Конн Иггульден - Боги войны
— Прими мою благодарность, великий фараон, за дворец, который ты мне предоставил, — ответил консул после короткой паузы.
Рядом с золотой фигурой фараона стоял какой-то человек. Он нагнулся и зашептал на ухо повелителю. У придворного было хитрое лисье лицо настоящего египтянина. Веки накрашены блестящей зеленой краской — это придавало ему некое зловещее женственное очарование. В нем наверняка нет греческой крови, подумал Юлий.
— Я буду говорить от имени фараона, — сообщил египтянин, глядя Юлию в глаза. — Мы почитаем великий Рим и торгуем с ним много поколений. Мы видели, как земля пастухов превращалась в великую державу.
Юлий опять был раздосадован. Он боялся нарушить здешние обычаи — говорить ли ему с накрашенным человеком или обратиться прямо к Птолемею? Глаза фараона смотрели с любопытством, но ничего не подсказывали.
— Если ты обращаешься ко мне, назови прежде свое имя, — велел Юлий придворному.
По залу пробежал изумленный шепот, а фараон, явно заинтересованный, слегка подался вперед.
— Мое имя Панек, консул. Я — голос фараона.
— Тогда молчи, Панек. Я здесь не затем, чтобы говорить с голосом.
За спиной Юлия раздался шорох, потом шумный вдох Порфириса. Юлий не стал оборачиваться и продолжил, обращаясь к Птолемею.
— Мой народ действительно совсем юн — так же, как юн был народ Александра, когда он пришел на вашу землю, — начал Юлий. К его удивлению, при этом имени все присутствующие низко склонили головы.
Снова вмешался Панек:
— Мы глубоко чтим бога, основавшего наш великий город. Мы гордимся тем, что смертная оболочка нашего любимого бога покоится здесь.
Юлий молча смотрел на Панека. Придворный ответил безмятежным взглядом, лишенным всякого выражения. Он словно уже позабыл слова римлянина.
Юлий потряс головой — дым благовоний действовал на нервы. Римлянин с трудом собрался с мыслями. Александр — бог?
— Незадолго до меня сюда прибыл другой консул Рима, — сказал он. — По какому праву вы лишили его жизни?
Ответом была тишина, и золотая фигура фараона оставалась такой же неподвижной, как и статуи. Взор Панека внезапно стал пронзительным, и Юлий подумал, что наконец-то задел придворного.
— Мелкие склоки римлян не касаются нашего народа. Таково решение фараона, — проговорил Панек, возвышая голос. — В Александрии не место вашим войнам и вашим войскам. Голова твоего врага — подарок от фараона.
Юлий тяжело уставился на фараона, и тот моргнул. Волнуется? Под золотой маской ничего нельзя понять. Гнев Юлия прорвался наружу:
— Ты смеешь называть подарком голову римского консула, Панек? Повелитель, ты ответишь или за тебя будет говорить эта раскрашенная кукла?!
Птолемей шевельнулся, и царедворец предостерегающе положил руку ему на плечо. На лице Панека не осталось и следа благожелательности. Он говорил так, словно слова жгли ему уста:
— Повелитель оказывает тебе гостеприимство, консул, сроком на семь дней. Затем вы должны погрузиться на суда и покинуть Александрию.
Юлий, не обращая внимания на Панека, в упор смотрел на золотую маску. Птолемей молчал и больше не двигался, и через некоторое время Юлий в бешенстве отвернулся. Он видел, что стражники готовы схватить его по первому знаку, но консула это даже не заботило.
— Мне нечего больше сказать. Благодарю тебя за оказанную честь, повелитель. — Юлий резко повернулся и быстро пошел прочь. Порфирис, не успевший прийти в себя, догнал гостя почти у выхода.
Когда двери за ними закрылись, Порфирис преградил Юлию путь.
— Консул, у тебя талант наживать себе врагов, — заявил он.
Юлий не отвечал, и Порфирис обмяк под его взглядом.
— Если фараон сочтет себя оскорбленным, всех твоих людей убьют, — продолжил Порфирис. — А тебя разорвут на части.
Юлий спокойно смотрел в темные глаза вельможи.
— Порфирис, скажи, ты — евнух? Мне просто любопытно.
Порфирис воздел руки:
— О чем ты говоришь?! Ты не понял, что я сказал?
— Понял. Мне приходилось слышать подобные угрозы от многих царей. Одним больше, одним меньше.
Придворный в изумлении замер.
— Но Птолемей не только царь, он — бог. Если Птолемей приговорит тебя к смерти, ничто на свете тебя не спасет.
Юлий, казалось, призадумался.
— Хорошо, я запомню. А пока отведи меня во дворец, в котором поселил нас твой бог. Очень уж тут пахнет благовониями.
Растерянный Порфирис поклонился.
— Хорошо, консул, — произнес он и пошел вперед, показывая дорогу.
Наступила ночь; Юлий, погруженный в раздумья, расхаживал по мраморному полу. Ему отвели целый дворец, огромный и просторный — в таких консулу Рима жить не доводилось. Зал, где Юлий обедал, был лишь одним из многих роскошных помещений. Порфирис прислал рабов, однако консул, вернувшись с приема, отправил их обратно. Он предпочитал общество своих легионеров и не хотел иметь в доме шпионов, а возможно, и убийц.
Юлий замер у открытого окна, глядя на александрийскую гавань. Прохладный ветер слегка охладил его негодование. Кроме негаснущего пламени Фаросского маяка в ночи горели тысячи огней — окна городских домов, лавок. В порту было полно кораблей и товаров — жизнь там продолжалась и ночью. При другом настроении Юлий залюбовался бы таким зрелищем, но сейчас он нервно держался за подоконник, не замечая искуснейшей резьбы. Вначале Юлия поразила красота Александрии. Дворец, где поселили консула, не составлял исключения — все облицовано голубой плиткой с золотыми листьями. Через некоторое время эта роскошь приелась. Может, потому, что Юлий слишком долго воевал и отвык, а может, ему, как истинному римлянину, была чужда подобная вычурность. Юлий перестал расхаживать взад-вперед, словно его шаги могли потревожить стоящие повсюду изысканные скульптуры. Да пусть они рассыплются в прах!
— Октавиан, меня попросту выставили! — сообщил Юлий, заложив руки за спину. — Ты и представить не можешь, до чего заносчивы эти раскрашенные царедворцы. Стая попугаев. Мозгов у них даже на одного римлянина не наберется.
— А что сказал царь про Помпея? — спросил Октавиан.
Он сел на устланную подушками скамью, которая, кажется, была вырезана из цельного куска черного гранита. Октавиан тоже успел почувствовать египетское гостеприимство — полуголые стражники не давали легионерам толком осмотреть город. Домицию удалось на час ускользнуть, но его привели обратно, как нашкодившего ребенка, при этом стражники осуждающе качали головами.
— Фараон, можно подумать, немой, — продолжил Юлий. — Изволил сказать всего пару слов — судя по голосу, он совсем ребенок. А прославленную царицу мне не довелось увидеть. Скажу больше! Придворные фараона — вот кто правит в городе, и они выгнали нас, словно явившихся некстати торговцев. Невыносимо! Подумать только — тот самый город Александра, который я наконец смог увидеть! Я провел бы несколько дней в великой библиотеке, а потом отправился внутрь страны, полюбоваться Нилом. Рим подождал бы еще немного…
— Ты получил то, за чем явился сюда, — голову Помпея и кольцо…
— Да! Жалкие останки великого мужа. Кто они такие, чтобы отнимать у него жизнь, Октавиан? Во имя богов, я просто вне себя, когда представлю, как диктатора убивали эти позолоченные евнухи.
Юлий вспомнил о данном дочери обещании — не лишать жизни ее мужа. Что она подумает, узнав новость? Помпей погиб не от руки Юлия, но смерть его была ужасной — вдали от дома, от Рима, от соотечественников. Юлий гневно скрипнул зубами.
— Они повели себя так, словно в погоне за Помпеем мы собирались разграбить город. Можно подумать, мы варвары, и чтобы нас усмирить, нам выслали какие-то побрякушки и плошки! Помпей мой враг, тем не менее он не заслужил смерти от руки подобных людей. Он римский консул. Неужели я оставлю все как есть?
— Думаю, придется, — хмуро ответил Октавиан. Юлий наверняка способен объявить войну в отместку за убийство Помпея. Ни придворные, ни фараон не знают, что в любой момент сюда могут прибыть четыре тысячи воинов и коней. А если Юлий пошлет в Грецию приказ, то явится хоть дюжина легионов. Чтобы вспыхнула война, достаточно искры, и тогда Октавиану еще много лет не видать Рима.
— Когда они преподнесли тебе голову, то были уверены, что выполняют твое желание, — заметил Октавиан. — По их меркам, египтяне встретили нас учтиво. Разве получить дворец — это так обидно?
Октавиан не стал упоминать, как стражники дворца досаждают легионерам Десятого. Для Юлия его возлюбленный Десятый дороже собственной жизни. Стоит ему услыхать, что с легионерами плохо обращались, — горны затрубят войну, прежде чем начнется новый день.
Юлий молча постукивал пальцами у себя за спиной.
— Семь дней! — бросил Юлий. — И что ж мне — задрать хвост и побежать выполнять распоряжения златолицего мальчишки? Если это вообще желание фараона, а не каприз советников. Да Александр бы в ужас пришел, увидев, как со мной обращаются в его городе… Знаешь, они считают Александра богом.
