Белые степи - Рамазан Нурисламович Шайхулов
Гармонист же, разминая пальцы, неспешно, как будто примериваясь, лениво, как бы нехотя, начинал плясовую, тут же резко обрывал, пробегался по всем клавишам двухрядки, долго жужжал аккордами. Потом, услышав в свой адрес: «Чего рядишься? Ночью не спал, что ли? На ходу засыпаешь, играй давай!», картинно развернул во всю ширину мехи и заиграл. Девушки же сначала затоптались на месте в такт плясовой, как будто примериваясь. Затем, образовав небольшой кружок, закружились и постепенно, притопывая, осматриваясь по сторонам, сдвинулись к середине небольшого зала. Хохот на крыльце прекратился. Парни, досмолив свое курево, смачно сплюнув на окурки и выкинув их на уже успевшую покрыться росой траву, по одному потянулись в зал.
Салима с Мафтухой скромно стояли у голландской печи в углу. И каждый раз, когда входящий в зал парень невольно обращал свой взор в сторону новенькой – опрятной и ладно одетой Салимы, – Мафтуха толкала ее в бок и шипела: «Смотри, как все на тебя клюют, этот сам Габдрахман, лучший лесоруб, а это его друг Малдыбай – самые видные женихи деревни. А этот симпатичный – сын самого бывшего богатея деревни Ришат, и сейчас не промах, улыбайся!»
А в зале уже вовсю разворачивалось шутливое плясовое состязание между парнями и девушками – кто кого перепляшет, увлечет в свой круг, заманит своим мастерством плясуна. Хоть и был полит водой пол, но пыль уже стояла столбом. Салима с Мафтухой, невольно вовлеченные в безудержные плясовые игры, кружились в цепочке, отбивали плясовую в «треугольниках» и опять возвращались к своей печке, распаренные, наблюдали за танцующими.
Когда пляска была в разгаре и замирала лишь тогда, когда гармонист, то ли набивая себе цену, то ли и вправду уставая от бешеного темпа, сбивался и танцующие разочарованно останавливались, в зал вошел кучерявый, с копной непослушных черных волос парень. Сначала по залу прошел шепот: «Ислам пришел, наконец приехал Ислам. Вот сейчас отожжем!» Все пляшущие один за другим остановились, парни бросились к нему с рукопожатиями. Он же, степенно со всеми поздоровавшись, сел рядом с гармонистом, осмотрел зал. Взоры всех девушек, как притянутые магнитом, обратились к нему. Они скучковались вокруг, не дав Салиме как следует его разглядеть. Особенно старалась Хадиса. Растолкав всех, она приосанилась, пританцовывая, подошла к нему, жеманно приобняв, сладким голосом пропела:
– Ислаааам, чего так долго пропадал, я уже соскучилась по твоим ласкам, в какую сторону ты меня сегодня уведешь?! Или опять в ваш сарайчик завалимся?
– Не смеши людей, Хадиса, небылицы ляпаешь! – отрезал он и, дав понять, что разговор окончен, взял в руки свою мандолину, поднастроил ее, и в зал ворвалась безудержная, ритмичная башкирская плясовая. Гармонист еще долго пытался подыгрывать мандолине, но ее звучная трель затмила сбивчивые выдохи гармошки, и тот, расстроившись, ушел курить на крыльцо, уже покрытое влагой вечерней росы.
В тот вечер Салима толком так и не разглядела его. Он, потряхивая своими черными кудрями, увлеченно и ритмично вел попурри из плясовых, и потому как местные девушки, толкаясь и оттесняя друг дружку, пытались овладеть его вниманием, Салима вовсе потеряла к нему интерес. И провожал ее с Мафтухой тот самый сын местного бывшего богатея Ришат, чем, оказывается, вызвал негодование и ревность сестренки Ислама Сагили, ровесницы Салимы, которая выросла и превратилась в красивую, с черными как смоль кудрями, шуструю и бойкую девушку. Она давно расставляла свои сети вокруг Ришата. Тот же вел себя так, как будто девушки уже обязаны ему тем, что он обратил на них внимание, и что он самый лучший – смотрите не прогадайте.
Всю следующую неделю Салиму не покидало наваждение – трель ритмичной и звучной мандолины, взмах непокорной копны черных кудрявых волос и проницательный, умный взгляд. И когда Мафтуха снова заговорила о танцах, Салима без слов согласилась и пошла на танцы с другими чувствами.
Хоть и близились к концу теплые летние дни и на окружающих деревню березах появилась первая редкая позолота, но этот вечер выдался теплым. Когда в окнах домов загорались тусклые огоньки керосиновых ламп, старушки, завершив свои пересуды на завалинках и смотав в клубки нити шерстяной пряжи, воткнув в них спицы, потянулись к своим домам. Салима и Мафтуха, накинув на плечи платки, взявшись за руки, посмеиваясь и старательно обходя коровьи лепешки и самих развалившихся посреди улицы жующих и тяжело вздыхающих коров, заспешили к темнеющей на фоне горы и возвышающейся над всеми маленькими деревенскими домиками школе.
– Откуда ты взялась такая красивая, кто ты? – Шепот отбившего ее от шумной толпы Ислама смущал ее. Он привычным волевым движением, покорившим уже не одну девушку, взял ее под ручку и увлек в сторону. Это испугало ее, и она стала изо всех сил сопротивляться.
– Да не бойся ты, я же вижу, что ты не такая, как все, не обижу тебя. Давай погуляем, познакомимся поближе, – уже примирительно, спокойно заговорил Ислам, ослабив хватку.
На этот раз он не только играл на мандолине, но и пускался в пляс, уступая место гармонисту. Уделив внимание всем прытким и настойчивым сельчанкам, он то и дело окидывал внимательным взглядом Салиму. И когда все закружились в плясовом хороводе, он оказался рядом с ней, взял в свою ладонь ее маленькую мягкую ручку и, глядя ей в глаза, несколько раз крепко и настойчиво сжал, смутив и вогнав ее в краску.
Мафтуха же, когда они снова оказались у печки, шепотом зачастила:
– Смотри, Ислам к тебе клеится! Давай, не теряйся! Он же учитель, не лесоруб. Из хорошей семьи. Да такой красивый, во всем талантливый. Все по нему сохнут. А он то с одной, то с другой. Эх, не смотрит на меня, я бы не растерялась!
Когда прогуливающаяся толпа остановилась на околице, чтобы, разбившись парами, «провожаться», Ислам увлек Салиму дальше по мягкой тропинке, в сторону одинокой сосны, растущей у подошвы хребта Зильмердак.
Мафтуха вслед и в шутку, и с тревогой в осипшем голосе заголосила:
– Куда ты Салиму тащишь? Я за нее головой отвечаю перед Халидой-апай, вернитесь!
На что Ислам, не поворачивая головы, бросил:
– Не переживай, ни один волосок не упадет ни с твоей, ни с ее головы. Дойдем до сосны и вернемся. Сам доставлю ее к дому.
– Ислааам, а как же я? Ты
