Константин Седых - Отчий край
– Ты не об этих говори! – перебил его Алексей Соколов. – Ты о богачах скажи, которым сам любил в рот заглядывать.
– Ну, чья бы корова мычала, а твоя бы лучше молчала! – огрызнулся Прокоп. – Это ты собирался зятем у Кехи Кустова стать и работал на него бесплатно целых пять лет. Ты ведь до своего партизанства шибко недоделанным был, от Агейки-то недалеко ушел.
– Товарищ Носков! – перебил Димов. – Зачем же эти взаимные оскорбления? Мало ли кто из нас был прежде дураком? Это к делу не относится.
– Ну раз не относится, тогда я кончил, – обиделся Прокоп и сел на свое место. Тогда Соколов крикнул:
– Ловкач, ничего не скажешь! Так о богатых и не заикнулся. Позвольте тогда мне. – Он встал, снял с себя шапку, расстегнул полушубок и только потом заговорил: – Некоторым, товарищ Димов, домой лучше и не показываться. Никогда мы не простим таким, как Архип и Петька Кустовы, братья Барышниковы, Кузька Большаков и Елисей Каргин. Петька и Кузьма – оба каратели. Архип и Барышниковы наших на расправу выдавали, а Каргин в дружину народ шашкой загонял и ранил в бою Кушаверова. Не лучше и другие богачи, все они отличились. Много по их милости вдов и сирот наделано, – и он принялся перечислять по именам и фамилиям всех, на кого был справедливо озлоблен.
После него выступил Семен.
– Власть теперь наша, товарищи! Дорого мы за нее заплатили и никогда никому не отдадим. Все, кого называл здесь Алексей Соколов, натворили нам беды и горя. Они это знают и домой не вернутся. Жалеть о них не будем. Нам надо свою житуху налаживать. Давайте договоримся, что нам делать с имуществом богачей. Как мы здесь решим, так и будет. Уездный ревком нас поддержит. Я предлагаю хлеб бежавших богачей распределить между теми, кому нечего есть, в первую очередь дадим беднейшим из партизан. В дома вселим тех, чьи усадьбы спалили семеновцы.
Партизаны дружно поддержали его, а остальные сидели и помалкивали. Они уже решили про себя, что не возьмут кулацкого хлеба, если им и будут предлагать его. Они все еще боялись возвращения богачей, способных за любую свою вещь растерзать кого угодно. Но партизаны знали свою силу и потому принялись горячо обсуждать предложение Семена. Переселиться в дома богачей готовы были все.
После долгих споров согласились, что в дом Архипа Кустова должен переселиться Семен, в дом Кустова Иннокентия – Авдотья и Ганька Улыбины. Остальные дома предоставлялись Луке Ивачеву, Симону Колесникову, Гавриилу Мурзину и семьям погибших партизан Григория Первухина и Никиты Клыкова.
Мурзин предложил отнять, у Митьки Каргина половину дома, как принадлежащую его брату Елисею, но его никто не поддержал. Большой чепаловский дом согласились отдать под клуб и читальню. Кандидатом в председатели сельревкома наметили Семена, его заместителем – Симона.
Для вывозки и обмолота кулацкого хлеба решили организовать воскресник.
Уезжая в Завод прямо со сходки, Димов заявил, что через несколько дней будет прислано в поселок официальное распоряжение о передаче кулацких домов лицам, пострадавшим от белогвардейского террора.
Довольные таким решением партизаны расходились с собрания с веселыми разговорами и песнями.
– Толковая башка этот Димов, – говорил своим спутникам Луке Ивачеву и Никуле Лопатину Алексей Соколов. – Сразу взял быка за рога. А то вон сколько домов пустовало, и никто не смел к ним подступиться.
– Вот вернутся богачи из-за границы, так покажут, как чужим добром распоряжаться, – сказал ему со смешком Никула, которому уже не терпелось похвастаться первому встречному, что он был участником самой что ни на есть секретной партизанской сходки.
– Не вернутся, не бойся. Скорее Драгоценка пересохнет, чем они домой заявятся. Ты об этом лучше и не думай, – прикрикнул на него Соколов. – И еще я тебе скажу вот что: ты ведь самый зловредный в поселке трепач. Тебя как путного пригласили на сходку, а ты обязательно начнешь звонить всем и каждому. Лучше этого не делай, иначе лишим тебя доверия.
– Да отсохни мой язык, чтобы я кому-нибудь хоть слово сказал о собрании, – поклялся ему Никула.
Тут в разговор вмешался Лука и стал смеяться над Соколовым, что отказался он от предложенной ему половины дома Кузьмы Полякова.
– Ты что же, Алеха, так и решил бездомным остаться? Зачем от дома отказался? Ведь тебе, хоть ты и недоделанный, жениться надо. Нечего тебе в холостяках слоняться. Мужик ты из себя видный, за тебя при новой власти любая девка выскочить согласится.
– Женитьба вдруг не делается, – огрызнулся недовольный таким разговором Соколов. – Я пока могу и без собственного угла обойтись. Пусть лучше семейные устраиваются. А потом, может быть, я в поселке и не останусь. Я скорее всего в приискатели подамся.
– Это твое любезное дело – куда податься, а только своя изба не помешала бы. Ты в нее мог при случае квартирантов пустить.
– Я не спекулянт, и отвяжись ты от меня со своими советами, – рассердился Соколов, отстал от них и пошел в обратную сторону.
– Это он к Маруське Букатовой подался, – сообщил во всеуслышанье Никула. – Он к ней давно подкатывается, да не получается. Сохнет она по Федоту Муратову. Тот с ней шибко крутил, частенько и ночевал у нее, когда она летом в амбарушке спала.
– Чего же звонишь об этом на всю улицу? – напал на него Лука. – Ты что, за уши их с Федоткой держал? Позоришь девку, на Федота напраслину возводишь. Не похвалит он тебя за это, когда вернется. А вернется он скоро.
– Ну, это еще когда будет, – рассмеялся Никула. – Он, говорят, ушел служить в народную армию. Дослужится там до полковника или генерала и глаз домой не покажет.
– Храбрый ты, когда поблизости Федота нет, – сказал услыхавший его Симон Колесников. – И как только не надоест тебе языком молоть.
31
Семен возвращался с собрания с Людмилой Ивановной. Она попросила проводить ее до школы и, не видя в этом ничего особенного, сама взяла его под руку. Семена, никогда ни с кем не ходившего так, это не на шутку озадачило. Он растерянно оглянулся по сторонам, желая убедиться, не видят ли и не смеются ли над ними люди. Но никого поблизости не было. Он немного успокоился, но чувство стыда и неловкости так и не покинуло его. С необычайным напряжением во всем теле вел он Людмилу Ивановну посредине улицы, боясь пошевелить рукой, вокруг которой так крепко обвилась ее рука. Боясь поскользнуться на спуске с бугра, учительница невольно прижималась к нему потесней. И тогда даже сквозь толстый мех он чувствовал, как теплы и упруги ее бедра и рука.
Чтобы не молчать и отвлечься от своих, как казалось ему, постыдных мыслей, он спросил:
– Ну как, понравилась сходка? – и собственный голос показался ему чужим и противным.
– Хорошее собрание, – с чувством отозвалась учительница, – и партизаны ваши – симпатичный народ. Говорили резко, смело и, главное, умно. С такими людьми можно гору свернуть.
Семен ничего не успел ей ответить. Впереди, на дороге, послышался скрип шагов. Навстречу им шли, весело переговариваясь, парни. Ни свернуть, ни спрятаться от них было нельзя, и Семену сразу стало жарко. «Ничего, авось не узнают», – подумал он и глубже втянул голову в воротник полушубка. Парни молча разминулись с ними. Отойдя немного, один спросил:
– Кто это с учительницей?
– Семен Забережный. Я его сразу узнал.
– Вот ловкий! – воскликнул первый. – Дома жена при смерти, а он с учительницей под ручку шляется.
Семен вздрогнул и пошатнулся, как от пощечины.
– Ну, народ! – сокрушенно вздохнул он. – Пойдет теперь звон по поселку.
– Это я вас подвела. Я виновата. Простите, Семен Евдокимович, – сказала Людмила Ивановна. – Я и не подумала, что могу причинить вам такую неприятность…
– Ничего! – махнул рукой Семен. – К чистому не пристанет. Посудачат и надоест…
– Только не сердитесь на меня, – попросила Людмила Ивановна.
– Что вы, что вы!.. За это не сердятся. Вот я прошелся с вами и будто десять лет с плеч скинул…
Когда они прощались у школьной ограды, Людмила Ивановна неожиданно спросила его:
– Скажите, вы давно знаете товарища Димова?
– Да, порядочно. Еще до революции приходилось встречать. А что это он ночевать не остался? Он ведь две ночи хотел у нас пробыть.
Людмила Ивановна не ответила ему, а спросила:
– Как, по-вашему, хороший он человек?
– По-моему, неплохой. Я его, во всяком случае, уважаю.
– Я бы вот тоже хотела уважать, но… – Она многозначительно умолкла.
– Чем же это он вам насолил? – грубовато и добродушно осведомился приятно пораженный Семен.
– К женщинам у него совсем нетоварищеское отношение. Прямо-таки бесцеремонное. Заехал ко мне, хотя я его и не приглашала. Ну, раз начальство заехало – надо принимать. И я приняла его по-хорошему, а он истолковал это по-своему. Пришлось очень крепко осадить его. Он собирался здесь до завтра остаться, но после этого уехал прямо с собрания и даже из вежливости не попрощался со мной.
