Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев
В это же мгновение рёв многотысячной толпы заглушил отчаянный вопль молодой женщины в платье из разноцветных лоскутьев, бессильно упавшей наземь и подхваченной какими-то сердобольными старушками. Бедняжку едва привели в чувство. Пышногрудая гетера сопроводила несчастную в квартал Зевгмы, где она ютилась в последнее время вместе с умершей зимой старой мамкой в жалкой лачуге.
45
– Где ваше милосердие?! То, что вы сделали – преступно! Глупо! Чудовищно! – всплёскивая руками, возмущался Неофит. – И поверь, Кевкамен, вчерашний триумф обернётся великим несчастьем для страны ромеев!
Они сидели в просторном покое в доме Катаклона на Месе. Патриций, слушая возбуждённого друга, то и дело вскакивающего от волнения с кресла, медленно попивал из поливной восточной работы чаши красное вино.
– Это было необходимо, – наконец прервал он Неофита. – Тяжело, преступно, жестоко – да! Но надо же хоть как-то проучить варваров. Вот ты жил у них, проповедовал, учил заповедям Божьим, призывал к милосердию, к братней любви, а они?! Начали войну с нами, придравшись к пустяку! Они повели себя хуже разбойников, хуже татей ночных, грабящих путников на дорогах.
– Базилевс поступил неблагоразумно, – упрямо не соглашался Неофит.
Он понемногу успокоился, отошёл от гнева, но от этого спор двух старых приятелей не стал менее жарким.
– Следовало послать в Киев патрициев с грамотами, возобновить прежние договоры. А там и отпустить пленных.
– Так мы бы только обнаружили свою слабость и дали повод русам для новых набегов.
– А сейчас и князь Ярослав, который не поддерживал начинаний своего сына и воеводы Вышаты, отвернётся от империи. У него под рукой – новые дружины. Он начнёт искать союзников на Западе – у франков и латинов. Боюсь, как бы и вовсе русы не откачнули от православия. Вы со своим базилевсом об этом не подумали? Легаты римского папы и так шныряют по Киеву, по Чернигову. А не Рим – так злочестивые еретики – ариане[143]. Ты должен бы помнить, что отец Ярослава, Владимир, в своё время впал в арианскую ересь. Он недолюбливал наших иереев. На Руси здание православной церкви очень ещё непрочно, его надо укреплять. А наш базилевс своими неумелыми делами и звериной жестокостью подтачивает саму основу здания.
– С русами будет договор, русам он нужен не меньше, чем нам, – возразил Катаклон.
– Когда он будет? Ведь время не терпит, Кевкамен. Ты слышал, какие недобрые вести катятся с востока, из Ирана и из-за Гирканского моря. Орды нового варварского народа – они называют себя сельджуками – рвутся к нашим пределам, и, поверь мне, это не русы. С ними никаких прочных миров и договоров ты не заключишь. Спор с такими решает один меч.
– Ты во многом прав, Неофит, – раздумчиво промолвил после недолгого молчания Катаклон. – Но ты переоценил русов. У Ярослава сейчас нет сильных союзников. Угры заняты междоусобицами, римский папа воюет с императором Германии, король Чехии – давний недруг Ярослава, у поляков тоже свои дела. Да, ты верно сказал: время не терпит, нам надо спешить заключить договор с Ярославом. Но пусть всё-таки знают дерзкие: империя ромеев сильна и преступники наказаны справедливо.
– Дума моя сейчас о другом. – Неофит, нахмурившись, склонил упрямое чело. – Питаю надежду, у базилевса Константина хватит воли и ума. Он удержит империю от новой войны. Но будущее православия на Руси… Надо слать в Киев новых проповедников, монахов, иереев. Нужно просвещать, нести Божье слово. В этом – залог грядущего мира, Кевкамен. Иного нет.
– А ты сам что думаешь дальше делать? Вернёшься на Русь? – спросил Катаклон.
– Да. – В голосе Неофита слышалась твёрдость. – В том моя стезя, мой крест, моя Голгофа. Я вернулся, потому что был зол на них, гневен. Грешен, не вытерпел, убоялся, не возмог. А давеча, когда зрел, как выжигают русам глаза, понял: путь мой един с ними, с ослеплёнными.
Кевкамен покивал, задумчиво уставился на собеседника и сказал так:
– Я говорил о тебе базилевсу. Он и патриарх Михаил наслышаны о твоих подвигах. Тебя хотят рукоположить в сан епископа, поставить на кафедру в Чернигове. Хиротонию совершит Киевский митрополит Феопемпт. Если ты согласишься, его сразу же оповестят. Поплывёшь с хрисовулом базилевса в Киев.
– Вот как? – Неофит удивлённо приподнял брови. – Я согласен, Кевкамен. Так и скажи императору. С Божьей помощью мы возобновим мир с Русью. Порукой тому – святой крест.
Приятели-спорщики умолкли, а затем Кевкамен, отстранив опорожненную чашу, со вздохом признался:
– Ты твёрдый человек, Неофит. Я завидую твоей преданности благим помыслам, твоей силе духа. Только такие, как ты, составляют славу Ромейской державы. А то, что мы видели вчера – это всего лишь тяжёлая необходимость, наслаждение для жалкой черни и убогих, торжество глупцов и лицемеров. Главное же – то, что будешь творить ты, Неофит, там, на Руси. И мы здесь, в Константинополе.
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам, и Неофит поспешил уйти.
Предстоял ему ещё приём у патриарха в Святой Софии и у императора Константина, ещё ждал его долгий путь по волнующемуся морю и через пороги Днепра, ещё увидит он перед собой враждебные злые лица русов, но решение принято сейчас, сегодня, все сомнения отметены прочь. Снова горели огнём глаза на худом обветренном лице, снова руки сжимали пастырский посох, снова готов он был идти через любые опасности.
46
Возле ограды монастыря Феодора Студита, где Неофит занимал просторную келью с узкими, выходящими во двор окнами, забранными слюдой в железной оплётке, нищие в лохмотьях с протянутыми руками просили милостыню. Неофит щедро сыпал в грязные чёрные ладони медные фоллы, нищие истово крестились и благословляли его за доброту. Какая-то прислонившаяся к чугунной решётке ворот женщина в тёмном платье и повое торопливо проговорила:
– Отче, мне надо сказать тебе… Молю, прими нижайшую мою просьбу!
Неофит удержал готовую пасть на колени незнакомку и жестом пригласил её следовать за собой.
Они пересекли пыльную площадь, свернули в тёмный узкий переулок и подошли к монастырской ограде с другой стороны.
