Пётр Ткаченко - Кубанские зори
О, как непредсказуемы, как таинственны и прихотливы дела твои, Господи, на сем свете…
Но какой невыразимой тоской переполняется душа при виде этой одинокой сиротливой могилы у дороги.
ГИБЕЛЬ ТОВАРИЩА ЕРМАКОВА
Ни уполномоченный Малкин, ни советские работники Славянского отдела не собирались идти на уступки Рябоконю — на его требования освободить заложников. Арест и высылка людей, как пособников бандитов, был частью продуманного плана по его поимке, и никто от него отказываться не собирался. И вдруг он, Рябоконь, объявляет власти ультиматум, что, если не отпустят заложников, он начнет террор против партийных и советских работников. Как ни странно, террор со стороны Рябоконя был власти выгоден, это давало право объявить Рябоконя бандитом, выставить противника политического уголовником. Рябоконь, в свою очередь, понимая это, защитить людей считал своим долгом, поскольку их арестовывали как его пособников. И когда условия Рябоконя властью выполнены не были, он пошел на обещанный террор, зная, что идет на верную гибель.
Виновен ли был в жестокостях Рябоконь? Безусловно. Но еще более виновны в них были те, кто арестовывал и расстреливал заложников и таким коварным способом решил избавиться от непокорного и неуловимого противника.
Малкину были предоставлены, по сути, неограниченные права по борьбе с бандитизмом. Боевыми группами он, казалось, перекрыл все выходы из плавней. Он искал Рябоконя в плавнях, а тот вдруг совершенно неожиданно появлялся там, где его совсем не ожидали, на хуторах и в станицах. Малкин не мог даже напасть на его след, словно боролся с каким-то невидимым, несуществующим противником.
А в конце апреля Рябоконь обстрелял группу Малкина у хутора Лебедевского, попытавшись захватить его самого. И только бегством в станицу Гривенскую группа Малкина спаслась.
«Совершенно секретно.
НАЧОН 3 Кубчероблотдела ОГПУ, копия в штаб 65-го тер-полка, Новороссийск,
копия предславотисполкому,
копия секретарю Славотпарткома.
Разведсводка.
За время с 26 по 28 апреля 1924.
По самым точным данным бандой хорунжего Рябоконя численностью девять человек 26.4.24 в 11 часов утра под хутором Лебедевским, что в пяти верстах юго-восточнее станицы Гри-венской, был обстрелян отряд во главе со Славотуполномочен-ным КЧО ОГПУ тов. Малкиным. Банда Рябоконя, заняв выгодные позиции, вынудила отряд Малкина отступить в Гривенскую. Бандой Рябоконя занят в течение 3–4 часов Лебедевский исполком, где и повешен милиционер станицы Новониколаевской, следовавший из Гривенской в Новониколаевскую. На хуторе Лебедевском тогда же бандой Рябоконя ограблены проезжавшие граждане селения Витязи, взято 60 рублей денег, золотое кольцо, семь ведер вина.
Отряд Славотуполномоченного КЧОО ОГПУ т. Малкина численностью девять человек при одном пулемете «льюиса» и достаточном количестве патронов 27.ІѴ.24 года выбыл вновь в район хутора Лебедевского для преследования банды Рябоконя.
Выводы: Активная деятельность банды Рябоконя продолжается. Борьба с бандой Рябоконя ведется опергруппой во главе со Славотуполномоченным КЧО ОГПУ Малкиным. Результатов еще нет.
Врид. Славотуполномоченный КЧО ОГПУ Домброверов.
29.4.24 г.»
Какие бы меры ни предпринимал Малкин против Рябоконя, даже, казалось бы, самые надежные, испытанные и верные — использование агентурной сети осведомителей, высылка пособников повстанцам, перекрытие всех выходов из лиманов боевыми группами, — это не приводило его к успеху. Более того, он постоянно терял след Рябоконя и часто не знал, где тот находится.
Производя засады в районе лиманов Курчеватого и Бабиного и полагая, что Рябоконь прячется где-то там, Малкин никак не ожидал, что в это время Рябоконь со своей группой совершает налет на станицу Новониколаевскую.
Вечером 25 мая Рябоконь со своей группой появился в станице Новониколаевской. Разгромил станичный комсомол, уничтожив пропагандистскую литературу и портреты вождей. В темноте группа Рябоконя столкнулась на улице с местной вооруженной охраной. В результате перестрелки был убит Кондрат Боровик и тяжело ранены Мина Щербина и Яков Казимиров. Последние от полученных ран позже скончались.
Узнав о случившемся в Новониколаевской, уполномоченный ОГПУ Сепиашвили и секретарь волостной комячейки Ермаков отправились из Гривенской на место происшествия. Ехали на двух линейках. На первой ехали Сепиашвили, Ермаков, врач 24-го Гривенского участка доктор Злобин и два охранни-ка-чоновца, — Дедич и Федор Саенко. На другой линейке ехала охрана — восемь гривенских чоновцев во главе с Толстиковым.
Утро было ясным и солнечным, а потому все пребывали в лучшем расположении духа. Казалось, ничто не предвещало беды.
В трех километрах от Новониколаевской через балку был переброшен небольшой деревянный мост. Никто из ехавших на линейках в это солнечное майское утро и подумать не мог, что здесь, на открытом месте, вблизи станицы, днем может быть засада во главе с самим Рябоконем…
Врач 24-го врачебного участка доктор Злобин не спал целую ночь. С вечера он принимал роды у своей жены. Родился сын, малютка Толя. Уставший доктор уже хотел, было, прилечь отдохнуть, но увидел в окно, что к его хате подъехала линейка, на которой сидели секретарь Гривенской комячейки Ермаков и агент ОГПУ Сепиашвили. По их озабоченным лицам он понял, что что-то случилось. Они приехали за доктором, с целью взять его с собой в поездку в Новониколаевскую.
В результате засады и нападения группы Рябоконя на линейки, доктор Злобин, находившийся на первой линейке вместе с товарищем Ермаковым, остался жив. Это страшное происшествие он описал в кратком, по-своему интересном объяснении. Злобин был потрясен невероятном стечением обстоятельств: только вчера у него родился сын, а сегодня он чуть не погиб, оставшись живым по чистой случайности.
«Ясное солнечное утро. Бодро чувствовалось, и легко было на душе, вчера только родился малютка Толя. Подъехала линейка, и я увидел взволнованные лица т. Ермакова, секретаря Гривенской комячейки, и Сепиашвили, агента ГПУ. Оказалось, что они приехали за мной для подачи врачебной помощи тяжело раненным накануне бандой Рябоконя в станице Новониколаевской. Выслушав их и прочтя донесение, я захватил необходимое, наскоро пожелав своим всего лучшего, и немедленно поехал.
Ехали мы не одни, позади нас — две подводы с вооруженными… Миновали Лебедевский хутор — заметили вдали верхового и не придали этому значения, тем более что, справившись у попавшейся навстречу женщины, узнали, что верховой не в седле, а «так, на мишку сыдыть».
Всю дорогу сидевшие на линейке (я, Ермаков, Сепиашвили, Саенко и правивший лошадьми товарищ, фамилию не помню) были в самом лучшем настроении. Шутили, разговаривали и, во всяком случае, были далеки от мысли, что впереди кровь…
До Новониколаевской оставалось уже немного, три версты. Вот и мосток через балку…
Едва лошади копытами коснулись рокового мостика, как из-под него, с обеих сторон, выскочили вооруженные бандиты и открыли бешеную стрельбу из винтовок.
Сердце замерло… Быстрым движением наклонясь вперед, я, потеряв центр тяжести, упал с ехавшей линейки и растянулся на мосту. Вижу: горбоносый бандит поднимает на меня винтовку… Ребенок… и смерть? Какая нелепость — пронеслась мысль. Помню, я крикнул: «Не стреляйте, я доктор, не убегу». Этот ли предсмертный крик или что другое случилось, но я остался жив. Да жив, расстояние между мною и им не превышало пяти шагов. Пролежав на боку некоторое время, я услышал, что мне приказали спуститься в овраг, балку стрельба все продолжалась…
Установив мою личность и получив содержимое моих карманов (документы, деньги, перевязочный материал), оставили, казалось, в покое. Стреляли уже в одиночку — редко. Я заметил Крученку и мимолетно взглядывал на окружающее меня общество, изучая их психологию… Мозг работал быстро и уверенно.
Вскоре на мосту появился человек, одетый в черкеску серого сукна, настойчиво требовавший ответить, на которой из подвод пулемет. Ответили: «пулемета нет». Выругал, что я служу у «этих» — позвал за собой опознавать трупы.
Идя с ним рядом, я спросил, кто он, на что получил отрывистый ответ: «Рябоконь!»
Покойный товарищ Ермаков лежал на спине с простреленной навылет грудью. Пуля попала в самый большой сосуд, разносящий кровь от сердца, а товарищ Саенко лежал на правом боку с раздроблением лобной черепной кости. Стоило большого труда опознать его ввиду сильной измененности носа.
По окончании осмотра мне пришлось, по требованию Рябоконя, письменно изложить кое-что для передачи властям. Все, мною нацарапанное (писать было трудно — руки дрожали), было подписано: «Начальник партизанского отряда хорунжий Рябоконь».
