Артамонов Иванович - КУДЕЯР
Слова митрополита взволновали Ивана, он и сам долго думал о том, почему Владимир Мономах был царём, а после него-лишь великие князья. Много зла причинило отечеству татарское нашествие. Так ведь ныне благодаря трудам деда и отца Русь вон как высоко поднялась! Так почему бы ему не принять царский титул?
— Сильному подобает быть щедрым и милостивым, государь. Пришёл я печаловаться за тех, на кого положил ты опалу. Нет их вины перед тобой, а если и есть, то она явилась по недоразумению, по недомыслию. Между тем эти люди-могут быть полезными тебе, государь. Взять хоть Дмитрия Палецкого. Двенадцать лет назад вместе с конюшим Иваном Овчиной громил он татар, пришедших на Русь из Крыма. За воинскую доблесть приблизил его к себе твой отец, покойный Василий Иванович. Сказывали мне монахи Иосифовой обители, что когда великий князь смертельно больным явился к ним помолиться, не кто иной, как Дмитрий, вёл его под руку.
Митрополит знал, как отзывчив Иван на доброе слово об отце.
— И вправду, святой отец, несправедливо я поступил с Дмитрием Палецким, тотчас же прикажу снять с него опалу.
— И другие, государь, виноваты перед тобой не больше Дмитрия. Я говорю об Иване Кубенском, Петре Шуйском, Александре Горбатом да Фёдоре Воронцове.
— Всех, всех велю миловать, святой отец! — искреннее раскаяние было в глазах юного великого князя.
В декабре 1545 года для митрополита Макария государь помиловал опальных князей.
ГЛАВА 3
Филя с Корнеем прибыли в Арземасово городище под вечер, остановили сани возле кабака.
— Сперва пропустим по чарочке, а потом уж за дело, — Филя с удовольствием потёр руки.
— Боюсь, не узрели бы меня знакомые, расскажут потом батюшке, что я по кабакам хожу, — несдобровать мне!
— Чудак ты, Корней! Ведь не с батюшкой тебе жить, а с нами — разбойничками. Так что ни к чему тебе таиться, пошли!
Перешагнув через порог, Филя громко произнёс:
— На море на окияне, на острове на Буяне стоит бык печёный, в заду чеснок толчёный; спереди режь, а в зад макай да ешь!
В кабаке на мгновение стало тихо, потом радостно загалдели:
— Скоморох явился нам на потеху!
— Наконец-то!
— Садись, добрый молодец, к нашему столу, выпьем чарочку для веселья.
Филя с достоинством сел за середний стол, усадил рядом Корнея.
— Пропою я вам, братцы, про доброго молодца, одолевшего татар:
При курганчике, при широком раздольицеДобрый молодец спочив имел,Спочив имел день до вечеру,Осеннюю тёмную ночушку до белой зариНаезжали на доброго молодца три охотничка,Три охотничка — три татарина.Один-то говорит: «Я стрелой убью»;А другой говорит: «Я копьём сколю»;А третий говорит: «Я живьём возьму».Добрый молодец от сна пробуждается,За шёлков чумбур хватается,На своего доброго коня скоро сажается.Он и первого татарина сам стрелой убил,А другого татарина копьём сколол,А третьего татарина живьём повёл.
— Хороша песня! — закричал худой мужик, одетый в серую холщовую рубаху. Лицо у него удлинённое, выразительное, приятное. — Эй, кабатчик, поставь ребятам от меня ведёрко мёду… А теперь выпьем за доброго молодца, одолевшего татар!
Корней никогда не пил вина, поэтому не решался взять в руки чарку.
— Не подводи меня, пей, — тихо уговаривал его Филя.
От крепкого мёда перехватило дыхание, и почти тотчас же сделалось легко и покойно. Корней оглядел кабак и увидел его как бы в ином свете: в нём стояли три длинных стола с чисто выскобленными столешницами, а вокруг них сидели разные люди — иные хорошо одетые, иные в непотребном виде. Филя в кабаке, словно рыба в воде, — так и сыплет прибаутками, песни поёт, бывальщину рассказывает.
— Поехал молодой мужик в город, а жёнка пошла его провожать; прошла версту и заплакала. «Не плачь, жёнушка, я скоро приеду». — «Да разве я о том плачу? У меня ноги озябли!»
— Эй, кабатчик! Ещё ведёрко мёду! — закричал явившийся в Арземасово городище на ярмонку дюжий детина. — Уж больно складно врёт сей человек!
А у Фили новая побасёнка готова:
— Овдовел мужик, пришлось самому хлебы ставить. Вот он замесил тесто и вышел куда-то. В сумерках воротился, хотел было вздуть огонь, да услышал, что кто-то пыхтит. А это хлебы кисли. «Недавно, — думает себе, — ушёл, а кто-то уж забрался в избу!» И впотьмах наступил на кочергу. Она ударила его в лоб, он закричал: «Сделай милость, не дерись, ведь я тебе ничего плохого не сделал!» А сам ну пятиться вон из избы. На беду, нога разулась, и мужик при выходе прихлопнул опорку дверью и упал. «Батюшка, отпусти! Не держи меня, право слово — ничего тебе не сделал!..»
От выпитого вина, от тепла Корней разомлел, веки у него смежились, и он заснул. Ему помнилось, что спал он с воробьиный нос, оказалось — глубокая ночь на дворе.
— Вставай, соня, пошли добывать невесту, — кричит ему в ухо Филя, теребя за плечо.
— Какую ещё невесту? — не может взять в толк Корней.
— Али забыл, зачем мы явились сюда? Показывай, где твоя Любушка живёт.
Тут только Корней сообразил, о чём речь. Парни вышли на улицу. Звёздная ночь стыла над миром. Но вот показалась луна, звёзды померкли, и стало светло, как днём. Избы, утонувшие в сугробах по самые оконца, отбросили причудливые голубые тени. Морозный воздух выветрил из головы хмель, но по-прежнему всё вокруг казалось необычным, сказочным. Вот и памятная Корнею покосившаяся избёнка за глухим забором. Он просунул руку в потайную щель, потянул на себя засов-дверь отворилась. Условный стук в оконце, и довольно скоро на крылечко вышла девушка в накинутом на плечи полушубке.
— Любушка, как я рад видеть тебя!
— И я тебя, Корнеюшка. Ой, кто это?
— Это мой друг Филя, мы с ним приехали за тобой.
— За мной? Да куда же вы собрались меня везти?
— Видишь ли, Любушка, мы живём в лесу, в потайной избе, там нам с тобой будет хорошо.
— Разве ты убежал из родительского дома?
— Мой отец не хочет, чтобы мы были вместе, намерен женить меня на Дашке Чурилиной, а я без тебя не могу.
Из глаз девушки полились слёзы.
— Страшно мне, Корнеюшка, бежать неведомо куда. Да и тётушка, поди, не отпустит.
— У тётки своих ртов хватает.
— Чего это вы тут удумали?
Дверь избы распахнулась, на крыльцо вышла нестарая ещё баба; лицо у неё морщинистое, измождённое.
— Здравствуй, тётушка Татьяна, приехали мы с Филей за Любушкой, хочу я на ней жениться да в лесу поселиться.
— Пошто так — по-воровски?
— Батюшка хочет оженить меня на Дашке Чуриливой, а я с Любушкой разлучаться не намерен.
— Не могу я отпустить Любку Бог весть куда. Хоть и бедно мы живём, да всё же крыша над головой есть, а в лесу что?
— У нас там изба есть, а коли нужда будет — ещё построим.
— Далеко ли та изба?
— Далеко, тётушка, вёрст семьдесят будет.
Татьяна с сомнением покачала головой.
— Да ты не больно-то печалься, — вмешался в разговор Филя, — снеди у нас там навалом, свадебку справим всем на диво.
Дружка идёт и князя ведёт;Позади княгини посыпальная сестра;Сыплет она, посыпает онаИ житом и хмелем:Пусть от жита житье доброе,А от хмеля весела голова.
Гляньте за ворота — вороные ждут жениха с невестой.
— Отпусти меня, тётушка, с Корнеем.
— Коли просишь — отпущу, а гнать из избы неведомо куда — не по-христиански, брать грех на душу не желаю. Думай, девка, сама, как тебе быть. Коли надумаешь с Корнеем счастье искать, ступай, собери свои пожитки — не в одной же рубахе в семью идти.
Люба пошла в избу, но скоро вернулась с узлом в руках. Тётка благословила молодых:
— Будьте счастливы во веки веков, любите друг дружку до гробовой доски.
Филя повалился в сани, тронул коня.
— Холодновато мне будет одному, так вы там покрепче целуйтесь, чтобы и мне жарко стало!
Корней и Любаша плотно прижались друг к другу во вторых санях.
В лесной избушке Любу встретили приветливо, ребятам она сразу поглянулась — ясноглазая, стройная, приветливая. Едва ступила на порог, а уж за тряпицу взялась, чтоб чистоту наводить. Елфим озабоченно почесал затылок.
— Надо бы нам свадебку справить как положено. В пята верстах отсюда есть церковка, так я поговорю с попом, чтоб обвенчал молодых. А ты, Филя, сгоняй в ближний кабак за винцом, деньги у нас есть- не жалей. Поскольку родителей у новобрачных нет, я буду Корнею заместо отца, а ты, Филя, — невестиной матерью.
Филя жеманно скривил лицо и тонким бабьим голосом запричитал:
— Что ж, я согласна выдать доченьку замуж. Любушка, поцелуй свою матушку в щёчку… Экая ты непослушная у меня, а я-то тебя поила-кормила, всю жизнь лелеяла. Вот она — чёрная неблагодарность… Теперь хорошо, доченька.
