Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
— Давай вместе подумаем. Вот мы сейчас пальнули в сторону реки, а между кузней и рекой что?
— Да ничего нет.
— Вот и неправда. Есть.
— Что?
— Видишь, всё бурьяном заросло. Это ведь такая зараза, чуть в хозяйстве запустение, прёт вверх как опара. Выше человеческого роста. Вот у нас соседнюю деревню татары пожгли да всю в полон угнали — так в одно лето так бурьяном затянуло, что сейчас и не видно, где какой дом стоял. А если б люди остались, то, может, такого и не было бы…
— Ты мне давай не про татар рассказывай, а говори, что придумал.
— Я не про татар, а про бурьян. Видишь, между кузней и рекой тоже всё бурьяном заросло? Мы из сороки пальнули — только траву и посекли. А далеко ли пули полетели — и не видно. А давай-как травку-то эту скосим да по Яузе и пальнём. На воде-то хорошо видно, куда пуля упала.
Кирилл задумался:
— А ведь верно говоришь. Хорошо придумал. Косить-то умеешь? Тут травы не меньше полдесятины[108] будет. Надо всем браться.
Егорка заряжал уже последний ствол. Пули для сороки были раза в полтора крупнее обычных, пищальных, поэтому и пороху на заряд приходилось тратить больше. Интересно, сколько боевых припасов берётся в поход? Часто из сороки ведь не постреляешь — вон сколько времени уходит на заряжание.
— Готово! — сказал он.
— Косить умеешь? — спросил Василий.
— Умею, — ответил Егорка.
А кто не умеет? В деревне скотину все держали, даже тот, кто ремеслом себе хлеб зарабатывал. Парное молоко — вку-у-у-усное!
— Никита, косы есть? — спросил Кирилл.
— В хозяйстве есть пара. В работе нет — только оружие кую.
— Надо бы всем взяться. Косить много.
— Могу у соседей спросить. Только вы без меня, тут крица готова, сейчас ковать стану.
Дом кузнеца стоял рядом с Оружейным двором, поэтому ходил он недолго и вскоре вернулся, принеся три серповидные косы с короткими ручками[109]. И отправился в кузню ковать крицу.
— Становимся друг за другом в затылок и чуть левее, — сказал Кирилл, — пройдём один раз до реки и обратно. Этого должно хватить.
— Точно, хватит, — произнёс Василий, оценивающим крестьянским взглядом окидывая заросший бурьяном участок.
Он и встал первым, за ним Кирилл и последним — Егорка. Василий оказался умелым косцом. Кирилл с Егоркой едва прошли половину пути до реки, а он уже стоял у воды, и, тяжело дыша, поджидал товарищей.
— Навык потерял, — сказал, как бы извиняясь, он, — давно не косил. Всё война да война.
Егорка с уважением посмотрел на него: ясно же, что человек с крестьянским трудом знаком хорошо, вон как споро работает. Кирилл — сразу видно, человек воинский, такой если и косил, то совсем немного, чтобы только лошадь прокормить. А про Егорку и говорить нечего. Он толком и покосить-то не успел, всё больше отец, а он лишь учился. А когда отец умер — тут уж не до косьбы стало.
Пока они с Кириллом отдыхали, Василий взял косу и стал выкашивать полосу в обратном направлении от реки и до кузни. Глядя на него, те тоже взялись за дело. Словом, ближе к обеду бурьян на нужном участке был скошен.
Никита к тому времени уже выбил молотом из крицы весь шлак, разделил на три части и из одной уже выковал вполне годную саблю, оставалось только приладить рукоятку да заточить. Две другие лежали в углу кузни, остывая. Его помощник куда-то ушёл и вернулся с двумя граблями, которые поставил у стены.
— Никита! — крикнул Кирилл. — Пошли сороку испытывать!
Кузнец подошёл, взглянул на прокошенную в бурьяно-вой чащобе полосу и спросил:
— Собираетесь в сторону Яузы палить?
— А куца же ещё?
— Ты сам прикинь: до берега саженей тридцать, да река шириной саженей пятнадцать. А на том берегу люди могут быть. Вдруг кого зацепим?
— Так ведь там никого нет. Москва чуть ли не пустая стоит.
— Всё равно лучше телегу с сорокой откатить подальше от берега.
— На сколько?
— Саженей на пятьдесят,[110] а то и чуть поболе.
Кирилл почесал затылок:
— Василий, запрягай лошадь.
Тот уже направился к Дымке, которая, увидев хозяина, радостно заржала.
— Не надо, — остановил его Никита, — долго больно. Что ж мы, вчетвером телегу с сорокой не откатим? На пятьдесят саженей ведь, а не на версту.
И он первым подошёл к телеге. Кирилл, Василий и Егорка подтолкнули, и она легко пошла, лишь иногда подскакивая на мелких камнях, попадавшихся по пути.
— Хватит, что ли, Никита? — спросил Кирилл.
— Еще маленько. Видишь, в горку толкаем? С горки пуля лучше летит.
Они откатили телегу ещё немного.
— Хватит, — сказал запыхавшийся Кирилл.
Никита с сомнением оценил расстояние до реки и ответил:
— Ну, пожалуй, хватит.
Теперь от сороки до противоположного берега Яузы было не меньше ста саженей.
— Давай, Егорка, учись из сороковой пищали палить.
Тот достал из-за пазухи кресало и стал высекать огонь. Трут загорелся сразу.
— Сбоку, сбоку подходи, — снова посоветовал Василий.
Но Егорка и так хорошо запомнил первый неудачный опыт. И когда огненная дорожка побежала по наполненному порохом жёлобу, сделал шаг в сторону и зажал уши.
Трах-тарарах-бабах! Снова облако дыма окутало телегу, но на него никто не смотрел. Все — и Василий, и Никита, и Кирилл, — прикрыв лицо от солнца, глядели на реку.
— Надо же, — удивлённо сказал Василий, — у дальнего берега падают. Ни одного всплеска ближе нет. И правда, хорошая сорока, Никита.
Вдалеке послышался гусиный гогот. Закричала женщина.
— Эх, говорил же, надо подальше было отойти, — в сердцах сказал Никита, — кажись, подстрелили кого-то.
Женщина на противоположном берегу Яузы уже не кричала, а визжала от ярости, перемежая визг отборным ругательствами:
— Ироды брыдлые, аспиды злобные, что вытворяете-то! Марфушку мою до смерти убили, чтоб вам черти на том свете на уголёк не поскупились!
Оказывается, заряд сороки на излёте накрыл стадо кормящихся у берега домашних гусей, и совершенно случайно одна из пуль напрочь снесла гусыне голову. И хотя до крикуньи было не меньше полутораста саженей, голосила она так громко, что все прекрасно слышали её визгливые крики.
— Соседка, Матрёна, — сказал Никита, — теперь до вечера орать будет.
Василий приложил руки ко рту раструбом и закричал даже громче Матрёны:
— Ну так съешь её во славу царя Ивана!
Егорка от его крика аж вздрогнул, а в ухе что-то задрожало и зачесалось. Не ожидавшая такого ответа, Матрёна перешла на совсем уж пронзительный крик, костеря своих обидчиков такими словами, каких Егорка раньше и не слышал.
