Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
Когда в город пробрался дневной свет, а звуки шофара приветствовали восход, множество евреев поднялись по склонам горы Мория, чтобы приготовить жертвы в этот святой день. Количество этих паломников было столь велико, что казалось, будто вся гора покрыта ими, и они сплошной массой вливаются во двор неевреев и по ступеням приближаются к стенам Святилища. Элеазар с огорчением смотрел вниз на людские толпы, которые так плотно сгрудились у ворот, что многие были задавлены. Хотя немыслимо было даже подумать, чтобы он мог закрыть ворота перед своими соплеменниками и тем самым не дать им возможность предложить жертвы в самый священный праздник, он все же содрогнулся при мысли, что надо впустить всю эту толпу, боясь, что зелоты или, еще того хуже, сикарии могут воспользоваться возможностью, чтобы вытеснить его из этого последнего укрепления. Но крики становились все громче и люди выражали негодование швыряя в него комками овечьего помета и гнилыми фруктами, и он почувствовал, что нужно впустить по крайней мере некоторую часть тех, кто хочет совершить жертву.
После этого он поставил несколько своих людей во дворе женщин и объявил, что одни ворота будут открыты, но никто их носящих оружие не будет пропущен внутрь. Позволив примерно тремстам паломникам войти во двор, он осторожно открыл одну сторону Красивых ворот, бронзовой махины, которая была столь тяжела, что для того, чтобы сдвинуть створку с места требовалось двадцать человек. Затем триста человек были впущены во двор Святилища, и встали перед парапетом священников, за который никто, кроме священников, не мог зайти. Каждый привел свою жертву священнику, который вел овец на алтарь и закалывал их в соответствии с ритуалом, описанным еще при Моисее. В этом плане пасхальные жертвы начались достойно и проходили в полном порядке к огромному облегчению Элеазара и стражи Храма.
Но когда зелот Иоанн Гисхальский узнал, что ворота открыты, он сразу помчался в Храм с тремястами вооруженными людьми. Скрыв лицо от стражи, он смог пробраться во двор Святилища, и никто даже не заметил, что он и его спутники несли мечи, потому что они так повесили оружие, что оно болталось под мышкой на плече и было скрыто под плащами, которые обычно носят мужчины. Почти та же идея пришла в голову Симону бен Гиоре, что доказывает, что сознание мошенников работает в одном направлении. Он тоже провел во внутренний двор отряд вооруженных сикариев. Зелоты, даже не старались притворяться, что они приносят жертву, сразу взялись за дело, которое для них заключалось не в поклониии Богу, а в том, чтобы изгнать Элеазара. Как только сикарии поняли, что зелоты пришли раньше них, они тоже вытащили мечи и напали на зелотов с тыла, так как Симон бен Гиора ненавидел Иоанна Гисхальского даже больше чем Элеазара.
И вот началась трехсторонняя битва, где зелоты бросились на храмовую стражу, сикарии на зелотов, а Элеазар сражался и с теми, и с другими, стараясь отбросить их прочь со двора Святилища. В ходе своих нечестивых атак ни сикории, ни зелоты не проявили уважения к священному месту, где развязали схватку, но перескочили через парапет в пустое пространство.
Когда Элеазар и его люди подались назад, они продолжали преследовать его до самого входа в святилище, и я не сомневаюсь, что они последовали бы за ним, даже если бы он укрылся в Святая Святых, до того они были лишены почтения к самому священному строению их собственного Храма. В ходе этого отчаянного сражения они не заботились, кого убивали, но смешали кровь священников с жертвенной кровью на алтаре и рубили невинных, пришедших предложить свои жертвы, так что великолепный мраморный пол святого дворца стал скользским от крови, а воздух заполнился не молитвами, а стонами умирающих. Если бы до войны кто-нибудь мне сказал, что евреи будут творить подобное друг с другом в собственном Святилище, я бы счел его клеветником. Даже сейчас я не понимаю, почему Бог, глядя на землю и видя подобные мерзости, не обрушил с небес огонь или не разверз землю, чтобы поглотить этих нечестивых убийц.
Но хотя небеса оставались ясными, и с них не обрушился огонь, из огромных толп снаружи раздался страшный крик, который становился все громче, пока не превратился в вопль, перешедший в плач. Столь сильно в нем звучал страх и ужас, что он проник даже в сознание озверевших убийц во внутренним дворе и моло по малу они перестали стараться убивать друг друга, а застыли в изумлении, словно преступники, схваченные на месте преступления. Затем Элеазар посмотрел на Симона бен Гиору, а Симон взглянул на Иоанна Гисхальского, и с их лиц сбежала краска, потому что растерянные крики во внешних дворах сложились в слова:
— Римляне! Римляне подходят!
В этот момент даже эти люди были охвачены страхом, потому что все трое опустились на окровавленный пол двора и склонили головы, умоляя Бога о прощении. Потом каждый из них подал руку другому, поклявшись самой священной клятвой, что они оставят свои распри, разрывающие город на части, и обратят все свои силы против общего врага. Они торжественно вышли из внутреннего двора, подняись на стену, окружающую Святилище, глядя на гору Скопус и Масличную гору. На расстоянии они разглядели блеск римского оружия и смутные очертания возвышающихся военных машин, так как три больших легиона — Пятый, Двенадцатый и Пятнадцатый — вышли из долин и шли узкими колоннами по окружающим горам, поднимаясь на гору Скопус, чтобы подготовить лагерь. В то же время с другой стороны ручья Кедрон они увидели Десятый легион, подошедший по Иерихонской дороге, который начинал на Масличной горе первые земляные работы.
Тит не терял времени, выполняя данное Иосифу обещание. Как только легионы подготовили свой лагерь, он призвал нас и велел мне сопровождать Иосифа и трибуна Никанора к стене города, чтобы предложить жителем Иерусалима пощаду от римлян, если они прекратят мятеж, примут праведливого прокуратора и как раньше заплатят дань. Не могу сказать, чтобы эта экспедиция привела меня в восторг. Ведь мы все трое не имели никакой защиты, кроме наших доспехов, и не владели средствами спасения, кроме скорости наших лошадей. Я уже кое-что знал о коварстве грабителей и фанатиков, захвативших власть в городе. Более того, я не мог не задаваться вопросом, с кем, собственно, мы сможем вести переговоры, если все вожди партии мира мертвы? Но, несмотря на дурные предчувствия, я последовал за Иосифом, одержимый надеждой спасти Ревекку.
Мы остановились в долине Кедрон, в восточной части города, недалеко от входа, известного как Водные ворота. И конечно, получилось так, что мы предстали перед большим количеством жителей, потому что на стене толпились люди, сгрудившись так тесно, что, казалось, раздавят друг друга. И у меня не бывло ни малейшего сомнения, что многие из этих людей с радостью выслушали бы послание Иосифа, но боялись показать свои истинные чувства, потому что сикарии, главенствующие в этой части города, выискивали всех, кто проявлял проримские симпатии, хватали и казнили любого, кто хотя бы заикался о сдаче. И потому, когда они увидели Иосифа, они кричали на него, оскорбляли, называя предателями страны и подлым дезертиром, заслужившим самую мучительную смерть, которую только можно изобрести. Когда мы передали им послание Тита, они закричали, что скорее умрут свободными людьми, чем останутся жить римскими рабами, на что Иосиф разразился длинной речью, стараясь обратить их к здравому смыслу. Однако, они заставили его замолчать, выпустив на нас рой стрел, одна из которых задела Никанора в плечо, так что он вскрикнул. Затем, видя нашу неловкость, они неожиданно открыли Водные ворота, из которых вышло много вооруженных людей. Здесь уж мы сочли, что требуется быстрота. И так как мы находились слишком далеко, чтобы возвращаться на гору Скопус, мы со всей возможной скоростью стали подниматься на Масличную гору к все еще строющумуся лагерю Десятого легиона. Наши преследователи не колеблясь ни мгновения, устремились по склону, словно порывистая волна, и достигли того места, где велись земляные работы. Не останавливаясь, они атаковали легионеров, которые были захвачены врасплох в собственном лагере, без оружия под рукой и без доспехов на теле. Не способные к сопротивлению, они отступили еще выше, а в это время из Водных ворот высыпали свежие силы вооруженных людей и бросились на отступающих римлян.
Теперь все погрузилось в хаос. Поднялась такая пыль, что едва можно было отличить друга от врага. У Никанора кровь хлестала, как у прирезанной свиньи, у Иосифа сбили шлем, а меня нападающие чуть не стащили с лошади. Мы увертывались и сражались среди незавершенных земляных укреплений Десятого легиона, без всякой поддержки, попросту не имея возможности двигаться, и я уверен, что нас бы всех истребили, если бы сам Тит с эскадроном ветеранов не спустился галопом с горы Скопус и не напал на атакующих с тыла. Это дало возможность Десятому легиону укрепить свои земляные стены, которые они возводили со всей возможной скоростью, будучи униженными мыслью, что сам Цезарь видел их бегство. Сражение, однако, было очень тяжелым, пока нам наконец не удалось отбросить сикариев за Кедрон к воротам Иерусалима, ведь евреи сражались с яростной энергией, а их было очень много. Но они не имели представления о дисциплине и о военном маневрировании и потому тратили свои силы в беспорядочных атаках, в чем нам очень повезло, иначе бы они разгромили целый легион.
