Звезда атамана - Валерий Дмитриевич Поволяев
А как же Оля Шакина? Он потряс головой, словно бы хотел изгнать из головы внезапно возникший звон, помял пальцами занывшие виски и велел дежурному по штабу:
– Зови сюда начальника перевязочного отряда!
Дежурный поспешно выскользнул за дверь, проговорил громким командным голосом:
– Пройдите к комбригу!
Таким голосом обычно разговаривают только с мужиками, оглохшими в беспрерывных боях… Все было ясно: Ольгу Шакину направили служить в другую часть, не в бригаду Котовского…
Человека, вошедшего почти неслышно, Григорий Иванович не видел – сидел за столом, низко наклонив голову, и мял пальцами сильно нывшие виски.
– А как же насчет «Разрешите войти» и доклада? – проговорил он недовольно, в ответ ничего не услышал и поднял голову.
На пороге двери стояла Оля Шакина.
– Вы? – проговорил он неверяще. Голос у него разом обратился в шепот, Котовский даже не подозревал, что такое с ним может происходить. Всегда считал себя крепким, как камень, как скала – и вдруг…
– Я, – ответила Шакина.
– Слава богу, теперь у нас в бригаде будет свой дипломированный врач, – молвил Котовский и вдруг, словно бы что-то осознав, вскочил с места, выкрикнул, хорошо понимая, что востроухий дежурный обязательно услышит его:
– Два стакана чаю!
Дежурный незамедлительно всунул голову в дверную щель, но пространство было перекрыто рослой, красиво сложенной Шакиной, он приподнялся на цыпочках и выпалил ответно:
– Вас понял, товарищ комбриг!
– И посмотри, что там есть у нас из гостевых запасов к чаю!
Дежурный исчез, будто боялся получить выговор: в такие минорные минуты, как эта, от начальства лучше держаться подальше. Ушлый был малый, этот дежурный.
Ольга Петровна Шакина происходила из крестьян, живших на Волге, – это были люди вольнолюбивые и зажиточные. Отец ее, например, был прасолом – весной покупал ягнят, выращивал их, давал возможность нагулять жир, а осенью продавал. Выручка получалась неплохая, жить можно было.
Но жить хорошо пришлось недолго: у Оли и ее сестры Лизы через некоторое время не стало отца, а потом и матери. Поскольку девочки к этой поре подросли, то купили в рассрочку швейную машинку и занялись портняжным делом. Хоть и стало не так «сочно и душисто», как при отце с матерью, но на хлеб денег хватало.
А тут еще и повезло – Олю взяли учиться в гимназию на казенный кошт, а после гимназии она, уже повзрослевшая, – ей было восемнадцать лет, – познакомилась с интеллигентным земским врачом по фамилии Шакин.
Шакин был старше ее примерно на тридцать лет, много повидал в жизни и умел отличать зерна от плевел, он быстро распознал в молоденькой Оле очень надежного человека… Вместе они прожили два счастливых года, – в городе Кузнецке, недалеко от Сызрани, где у Шакина был свой дом, а потом случилась беда: у Шакина обнаружили рак.
Хорошо понимая, что он долго не протянет, доктор Шакин повез жену в Петербург, в университет, – хотел, чтобы Оля поступила на медицинский факультет к великому Бехтереву. Но в ученицы к знаменитому академику Ольга не попала – что-то не срослось, не получилось, и вместе с мужем они отправились в Москву.
В Белокаменной Ольге Петровне повезло больше – она стала студенткой медфакультета Московского университета, где профессура была не менее знаменита, чем профессура питерская.
Оля начала посещать уиверситетские занятия, а в Шакине словно бы что-то оборвалось, он вышел на последнюю прямую, ослаб окончательно и вскоре, стеная от боли, умер. Дом, находившийся в Кузнецке, пришлось продать, деньги сестры положили в банк, но никакого дохода получить не удалось: грянула революция с громкими песнями и лихими делами, от банка остался только воздух.
Ольга Шакина была любимой ученицей академика Бурденко, великого хирурга, для которого невыполнимых операций не существовало, он мог легко пришить палец к носу и создать новый орган дыхания, выровнять кривую ногу, разделить сиамских близнецов и из одного желудка сделать два, зашлифовать любую рану – мог совершить, в общем, что угодно; Бурденко предложил Шакиной остаться у него на кафедре, в ординатуре, но Оля, которая в восемнадцатом году вступила в партию и боготворила Ленина, отказалась. Она считала: ее место – на фонте.
Во время своего пути на фронт она встретила Котовского.
Второй смотр бригады был много лучше первого, хотя в душе Котовский остерегался: а вдруг земляки опять прискачут в женских капорах с хлебными ножами на поясе вместо шашек?
Все это могло быть. Но как бы там комбриг ни переживал, ни остерегался увидеть то, что было на первом смотре, полки выровнялись, командиры подтянули их, экипировали, провели занятия. У Котовского даже на душе потеплело.
В строю среди других находилась и перевязочная команда во главе с Шакиной – четыре крытых фургона с возницами. Дедок-фельдшер, сопровождавший Котовского в поезде, решил остаться со своим подопечным в бригаде и выглядел настоящим молодцом… Хотя и седым.
Даже махновские полки подтянулись, меньше стало оранжевых и канареечно-желтых штанов, а главное – анархистского гонора.
Кроме интеллигентного дедка, который еще на Шипке колотил турок и знал вкус победы, в перевязочный отряд попросился Кипелый. Григорий Иванович засомневался – а нужен ли он в обозе медиков? – но Ольга Петровна настояла:
– Мы найдем ему работу, достойную настоящего мужчины.
Котовский не выдержал, хмыкнул:
– Интересно, что же это за работа?
– Колоть дрова, обмывать раненых, ремонтировать фуры, таскать воду… Да я могу пальцы на руках у всего перевязочного отряда загнуть, и их не хватит – вот сколько у нас работы для настоящего мужчины.
– Ладно, – сдался Котовский, – пусть будет так… Протокол подписан.
Кипелый при казачьей шашке на перевязи, перекинутой через плечо и древнем пистолете, – вполне возможно, кремневом, – заткнутом за пояс, стоял вместе с возницами у фур. Увидев, что комбриг обратил на него внимание, вытянулся и приложил руку к буденовке, с трудом натянутой на его голову.
Буденовка была на два размера меньше положенного, на лохматый котелок Кипелого налезла с трудом, еще немного – и буденовка расползется по швам, но Кипелый, как всякий жох, надо полагать, не пропадет, найдет себе другой головной убор… Котовский отвел глаза в сторону.
Смотром он остался доволен.
Вечером восьмого января двадцатого года Котовскому был вручен приказ штаба Четырнадцатой армии о переброске бригады под Гомель – там разыгрались тяжелые бои с белополяками.
Котовский как раз подбивал итоги второго смотра бригады. Больше всего, если честно, он остался доволен тачанками – изобретением батьки Махно – их в бригаде набралось пятнадцать, и составили тачанки целую пулеметную группу. Пулеметы на тачанках стояли новенькие, в смазке… Помнил комбриг и об оркестре, но обзавестись
