде или заказывать новое платье у портного Зулоага, испанца, проживающего на Малой Стране. Словом, Есениус стал модным врачом пражской знати. Иногда его вызывали по разным пустякам. Как-то раз у одной высокородной дамы заболела голова, и она тотчас послала за Есениусом. Сначала он сердился на это, но позже выучился скрывать от своих пациентов, что он о них думает. Он терпеливо выслушивал все жалобы, внимательно осматривал больного и прописывал дорогие лекарства. Чем дороже лекарство, тем больше доверия к врачу.
Доходы Есениуса увеличивались, и не только потому, что росло число больных, но и благодаря легкости заработка. Прежде, когда он требовал плату за простой совет здоровому больному, в нем хоть и слабо, но протестовала совесть, потом и она замолчала. Зато не молчала Мария. Если бы она сердилась, ворчала, Есениус попытался бы если и не переубедить ее, то хотя бы заставить замолчать. Но Мария не повышала голоса, она по-матерински увещевала и жалела его, словно говорила с неслухом-сыном.
Он пытался задобрить ее дорогим подарком — купил ей золотую цепь с бриллиантом. Она поблагодарила, но не обрадовалась. И не надела украшения.
— Тебе не нравится? — спросил он разочарованно и сам испугался разговора, который должен был последовать.
Ее лучистые глаза казались почти прозрачными — как будто он заглянул на дно чистого родника.
— Отчего же, нравится. Красивая вещица. Только…
Она замолчала и взглянула на мужа с нежной лаской. Ей было жаль огорчать его.
— Тебе хочется чего-нибудь другого? Только скажи.
Она отложила шитье и проговорила:
— Сядь, Иоганн, подле меня, давай поговорим.
Она говорила ласково, но именно это ее миролюбие вызвало в нем чувство протеста. Он сделал усилие, чтобы его вопрос не прозвучал грубо.
— Что с тобой, Мария? Никогда-то ты не бываешь довольна.
Она не отвечала, только в упор смотрела на него. Но в ее взгляде не было гнева. И он не выдержал этого ясного и правдивого взгляда, опустил глаза и добавил уже тише:
— Со мной ты никогда не будешь спокойной, хотел я сказать.
— Не надо ничего объяснять, я знаю, что ты хотел сказать. Вся беда в том, что ты успокоился, Иоганн.
Даже теперь она не повысила голоса, но ему показалось, что эти слова она прокричала ему прямо в ухо.
— А помнишь, Иоганн, что ты мне сказал — прошли уже годы с того дня, — ты помнишь, когда мы вернулись от Кеплеров и ты спросил, почему я не посоветую тебе то же, что и Кеплеру? Видишь, Кеплеру мой совет кое-чем помог. Он заказал инструменты и смог продолжать работу. А ведь он отказывал себе в самом необходимом, чтобы продолжать исследования. Он живет своей работой, а не видит в ней только источник дохода.
Последние слова Марии задели Есениуса за живое.
— Разве я работаю только ради денег? Во время чумы я остался здесь и многих лечил бесплатно. Еще и свои деньги давал, если нужно было.
— Это делает тебе честь, Иоганн. Но такими благодеяниями человек просто хочет успокоить свою совесть… А теперь все опять идет по-старому. И ты спокоен? И не возмущается твоя гордость и честь врача?
— Бога ради, Мария! Ты говоришь со мной так, будто у меня на совести какое-то преступление. Я не совершил ничего нечестного или непорядочного. Я нисколько не хуже других здешних докторов.
— Не хуже, это правда. Что же касается знаний и опыта, то ты стоишь гораздо выше их. Но все же я бы хотела, чтобы ты превосходил их не только разумом, но и сердцем. И поэтому мне не нравится…
— Что не нравится?
— Как ты лечишь… Бывает, что ради крупного гонорара ты идешь против своей врачебной совести. Ты не говоришь чувствительным барынькам, выдумывающим себе болезни, что они здоровы, а выписываешь им дорогие лекарства и требуешь высокой платы.
— Задаром даже петух не копается в земле. А если бы я лечил за небольшую плату, меня бы стали вызывать люди, которым довольно и цирюльника. Я настолько известен в Праге, что могу требовать столько же, сколько и остальные императорские врачи.
Есениус волновался именно потому, что чувствовал правоту жены. Кто охотно признает свои ошибки?
Мария глубоко вздохнула и пригладила волосы на висках.
— Да, ты знаменит, Иоганн, — промолвила она почти шепотом. — Слава твоя велика. И за славу ты требуешь денег.
Он быстро встал. Возможно, он желал возразить ей, но потом раздумал, упрямо сжал губы и ответил холодно:
— Да, именно так. Пусть платят! В конце концов, моя слава — это результат моей шестилетней упорной работы в Праге. А если к этому прибавить еще десять лет в Виттенберге, ты должна признать, что мой успех заслужен.
— Слава — как молодое вино: она сладка, но коварна. Ты думаешь, что тебе не повредит эта сладкая водичка. Пьешь, пьешь ее — и вдруг она ударяет в голову. Рассудок твой мутится, и ты уже не видишь, что окружает тебя. Хватишь лишку, и станешь смешон или жалок.
— Так что же я, смешон или жалок?
Мария вздохнула:
— Хорошо, Иоганн, что ты можешь шутить. Но я отвечу тебе. Пока ты не относишься ни к тем, ни к другим. Пока что тебе только завидуют. Даже те, кто льстит тебе в глаза. Зато эти же льстецы будут больше других радоваться, если с тобой случится несчастье.
— Я вижу, моя слава неприятна тебе, — сказал он с упреком.
— Ты плохо меня понял, Иоганн. Я рада твоим успехам — ведь успех большая награда, чем деньги, — но я боюсь, что от славы у тебя закружится голова и в тебе погаснет пламя благородного стремления. Ты утратишь высокую цель, которая привела тебя в Прагу. Скажи положив руку на сердце, Иоганн: видишь ли ты еще эту цель или… — Она замолчала, сама испугавшись мысли, которая возникла у нее. Затем испытующе посмотрела на мужа и медленно произнесла: — Или ты достиг уже цели, Иоганн?
— Нет! — почти выкрикнул он.
Может быть, он хотел заглушить собственную совесть. Снова она отозвалась в нем, закричала, как разбуженное дитя. Он вдруг увидел себя, как в зеркале.
— И это я, который некогда был ректором в Виттенберге! Это я, кого сопровождал Браге во время визита к императору! Такой ли представлял я тогда свою высшую цель? Нет.
— Значит, я не ошиблась в тебе, Иоганн! — радостно воскликнула Мария. — Ты сам понял, что ты на неверной тропе, которая не ведет к этой высшей цели. Нужно искать другого пути.
Он кивнул и с нежностью взял ее руку:
— Скажи, Мария, какова она, эта высшая цель? Может, я уже утратил ее. Иногда мне кажется, что это сияющий свет, который указывает дорогу… Иногда это только блуждающий огонек, который в конце концов заводит в трясину. Ну, а как ты представляешь себе эту высшую цель?
— Ты же сам сказал, Иоганн: это свет, к которому должен стремиться каждый, даже рискуя собственной жизнью. Это та высшая точка, которой желает достигнуть человек, и, если достигнет ее, сможет на склоне своих дней сказать себе: я прожил недаром. У тебя есть такая цель, Иоганн?
Снова ее взгляд светится тем душевным огнем, который так восхищает его в ней и которому он немного даже завидует.
— Не знаю, — отвечает он. — Пожалуй, есть, но говорить об этом трудно. Я еще не знаю, чего хочу… Хотел бы свершить подвиг… но…
— …не знаешь, каким путем тебе идти? Видишь перед собой множество дорог и не можешь выбрать какую-нибудь одну, не знаешь, какая ведет к цели. Тогда в первую очередь брось ту дорогу, которую считаешь ложной. Ты ведь знаешь, о какой дороге я говорю?
— О той, по которой я шел доныне, — ответил он тихо и поцеловал волосы Марии.
Потом сел за свой стол и принялся за работу. Но мысли его были бог весть где. Долго сидел он так над чистым листом бумаги с гусиным пером в руке и задумчиво глядел прямо перед собой. Он даже не заметил, что уже стемнело. Мысли его были далеки от работы.
Когда пришла Мария и спросила, зажечь ли свет, он кивнул и ответил вопросом, который беспокоил его все время:
— Как ты думаешь, у Кеплера есть высшая цель?
— Да. Разумеется, есть. И увидишь, скоро он достигнет ее.
Есениус ничего не сказал. Только взгляд его потемнел, как будто впитал в себя весь сумрак, заполняющий комнату.
В ноябре вице-канцлер пан Богуслав из Михаловиц праздновал день своего рождения.
Пани Михаловицова позаботилась том, чтобы ее муж пригласил Есениуса и пани Марию. Ведь с той поры, как личный врач императора стал лечить ее подагру, пани чувствовала себя много лучше.
Итак, в назначенный день Есениус и его жена отправились в большой дом Михаловица на Целетной улице.
