Валентин Пикуль - Нечистая сила
– Владимир Николаевич, если вы пересечете границу империи, вы сразу же будете арестованы как германский шпион…
В эти дни Екатерина Викторовна проговорилась перед своей дальней родственницей – госпожой Червинской:
– Ах, Наташа! Да я скорее лягу на рельсы, как Анна Каренина, но уже никогда не вернусь на бутовичский хутор…
Одетая с вызывающей роскошью, она теперь обедала только у Кюба или Донона, где публика, привлеченная скандальным разводом, шепталась о ней:
«Вот сидит штучка Сухомлинова!», и это ей даже льстило (она согласна быть хоть «штучкой»). Громадную поддержку оказывал им сам царь. Николай II еще смолоду, когда командовал батальоном преображенцев, поощрял браки офицеров с женщинами скомпрометированными. Каждый, кто женился на падшей особе, мог рассчитывать на его благосклонность и быстрое продвижение по службе. Царь вызвал обер-прокурора Лукьянова.
– Я не хотел бы вмешиваться в дела Синода, но поймите меня правильно:
Сухомлинов должен жениться на госпоже Бутович, чтобы министр мог спокойно трудиться на благо отечества.
Лукьянов согласился дать развод, но съязвил:
– Поймите и нас, государь! Каково же будет положение Синода, если каждый новый министр для того, чтобы спокойно трудиться на благо отечества, будет уводить от мужей чужих жен?
Николай II рассмеялся и сказал любезно:
– Войдем в положение Сухомлинова – ему уже на седьмой десяток, так дадим же старику побаловаться перед смертью.
«Баловство» закончилось ритуалом свадьбы, шаферами в которой были Побирушка и Альтшуллер, причем Побирушка сказал:
– Владимир Александрыч, в кавалерии всегда существует падеж лошадей, а шкурами, снятыми с них, никто не озабочен. Позвольте сдиранием шкур заняться мне… вполне бескорыстно!
– Я понимаю, – отвечал Сухомлинов, – что корысти тут нету, одна чистая трогательная романтика и… шкурная забота!
После свадьбы бакинский миллионер Леон Манташев сразу же повез госпожу министершу лицезреть пирамиды в Египте, откуда они завернули в Рим для осмотра банных фресок Каракалла. Из интересного путешествия Екатерина Викторовна вернулась подвижной, сильно загорелой, а шею ее окружало драгоценное колье, словно выкраденное из гробницы египетской Клеопатры.
– Сколько ж, Катя, ты заплатила за эту прелесть?
– Это дешевка, пупсик, в Каире никто даже не смотрит… Сухомлинов вдруг загрустил:
– Скажи, птичка моя, а Леон Александрович… он случайно не делал тебе никаких игривых предложений?
Госпожа министерша погрузилась в обморочное состояние:
– Как ты мог подумать? – разрыдалась она. – Я свято несу свой крест – быть женою великого человека!
* * *Ах, читатель! Я ведь не бездушная литературная машина и, когда пишу, переживаю за своих героев. Честно скажу – мне иногда и жалко этого старого человека в красных штанах. Сидел бы себе в Тамбове, командуя кавалерийской дивизией, «винтил» по маленькой в клубе, «цукал» на смотрах господ корнетов, качал на коленях белокурых внучек – и все было бы в порядке. Так нет, черт возьми! Царь велел ему стать «историческим человеком», и Сухомлинов… стал им. Весною 1917 года его окружила яростная толпа. Под градом кулаков и насмешек оплеванный старик уже не будет понимать, что происходит, и тогда неуместным покажется белый Георгиевский крест на его шее – ведь это его славное прошлое, его молодость, когда он отлично сражался в седле. Затем наступит жалкое прозябание в Берлине, где, оглохший и глупый, он будет писать всякую ерунду, чтобы самому очиститься, а других испачкать.
В необъятном море белоэмигрантской литературы книги Сухомлинова – самые плачевные. В них нет даже злости – лишь обиды да кляузы. И глаза старику уже не закроет Екатерина Викторовна… Великие события мира растворили эту женщину в себе, будто жалкую муху, упавшую в чан с кипящей кислотой.
6. БАРХАТНЫЙ СЕЗОН
Бархатный сезон в разгаре… Наезжающие в Ялту бездельники, гуляя по окрестностям, упирались в ограду с надписью:
ЛИВАДИЯ. ИМЕНИЕ ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА
– Сюда нельзя, – словно из-под земли появлялись охранники. – Требуется особое разрешение ялтинского градоначальника…
Вокруг Ливадийского дворца, под шум тополей и кипарисов, свежо и молодо звенели фонтаны – Мавританский, Венера, Нимфа и прочие. Ветер с моря доносил до помазанников божиих очаровательные ароматы экзотических растений, всхоленных в оранжереях. По вечерам над Ялтою разгоралось зарево электрических огней, туда спешили ночные пароходы, там люди фланировали по бульварам, танцевали на площадках, окруженных фонариками, ели и пили, поднимая бокалы за прекрасных дам, по-своему они были счастливы, и бархатный сезон в Ялте – это, конечно, чудо! I По воздушной перголе, увитой розами, гуляли царица и Вырубова с русско-татарскими разговорниками в руках.
– Я боюсь – бен коркаим, мы боимся – бизлер коркаимыс, – твердили они. – Бабочка – кобелек, баня – хамам, блоха – пире, я люблю – бен северым, пистолет – пыштоф…
Вдали шумела праздничная Ялта, там играли оркестры.
– Скажи, – спросила императрица, – тебе никогда не хочется вырваться из этой золотой клетки на волю?
– Иногда мне, правда, скушно, – созналась Вырубова. Александра Федоровна окунула лицо в ворох прохладных роз, ее рука забросила в кусты татарский разговорник.
– Мне тоже надоела эта… тюрьма!
Крайности всегда имеют тяготение одна к другой, как полюса магнитов.
Парижский апаш читает роман из жизни маркизы, а сама маркиза читает роман из жизни апашей. Царям тоже иногда бывало любопытно подсмотреть недоступную народную жизнь.
– Сана, – вдруг предложила Вырубова, – отсюда до Ялты извозчики берут полтинник. Оденемся попроще и будем вести себя как обычные гуляющие дамы… Ведь на лбу у нас не написано, что ты царица, а я твоя приближенная…
Взяли извозчика, покатили. Аписа оборачивалась:
– Как-то даже странно, что нас никто не охраняет.
– Странно или страшно?
– И то и другое. Ощущение небывалой остроты…
– Вот видишь, как все хорошо! Извозчик спросил, куда их везти в Ялте.
– Высади возле «Континенталя».
– Но там дорого берут, – заволновалась царица.
– Ладно. Тогда возле «Мариино», там дешевле…
На открытой веранде «Мариино» они ели мороженое, потом с некоторой опаской вышли на Пушкинский бульвар. Ялта город странный: каждый приезжий – барин, каждый ялтинец – лакей барина. Подруги были в больших шляпах, тульи которых обвивала кисея, обе в одинаковых платьях, с одинаковыми зонтиками, на которые опирались при ходьбе, как на тросточки.
– Как интересно, – говорила императрица, вся замирая. – Воображаю, как мне попадет от Ники, когда он узнает…
На лбу у них – да! – ничего написано не было. Но все-таки, смею думать, что-то было там написано. Потому что один молодящийся жуир наглейше заглянул под шляпу императрицы. – Недурна, – сказал он и побежал за ней следом. – Мадам, приношу извинения за навязчивость, но желательно…
– Пойдем скорее, – сказала Анютке царица. Ухажер не отставал:
– Мадам, всего один вечер. Три рубля вас устроят? Вырубова едва поспевала за императрицей.
– Боже, за кого нас принимают!
Сбоку подскочил пижон, беря Анютку под руку.
– Чур, а эта моя… обожаю многопудовых! Назревал скандал. Вырубова не выдержала:
– Отстаньте! Вы разве не видите, кто перед вами?
– Видим… или вам пяти рублей мало? Александра Федоровна истошно закричала:
– Полиция! Городово-ой, скорее сюда…
Не спеша приблизился чин – загорелый как черт.
– Чего надо? – спросил меланхолично.
– Я императрица, а эти вот нахалы… Раздался хохот. Собиралась толпа любопытных.
– Пошли, – сказал городовой, хватая Алису за локоть.
– Я императрица… Как ты смеешь! – вырывалась она. Другой рукой полицейский схватил и Вырубову:
– А ты тоже… в участке разберутся…
К счастью, в толпе оказался богатый крымский татарин Агыев, который не раз бывал в Ливадии, где продавал царю ковры.
– Бен коркаим! – крикнула ему царица по-татарски.
– Бизлер коркаимыс, – тоненько пропищала Вырубова… Агыев решительно отбросил руки городового.
– Дурак! Или тебе в Сибирь захотелось?.. Пока они так общались с внешним миром, вся Ливадия перевернулась в поисках пропавших. Николай II был страшно бледен.
– Где вы пропадали? – набросился он на жену.
– Ники, какой ужас! Меня сейчас приняли за уличную даму, и знаешь, сколько мне предлагали?..
– Хорошо, что тебя не приняли за царицу, – в бешенстве отвечал Николай II. – А сколько тебе давали, я не желаю знать.
– Нет, ты все-таки знай, что давали три рубля.
– А за меня целых пять, – ехидно вставила Анютка.
* * *– Представляю, – сказал Столыпин, завивая усы колечками, – как оскорблена императрица, что за нее давали на два рубля меньше… Впрочем, ей попался какой-то дурак, который плохо знаком с подлинным ялтинским прейскурантом!
