Болеслав Прус - Фараон
— А между тем жрецы тайно молятся об исцелении фараона, — шептал Тутмос. — Я знаю достоверно.
Рамсес был поражен.
— Как, — воскликнул он, — мой отец тяжело болен, жрецы совершают молебствия, а я до сих пор ничего не знаю?
— Говорят, что болезнь царя может продлиться целый год.
Рамсес махнул рукой.
— Э, ты слушаешь сказки и волнуешь меня. Расскажи мне лучше про финикиян, это интереснее.
— Я слышал только то, что и все: будто ты, пребывая в храме, убедился в коварстве финикиян и дал клятву изгнать их.
— В храме? — повторил наследник. — Кто же может знать, в чем я убедился и какое решение принял в храме?
Тутмос пожал плечами и промолчал.
— Неужели и там предательство? — прошептал наследник. — Позови ко мне Дагона, — сказал он вслух, — я должен найти источник этих сплетен и положить им конец.
— И хорошо сделаешь, государь, — ответил Тутмос, — ибо весь Египет встревожен. Уже сейчас не у кого занимать деньги, а если эти слухи укрепятся, вся торговля станет. Наша аристократия обнищала, и не видно выхода из этого положения. Да и твой двор, господин, испытывает во всем недостаток. Еще месяц — и то же может случиться с царским двором…
— Молчи, — перебил его Рамсес, — и немедленно позови ко мне Дагона.
Тутмос поспешил уйти. Но ростовщик явился к наместнику лишь вечером. На нем был белый хитон с черной каймой.
— С ума вы посходили? — вскричал наследник, увидев его в таком наряде. — Я тебя сейчас развеселю! Мне нужно немедленно сто талантов. Ступай и не показывайся мне на глаза, пока не устроишь это дело!..
Но ростовщик закрыл лицо руками и зарыдал.
— Что это значит? — спросил наследник с раздражением.
— Господин, — ответил Дагон, опускаясь на колени, — возьми все мое имущество, продай меня и мою семью, все возьми, даже жизнь… Но сто талантов! Откуда мне взять сейчас такие деньги? Их нет ни в Египте, ни в Финикии…
Наследник расхохотался:
— Сет опутал тебя, Дагон! Неужели и ты мог поверить, что я хочу изгнать вас?
Ростовщик вторично припал к его ногам:
— Где же мне знать? Я простой купец и твой раб. И достаточно одного лунного месяца, чтобы все пошло прахом — и жизнь моя и богатство.
— Да объясни ты мне, что это значит? — спросил, потеряв терпение, наследник.
— Я не знаю, что сказать тебе. А если бы даже и знал, то великая печать наложена на уста мои… Сейчас я только молюсь и проливаю слезы.
«Разве финикияне тоже молятся?» — подумал Рамсес.
— Если я не в силах оказать тебе никакой услуги, — продолжал Дагон, — то дам, по крайней мере, добрый совет: здесь, в Бубасте, проживает знаменитый тирский князь Хирам, человек старый, умный и очень богатый. Призови его и попроси у него сто талантов. Может быть, он окажет тебе услугу…
Ничего не добившись от Дагона, Рамсес отпустил его, пообещав отправить послов к Хираму.
5
На следующий день утром Тутмос с многолюдной свитой офицеров и придворных посетил тирского князя и пригласил его к наместнику.
В полдень Хирам явился во дворец в простых носилках, несомых восемью нищими египтянами, которые получали от него милостыню. Он был окружен знатнейшими финикийскими купцами и толпой народа, каждый день собиравшейся перед его домом.
Рамсес был несколько удивлен, увидев старца внушительной осанки, в глазах которого светился ум. Хирам был одет в белый плащ, золотой обруч украшал его голову. Он с достоинством поклонился наместнику и, простерши руку над его головой, произнес краткое благословение. Присутствующие были глубоко тронуты.
Когда наместник указал ему на кресло и велел придворным удалиться, Хирам сказал:
— Вчера, господин, твой слуга Дагон передал мне, что тебе нужно сто талантов. Я немедленно отправил своих гонцов в Сабни-Хетем, Сетроэ[102], Буто и другие города, где стоят финикийский корабли, с требованием выгрузить все товары, и думаю, что через несколько дней ты получишь эту небольшую сумму.
— Небольшую! — перебил Рамсес с усмешкой. — Ты счастлив, князь, если сто талантов можешь назвать небольшой суммой.
Хирам покачал головой.
— Твой дед, вечно живущий Рамсес-са-Птах[103], — сказал он после минутного молчания, — удостаивал меня своей дружбы; знаю также святейшего отца твоего — да живет он вечно!.. — и даже попытаюсь лицезреть его, если буду допущен…
— А что заставляет тебя сомневаться в этом? — прервал его царевич.
— Есть люди, которые одних допускают к особе его святейшества, других не допускают, — ответил гость, — но не стоит говорить о них. Ты, царевич, в этом не виноват, а потому осмелюсь, на правах старого друга твоего отца и деда, задать тебе один вопрос.
— Я слушаю.
— Что это значит, что наследник престола, наместник фараона, вынужден занимать сто талантов, когда его государству должны больше ста тысяч талантов?
— Кто должен? — воскликнул Рамсес.
— Как кто? А дань от азиатских народов? Финикия должна вам пять тысяч, и, я ручаюсь, она их вернет, если не произойдет ничего неожиданного. Но, кроме нее, израильтяне должны три тысячи, филистимляне и моавитяне[104] по две тысячи, хетты тридцать тысяч… Я не помню всех статей, но знаю, что в общем это составляет от ста трех до ста пяти тысяч талантов.
Рамсес кусал губы. Его подвижное лицо выражало бессильный гнев. Он опустил глаза и молчал.
— Так это правда? — вздохнул вдруг Хирам, вглядываясь в наместника. — Так это правда? Бедная Финикия! Бедный Египет!
— Что ты говоришь, достойнейший? — спросил наследник, хмуря брови. — Я не понимаю твоих причитаний.
— Видно, ты знаешь, царевич, о чем я говорю, раз не отвечаешь на мой вопрос.
Хирам встал, как будто собираясь уходить.
— Тем не менее я не возьму обратно своего обещания. Ты получишь, господин мой, сто талантов.
Он низко поклонился, но наместник заставил его сесть.
— Ты что-то скрываешь от меня, князь, — произнес он тоном, в котором чувствовалась обида. — Я хочу, чтобы ты объяснил мне, какая беда грозит Финикии или Египту.
— Неужели наследник фараона не знает этого? — спросил Хирам нерешительным тоном.
— Я ничего не знаю. Я провел больше месяца в храме.
— Как раз там и можно было все узнать.
— Ты скажешь мне! — вскричал наместник, стукнув по столу. — Я никому не позволю шутить со мной.
— Я расскажу тебе, если ты, царевич, дашь мне клятвенное обещание молчать. Хотя я не могу поверить, чтобы наследника престола не поставили в известность…
— Ты не доверяешь мне? — изумился Рамсес.
— В таком деле я потребовал бы обещания даже у фараона, — ответил Хирам решительно.
— Ладно — клянусь моим мечом и знаменами наших полков, что не расскажу никому того, что ты откроешь мне.
— Достаточно, — сказал Хирам.
— Так я слушаю.
— Известно ли тебе, царевич, что происходит сейчас в Финикии?
— Даже и этого не знаю, — перебил раздраженный наместник.
— Наши корабли, — зашептал Хирам, — плывут со всех концов света на родину, чтобы по первому сигналу перевезти все население и его имущество куда-нибудь за море, на запад…
— Почему? — удивился наместник.
— Потому что Ассирия хочет завладеть нами.
Рамсес расхохотался.
— Ты с ума сошел, почтеннейший старец! — воскликнул он. — Ассирия возьмет под свою власть Финикию! А что мы на это скажем? Мы, Египет?
— Египет уже дал согласие.
Вся кровь бросилась царевичу в голову.
— У тебя от жары мысли путаются, старик, — сказал он уже спокойно. — Ты забываешь, что такое согласие не может быть дано без ведома фараона и… моего.
— За этим дело не станет, а пока что заключили договор жрецы.
— Какие жрецы? С кем?
— С халдейским верховным жрецом Бероэсом, уполномоченным царя Ассара, — ответил Хирам. — Кто выступает от Египта — не могу сказать наверное, но кажется, что досточтимый Херихор, святой отец Мефрес и пророк Пентуэр.
Наследник побледнел.
— Имей в виду, финикиянин, — сказал он, — что ты обвиняешь высших сановников государства в измене.
— Ты ошибаешься, царевич, это вовсе не измена, старейший верховный жрец Египта и министр фараона имеют право вести переговоры с соседними державами. К тому же откуда ты знаешь, что все это делается без ведома фараона.
Рамсес вынужден был признать в душе, что такой договор был бы не изменой государству, а лишь пренебрежением к наследнику престола. Так вот как относятся жрецы к нему, который через год может стать фараоном! Так вот почему Пентуэр порицал войну, а Мефрес поддерживал его!
— Когда же был заключен договор? Где?
— По-видимому, ночью в храме Сета близ Мемфиса, — ответил Хирам. — А когда — я точно не знаю, но мне кажется, что в тот день, когда ты уезжал из Мемфиса.
«Ах, негодяи, — подумал Рамсес. — Так-то они считаются с моим положением наместника! Значит, они обманывали меня даже тогда, когда изображали мне состояние государства! Какой-то добрый бог внушал мне сомнения еще в храме Хатор!»
