Юзеф Крашевский - Ян Собеский
Вечером, по заведенному обычаю, к нему пришли те, присутствие которых доставляло ему больше всего удовольствия и уселись вокруг постели.
В это время королева вместе с отцом, кардиналом д'Аркиеном, принимали гостей. Вино лилось рекой, и шум пирующих доходил даже до спальни короля.
Возле него сидел епископ Залуский, ксендз Полиньяк, ксендз Вота и несколько придворных. Разговор был самый обыденный. Пришла королева справиться об его здоровье. Он взглянул на нее, внезапно вздрогнул, и Залуский заметил, что его голова склонилась к подушке.
Прибежали доктора, оказалось, что его схватил паралич, — он не мог больше говорить. На крик королевы сбежались пирующие сенаторы и окружили ложе. Наступило всеобщее замешательство, были приняты все меры к спасению. Все разошлись.
Хотя была еще надежда восстановить угасающую жизнь, но нужно было видеть, какой переполох наступил, какой испуг овладел всеми.
Многие, велев подать лошадей, уехали в Варшаву, другие остались дожидаться конца.
Вдруг король вздохнул сильнее, открыл глаза — и громко произнес:
— Stava bene!
Как будто теперь сознание ему доставило удовольствие.
Надежда на благоприятный исход воскресла в нас, но король очевидно, предчувствовал, что наступает конец, и приказал пригласить духовника. Он исповедался и причастился.
Королева в волнении бегала по комнатам ломая руки, то приближаясь к больному, то подбегая к окну, то рассылая людей во все стороны. Видно было, что она больше была озабочена своей участью, чем приближающейся смертью супруга.
После причастия король спокойно улегся, но прошло лишь несколько минут, когда доктор, держащий все время его руку, вдруг встал и закрыл ему глаза.
Король скончался…
Какой переполох возник в Вилянове, — трудно передать. Королевич Якуб еще раньше уехал в Варшаву во дворец.
К нему тотчас же был тайно послан кем-то из его приятелей верховой с сообщением о случившемся…
Я не раз слышал из уст самого короля, что в момент его рождения свирепствовала страшная буря. И вот, благодаря странному стечению обстоятельств, лишь только король закрыл глаза, показалась туча и разразилась такая буря, что в виляновском саду несколько старых тополей были вырваны с корнем и много крыш сорвано ветром.
Страх объял всех, и мы с плачем начали молиться. Королеву на руках унесли в другую комнату.
Такую свирепую бурю редко можно наблюдать и не скоро она окончилась. Благодаря ей все окончательно потеряли голову. Первой очнулась королева и послала известить своих приятелей в Варшаве… Между тем королевич, когда его известили о смерти отца, по собственной инициативе или следуя чьим-нибудь советам, но решил не пускать свою мать во дворец.
Ровно в полночь королеве сообщили, что Якуб заставил гвардию присягнуть себе на верность, что он велел закрыть все ворота, поставил при них сильные караулы, приказав не впускать никого без своего разрешения.
Королева, узнав об этом, пришла в страшную ярость.
Некоторые из вельмож предложили свое посредничество для улаживания конфликта между матерью и сыном… Отправились в Варшаву, но вскоре вернулись ни с чем.
Было постановлено, что королева отправится вместе— с телом покойника, так как трудно было допустить, что сын не пустит прах своего отца во дворец, а вместе с ним семью и духовенство.
Тело короля наскоро приодели в первые попавшиеся одежды, положили на колесницу и повезли из Вилянова в Варшаву. Странно даже сказать, но сами доктора нашли такую внезапную перемену в лице короля, что пошли толки об отраве… Но предположения эти были бессмысленными, ибо кто и зачем мог его отравить?
Но ко всем несчастиям, какие этот человек перенес на своем веку, еще недоставало, чтобы после его смерти возникла подобного рода клевета.
Достаточно было и того яду, который ему преподносили ежедневно и который подтачивал его жизнь. Этим ядом была людская неблагодарность, раздор между детьми, крушение всех планов…
Когда мы с телом покойного короля прибыли в Варшаву, то застали все улицы запруженными огромными толпами народа. Все стояли в глубоком молчании и никто не предполагал, какое постыдное зрелище подготовляет им королевич Якуб.
А именно, он сообщил посланным придворным, чтобы не подъезжать с телом покойника ко дворцу, так как сторожа их не пропустят.
Все духовенство, узнав об этом, сильно возмутилось.
Епископы поехали с переговорами, и первый Залуский начал грозить королевичу, говоря, что он возмутит против себя весь мир, если не пустит тело родного отца во дворец, тем более что он еще, собственно говоря, не имеет права распоряжаться в нем.
Он дал понять, что, нарушая права божеские и человеческие, королевич не избежит достойного возмездия.
Тело покойника стояло у ворот как бы прося милостыню, когда, наконец, убежденный Якуб велел открыть их, и колесница въехала во двор. Мы собственноручно внесли гроб в зал, где покойника должны были одеть в королевскую одежду и украсить знаками королевской власти. Корона, скипетр и другие регалии были спрятаны у королевы. Матчинский отправился к ней с просьбой выдать их.
На это королева ответила:
— Не дам, не дам! Королевич Якуб, пожалуй, и эти драгоценности, стоящие несколько сот тысяч злотых, присвоит себе, как и все другие сокровища покойника. Не дам!
Матчинский молчал и чуть с ума не сходил. Он стал около покойника и плакал.
Затем, схвативши золотой шлем, надел его на голову королю…
Вот какова была смерть богатыря и начало междуцарствия после его кончины!
После всего случившегося чего же можно было ожидать больше? Разве внутренней междоусобицы. Несмотря на все происки королевы, ни она, ни дети покойника не возбуждали ни в ком симпатии. Многие их жалели, но никто не находил способа помочь им добиться короны, на которую равным образом претендовали королева и Якуб.
Сразу можно было предвидеть, что Пяст не будет выбран, хотя кардинал Радзиевский был предан семье Собеского. Но ни он, ни Залуский, ни добряк Матчинский не сумели привлечь симпатии на их сторону.
После смерти короля я попросил уволить меня от службы, хотя и остался в Варшаве, так как меня разбирало любопытство, а к тому же и здоровье мое, расшатанное последними треволнениями, до того расстроилось, что я принужден был слечь в постель.
Шанявский тоже, не желая служить ни Якубу, ни Александру, распрощался со двором…
В столице мы были свидетелями того возбуждения умов и бесчисленного количества пасквилей, какие появились во время междуцарствия.
В конце концов, королева заботилась теперь уже не о короне, а о наследстве, которое она хотела сохранить больше для себя, чем для детей. Поговаривали, что, несмотря на свой шестидесятилетний возраст, она предлагала своему давнишнему возлюбленному гетману Яблоновскому руку и сердце при условии поделить между собой корону. Но Яблоновский слишком хорошо знал ее характер и, имея перед глазами пример своего друга, покойного короля, убедился, что корона не так уж соблазнительна.
Мы с Шанявским еще были в Варшаве, когда Якуб, который не хотел впустить тело отца во дворец и возбудил этим всеобщее отвращение, убедившись, что его раздор с матерью и братом восстанавливает против него общественное мнение, решил с ней помириться. Мы встретили это известие смехом, и помню, что Шанявский держал пари на три гарнца венгерского вина, утверждая, что примирение невозможно, но пари не состоялось.
Королева, несмотря на то что со смертью супруга лишилась короны, по-прежнему держала многочисленный двор и требовала таких же почестей, как будто ничего не изменилось.
Но среди мужчин у нее не было других приятелей, кроме подкупленных, враги же насчитывались тысячами, и даже женщины не любили ее, не исключая семьи Собеского и ее собственной.
Теперь же было слишком поздно добиваться расположения кого бы то ни было.
Якубу посоветовали хотя бы для вида помириться с матерью, но она отвергала все попытки к сближению и предупредила, что, если он переступит порог ее дома, она прикажет выбросить его прочь. Якуб долго колебался, но в конце концов решил встретить ее хотя бы при выходе из костела, упасть перед ней на колени и таким образом заставить помириться.
Ему сообщили, что королева собирается навестить монастырь Визиток и в определенное время будет оттуда возвращаться. Он в сопровождении своих приятелей ожидал ее.
Королева, сопровождаемая караулом, состоящим из татар, увидев сына и догадываясь о его намерении, приказала кучеру и татарам повернуть обратно. Ее сопровождал ее приближенный Савицкий, которому она велела всеми силами помешать встрече. Но сопровождавшие Якуба сенаторы заняли всю улицу и окружили коляску, так что нельзя было двинуться ни взад ни вперед. Якуб, соскочив с лошади, бросился почти под самые колеса кареты.
