Роберт Святополк-Мирский - Заговор князей

— Уж будто бы! А имя доктора Корнелиуса Моркуса тебе знакомо?

Ефим побледнел, как полотно, и отрицательно замотал головой.

— Да не бойся ты, Ефимушка, — рассмеялся Степан, обнимая его за плечо. — Мы теперь совсем свои, потому что я теперь — ваш! Не верите? Вот, смотрите!

Степан вынул из-за пазухи свернутое в трубку письмо и чуть отогнул кончик.

Ефим сразу увидел в правом верхнем уголке крестик, обозначавший, что письмо написано тайнописью Х и, стало быть, оно от кого то из братьев или сестер тайной веры.

— Я надеюсь, ты не собираешься читать прямо здесь, — весело сказал Степан, — Ульяна, вон, совсем замерзла! Приглашайте в дом, или как?

— Да-да, засуетилась Ульяна, к которой едва вернулся дар речи, — конечно, добро пожаловать!

Тайнопись Х

От брата Симона Черного

Через

Брата Корнелиуса Моркуса

3 марта 1480 года

Брату Ефиму Селиванову

Сестре Ульяне Селивавановой

Тришин под Берестьем

Великое Литовское княжество

1. Согласно решению Высшей Рады Братства вам надлежало собрать и приготовить к передаче все старые символы — перстни и кресты со скрижалями. По прежним сообщениям у вас должно находиться тридцать шесть колец и восемь крестиков. Передайте все, собранные вами символы подателю сего, брату Степану, который доставит их куда следует.

2. В связи с прекращением работы над старыми символами, все формы, отливки и прочие устройства для их изготовления уничтожьте в присутствии брата Степана.

3. Собрав наиболее ценные вещи, вам надлежит немедленно поменять место жительства на указанное братом Степаном.

— Невероятно! — воскликнул Ефим, прочтя послание и разглядывая измененное лицо Степана. — И давно ты в нашем братстве?

Селивановы угощали Степана обедом.

— Не очень. Сразу после того пожара в Новгороде Симон отправил меня к брату Корнелиусу, а он спас мне лицо и я сразу вступил в братство.

— Уже есть заслуги? — спросил с ноткой зависти Ефим, пытаясь определить старшинство Степана.

Селивановы считали себя обиженными — они вон сколько сделали для братства, а повысили их всего лишь до второй заповеди, а некоторые, вроде этого Степана, только приходят и их сразу на пару степеней за какие-то подвиги повышают…

— Да есть кое-какие, — скромно ответил Степан, стремясь поднять себя в глазах Ефима.

— Ну ладно, — удрученно вздохнул тот. — Командуй. Когда тебе передать побрякушки, что я пособирал у наших в округе?

— Да прямо сейчас и передай. Потом мы уничтожим твои заготовки и прочее — сам знаешь, а затем вы начнете собираться в дорогу, а я отправлюсь в Берестье, там у меня одно дело есть, а к полуночи вернусь? и тронем в путь.

— Известно куда?

— Конечно, никаких секретов. Переселяетесь в Кобрин — там вас дом уже ждет — все в нем есть, так что отсюда только самое ценное берите — инструменты все свои не забудь. Скажу тебе по секрету — будешь служить у княгини Кобринской — все уже устроено! Грузитесь на сани, и к полуночи ждите меня. Я вас проведу до самого дома, поселю — и обратно, — таково мое задание.

— Ну ладно! — повеселел Ефим, — У княгини Кобринской — это хорошо, а то надоело по лесам да селам шататься…

— Это я вам такое место выпросил, — сказал, улыбаясь, Степан — В благодарность за мое спасение от Медведева.

— Не забыл? — усмехнулась Ульяна. — А меня так все совесть мучает за то, что я их тогда потравила…

— Скоро перестанет мучить, — заверил Степан. — Вас ждет прекрасное будущее. Только вот еще что, и это не моя просьба, это приказ, сам знаешь откуда: вы должны сегодня же предупредить трех разных жителей Тришина о вашем отъезде, но только говорите всем, что едете не в Кобрин, а в Киев, вы поняли?

— Ясно, конечно, — подмигнул Ефим. — В Киев, так в Киев. У нас всегда одни тайны!

Он был очень доволен новыми перспективами жизни при дворе княгини, и ничего дурного не мог заподозрить.

После обеда они со Степаном уничтожили, разбив молотом в маленькой кузнице Ефима, все его заготовки для изготовления перстней и крестов со скрижалями, и Степан отправился в Берестье, еще раз попросив Селивановых погрузить весь свой скарб на сани и ждать его к полуночи, а сам отправился верхом через Мухавец в Тришин.

Но он не поехал ни в какое Берестье, потому что ему туда и не надо было, а надо было убедиться, что Селивановы выполнят, все, что им было велено.

И они выполнили.

Степан за всем наблюдал.

Он объехал кругом Тришин, и вернувшись с другой стороны к берегу Мухавца, нашел удобный наблюдательный пункт, с которого ему был виден как одинокий дом Селивановых на одном берегу реки, так и вся деревенька на другом.

Но Степан не знал, что был в тех местах еще лучший наблюдательный пункт, с которого кроме дома Селивановых и деревеньки был виден и он сам.

Охотник и следопыт, брат восьмой заповеди, Трофим с Черного озера, тоже выполнял задание братства и, поскольку он прибыл сюда на два дня раньше, то приготовился к выполнению порученного ему дела основательно.

Перед тем, как стемнело все трое Селивановых пешком перешли реку, и каждый из них посетил один из домов — сообщали о своем переезде в Киев. Через полчаса они встретились на берегу и вернулись домой.

Когда совсем стемнело, и огоньки в окнах тришинских домов погасли, Степан, оставив своего коня на привязи там, откуда он вел наблюдение, направился по берегу реки к санному пути через Мухавец.

Порывшись в кустах, он достал еще вчера припрятанный здесь острый топорик, и направился прямо по санному пути через реку от Тришина к дому Селивановых.

Посреди дороги он огляделся, убедился, что никого вокруг не видно и быстро прорубил в самом центре дороги глубокую выемку в уже мягком, весеннем, но еще толстом льду. От этой лунки он прорубил несколько глубоких борозд как бы лучей отходящих от солнца и аккуратно присыпал их, как и лунку снегом.

Сначала он собирался вырубить окружность, но потом подумал, что если круг льда в центре провалится, то потом можно будет обнаружить вырубленные края и понять, что кто-то нарочно подрубил лед, а вот при такой подрубке центр провалиться внутрь, а края будут с естественными подломами…

Он спрятал топор за пазуху — а вдруг еще пригодится, — вернулся за конем и вскоре после полуночи приехал верхом к Селивановым.

Трофиму было видно, как все трое сели в тяжело нагруженные сани и двинулись к реке.

Трофим был немолодым человеком, опытным, преданным и верным членом братства, понимавшим необходимость разных мер, в том числе и крайних, но все же хладнокровное наблюдение за готовящимся убийством не могло оставить его равнодушным.

Ему даже захотелось помолиться, но он уже давно не был христианином, а его вера говорила, что Бог не нуждается в человеческих молитвах и сам решает, как и что должно произойти.

Ефим был холостяком, у него никогда не было детей, и втайне он мечтал о сыне, а потому мальчишку жалел больше всего.

Но не он, а Бог принимал окончательное решение.

Степан прихватил во дворе длинный шест, и Трофим понял зачем, но доверчивые и наивные Селивановы все еще ничего не подозревали.

Тяжело груженые сани, запряженные парой лошадей, ступили на лед Мухавца, а Степан верхом с шестом в руке отстал от них на десяток саженей.

В середине дороги, как раз между двумя берегами лед угрожающе захрустел и подломился.

Все произошло в несколько секунд.

Тяжелые сани, потащив лошадей, сразу ушли на дно.

Вода бурлила и кипела пузырями, постепенно успокаиваясь.

Всплывали какие-то мелкие вещи…

И вдруг у самого края полыньи с шумом вынырнул Ерема и, хватая ртом воздух, ухватился за край льдины.

Но Степан был готов к этому.

Он ударил его шестом по рукам, столкнул мальчика в воду и, придержал его тело шестом под водой.

Тело обмякло и ушло вниз.

Степан подождал еще несколько минут, пока вода в полынье не успокоилась окончательно, и никаких пузырьков больше не всплывало, затем неторопливо вернулся к дому, повозился немного у сарая, готовя смолу и солому, зажег несколько пучков и подложил под углы и под крышу.

Через несколько минут дом уже пылал.

Степан огляделся, и с чувством хорошо выполненного долга вскочил на коня и помчался обратно в Тришин, но уже не по дороге с промоиной посредине, в которой зловеще отражался факел пылающего дома, а, минуя деревню, чтобы сразу попасть на Варшавский тракт, куда он вскоре и выбрался.