Режин Дефорж - Смех дьявола
— До свидания, майор, спасибо за все.
Снаружи свирепствовала вьюга. Пока они добрались до машины, их с ног до головы облепило снегом. Франсуа открыл дверцу и втолкнул Леа. Он забрался ей под юбку.
— Расстегни мне брюки.
— Нет, — сказала она, делая это.
Скованные своей одеждой, они занимались любовью с яростью и грубостью, опровергаемыми словами, которые они бормотали.
Тяжело дыша, они жадно всматривались друг в друга при бледном свете автомобильной лампочки. В молчании каждый старался запечатлеть в памяти облик другого.
На соседней колокольне пробило два часа. Франсуа вздрогнул.
— Я должен ехать.
Он запустил мотор. Стоя около дверцы, Леа дрожала в плаще, пахнувшем бензином. Выйдя из машины, он обнял ее.
— Куда вы едете? — спросила она.
— В Эльзас.
— Один?
— Нет, мой ординарец ждет меня в бистро. Сердце мое, мы долго не увидимся. После Эльзаса я отправляюсь в Россию как наблюдатель, командированный генералом де Голлем.
— Но почему вы?
— Вероятно, по одной простой причине: я говорю по-русски.
Он говорил по-русски!.. Никогда при ней он не упоминал об этом. Но было еще столько всего, связанного с ним, чего она не знала. Ей не хватило бы целой жизни, чтобы вполне узнать его.
— Франсуа!
— Молчи… Если ты заговоришь, у меня не хватит духу уехать. Помни, что я всегда смогу тебя найти. Скажи мне что-нибудь такое, что поможет мне обрести терпение, когда я буду думать о тебе!
— Я люблю тебя.
— Вот это я и хотел услышать. Ты так скупа на твои «я люблю тебя». А теперь возвращайся скорее, ты окоченела.
— Нет! Обними меня!
Он обнял ее…
— Уходи!
От резкого толчка она упала. Он удержался от желания броситься ей на помощь. Машина, тронувшись, осыпала Леа снегом, но она не пошевелилась.
Лишь через несколько минут подруга, обеспокоенная ее отсутствием, обнаружила Леа, свернувшуюся в клубок и почти засыпанную снегом. С помощью рабочего из замка она перенесла ее в комнату, где ей дали выпить горячего грога и уложили с грелкой в постель под груду одеял.
Она проспала до середины следующего дня.
29
6 февраля, на следующий день после Ялтинского соглашения, Леа получила два помятых письма, присланных вместе, стараниями Красного Креста. Одно, написанное 3 января, было от Лорана.
«Моя дорогая Леа, я спешу, как велит обычай, поздравить тебя с Новым годом. Пусть 45-й год принесет тебе счастье. Ты создана для него. В тебе есть сила жизни, способная преодолеть худшие несчастья. Со мной не так. Я чувствую, как меня покидает всякое желание жить. Я борюсь, как могу, против этого отвратительного состояния, стараясь думать о будущем Шарля, но очень быстро мысленно возвращаюсь к счастливым дням прошлого, которое никогда больше не вернется.
Здесь, в этом мире грязи и дождя, переход от жизни к смерти становится почти обыденным. Скромность людей, решивших умереть за правое дело, — это то, что меня тронуло больше всего с тех пор, как мы в боях. Так, накануне наступления, в котором, наверное, многие найдут свою смерть, — и все сознают, что могут оказаться в числе погибших, — в лагере ощущается какой-то сдержанный пыл. Люди обмениваются письмами, тщательно бреются, говорят негромко. Они чувствуют раньше самого главного штаба, что наступление вот-вот начнется. Сигнал горниста не нужен. Если бы ты видела, как он прекрасен, как он чист, взгляд человека, говорящего себе, что завтра… как если бы он смотрел за грань видимого, дальше обозримого. И это тоже война, эта молчаливая солидарность, это достоинство, рождающее витязей, людей из легенды, героев. Такие слова из моих уст удивят тебя, как удивляют они меня самого. Наверное, если бы я не вступил во 2-ю бронетанковую дивизию Леклерка, я, убежденный пацифист, говорил бы иное. Но нельзя жить бездумно рядом с людьми, которые тысячами умирают за свободу не только Франции, но и всего мира, не пересмотрев некоторые убеждения, сложившиеся в безмятежной жизни и в страхе перед насилием.
В моем последнем письме я рассказывал тебе о полковнике Фабьене. Он мертв, глупо убит миной вместе с тремя своими товарищами 27 декабря. Я много думал о его маленькой дочери, ставшей теперь сиротой.
Если и со мной случится то же, не забывай, что Камилла и я доверили тебе нашего ребенка. Прежде чем уехать, я написал в завещании, чтобы ты стала его опекуншей. Рассказывай ему о войне, но так, чтобы он возненавидел ее. Скажи ему, однако, что не надо хранить обиду на немецкий народ: он был обманут. Я хорошо знал его до войны, я говорил на его языке, читал его поэтов, я восхищался его мужеством. Вместе с моими берлинскими друзьями я часто поднимал бокал за Соединенные Штаты Европы. После стольких ужасов понадобятся стойкие мужчины и женщины, чтобы возродить эту идею и воплотить ее в жизнь.
Моя дорогая Леа, я молю Бога, чтобы он хранил тебя и осыпал своими благами. Обнимаю тебя со всей любовью, на которую еще способен.
Твой друг Лоран».
— Он скоро погибнет, — прошептала Леа в тупом отчаянии.
Она вертела в руках второе письмо, покрытое печатями. Адрес ничего не говорил ей. Наконец она решилась и разорвала конверт. Читая имя, написанное слева на листке плохой бумаги, она все поняла и без единой слезы начала чтение.
«Мадемуазель, никто не любит быть вестником несчастья. Однако из дружбы и уважения к данному слову я сообщаю вам печальную новость: капитан Лоран д'Аржила погиб 28 января. Вместе с ним мы потеряли шестнадцать офицеров Лотарингской тактической группировки. Они пали при взятии Грюссенхайма, стоившем 2-й бронетанковой дивизии больше потерь, чем прорыв Вогезов и их предгорий, чем взятие Салерна и Страсбурга.
Был получен приказ форсировать Иль, достичь Рейна и рассечь надвое немецкую группировку, двигаясь от Селеста. Выпало пятьдесят сантиметров снега, была гололедица. Обширная белая равнина, прерываемая лесочками, изрезанная каналами и реками, представляла великолепную возможность для стрельбы «тигров», «пантер» и 88-миллиметровых орудий. 3-я рота первой вступила в бой и овладела знаменитым перекрестком 177. 2-я продвинулась еще дальше и получила приказ любой ценой овладеть Грюссенхаймом. Позади остальные машины полка с ожесточением продолжали вести бой, опасаясь за товарищей и завидуя им. Соединения, не вступившие в бой, сами переправляли свои припасы головным, чтобы те скорее могли возместить их нехватку. Во время этого наступления и был убит ваш друг. Его танк взорвался в нескольких метрах от моего. Его тело было выброшено взрывом.
Позже мы вернулись, чтобы найти его. Он казался спящим, лицо его было спокойно, тело не имело видимых повреждений. Он похоронен на деревенском кладбище в ожидании позднейшей перевозки в фамильный склеп. Все его товарищи скорбят о нем. Он шел навстречу смерти. Может быть, он искал ее? Если бы я рассказал вам, что он проделал в Гербшейме, вы мне поверили бы и вы были бы удивлены. Смерть притягательна. Это тайна. Незаурядные люди, совершая самоубийство и прикасаясь таким образом к таинству, обычно оставляют записку, где пишут только: «Не старайтесь понять, я сам не знаю… «Я не думаю, чтобы на самом деле можно было объяснить, почему рискуют своей жизнью на войне. Так делают, потому что «так делается». Лоран не оставил записки, и это хорошо. «Прекрасный офицер», — сказал мне полковник. В устах этого скептика такие слова звучали как особый комплимент. Но для меня он значил больше, он был человеком настолько доблестным, что можно было принимать его слабости.
Мадемуазель, я разделяю ваше горе и искренне соболезную вам. Прошу вас верить в мои искренние чувства, как и в мою печаль.
Жорж Бюи».
Итак, он присоединился к Камилле. Несмотря на свое горе, Леа находила, что для него это хорошо. Да, конечно, был Шарль и — было, как бы трусостью оставить его только на попечении семьи Дельмасов, но Лоран больше не хотел жить.
— Мадемуазель Дельмас, мы попросили вас явиться, чтобы сообщить о вашем ближайшем задании. Вы назначаетесь сопровождать от Брюсселя до Канн тяжело раненного британского офицера, который проведет для выздоровления несколько недель на берегу Средиземного моря.
Леа с трудом сдержала радость. С каждым днем ее работа становилась для нее все более тяжелой. Водить машину по разбитым дорогам — небольшое удовольствие, но подбирать раненых, оказывать им первую помощь, слышать их стоны, видеть их слезы, слышать, как перед смертью они зовут мать, вытаскивать новорожденных из-под развалин, жить в грязи, крови, гное и нечистотах — было нескончаемым ужасом.
После сообщения о смерти Лорана ее кошмары стали неотвязными. Не проходило ночи, чтобы ей ни привиделась Камилла, ползущая к своему ребенку, человек из Орлеана со своим ножом и ни прислышались крики агонизирующей Бернадетты Бушардо. Кровь днем, кровь ночью, она боялась засыпать, а утром просыпалась с тоской на сердце. Может быть, она лучше выносила бы все это, если бы ее новые подруги, кроме Жанины Ивуа, и особенно ее начальник не относились бы так ревностно к ней и не насмешничали по разным поводам. Ей поручалась самая грязная работа: чистка обуви, мытье машин, подметание в кабинетах. Сначала она принимала все, думая, что это является частью ее обязанностей, но очень скоро поняла, что это совсем не так. В ответ на ее возражения ей дали понять, что могут обойтись и без ее услуг. Поэтому велико было ее удивление, когда ей доверили поручение, сколь важное, столь и приятное.
