Елена Арсеньева - Госпожа сочинительница
«Надо будет не забыть написать в моей будущей книге, как хорошо я выглядела в мужском костюме и как восхищенно взирали на меня все сановники!» — подумала она.
Конечно, Катерина Романовна мужчин презирала, однако в это мгновение вдруг посетила ее мысль: какая жалость, что она не родилась юношей! Тогда она могла бы искать любви императрицы!
«Глупости! — тотчас сказала она себе. — Это у меня от волнения в голове мешается. Государыне и так незачем любить кого-то другого, кроме меня. Я ее ближайшая подруга, она обязана мне троном, я могу рассчитывать на то, что отныне буду первенствовать в ее сердце. И если ей захочется, я навсегда останусь в мужском костюме!»
Когда заседание кончилось и были отданы приказания относительно безопасности столицы, императрица и не отходившая от нее Дашкова сели на своих лошадей и по дороге в Петергоф осмотрели двенадцать тысяч войска, не считая волонтеров, ежеминутно стекавшихся под знамя новой государыни.
Ночевали в Красном Кабачке, в десяти верстах от Петербурга, в тесной и дурной комнате, где была только одна кровать. И эта ночь была счастливейшей для Катерины Романовны, которая получила возможность несколько часов кряду лежать возле обожаемого создания и порою целовать руки Екатерины Алексеевны. Невыносимо хотелось припасть благоговейным поцелуем к ее щечке, однако, когда она попыталась это сделать, государыня ласково, но непреклонно отстранилась и попросила несколько минут полежать спокойно и неподвижно.
— Не то вы не сможете отдохнуть толком. Да и мне надобно набраться сил, — добавила она.
Дашкова дала слово, что не нарушит тишины ни вздохом, ни движением, вытянулась на спине, слушая, как легко дышит засыпающая императрица, и предаваясь мыслям о будущей книге, в которой, конечно, эта великая ночь окажется изображена в самых ярких красках. Например, будет в ней иметь место такой разговор: императрица спросит свою дорогую княгиню Дашкову необыкновенно ласковым тоном:
— Чем я могу отблагодарить вас за ваши услуги?
— Чтобы сделать меня счастливейшей из смертных, — ответит бескорыстная, великая духом и сердцем Дашкова, — немного нужно: будьте матерью России и позвольте мне остаться вашим другом…
Тут она наконец заснула, ощущая себя наверху блаженства.
Увы… счастье прихотливо. Эта ночь была воистину последней счастливой ночью для княгини Дашковой!
Чуть ли не на другое утро после прибытия в Петергоф, где Екатерина решила ждать акт отречения Петра от престола, низложенный император уехал было в Кронштадт, надеясь найти там преданные ему войска, однако просчитался и понял, что все потерял. Катерина Романовна, которая неустанно хлопотала о безопасности обожаемой подруги и беспрестанно шныряла по дворцу, проверяя там и сям часовых, так что разводящие полков стали роптать: «Неужто императрица нам не доверяет?!», воротилась в покои государыни, надеясь позавтракать вместе с ней, как вдруг… увидела Григория Орлова, растянувшегося во весь рост на диване в одной из царских комнат. Перед ним лежал огромный пакет бумаг, который он собирался распечатать. Дашкова заметила, что это были государственные акты, присланные из Верховного совета.
— Что вы изволите делать? — спросила она.
— Да вот императрица приказала распечатать это, — отвечал Орлов, небрежно разламывая печати.
— Невозможно! — вскричала Катерина Романовна, до глубины души уязвленная доверием, оказанным Екатериною… кому?! Какому-то пошлому мужлану! Наверняка он врет, этот пренеприятнейший Григорий Орлов!
Она только собиралась сказать ему это, как доложили, что солдаты, томимые жаждой и усталые, вломились в погреба и наполнили каски венгерским вином, думая, что это вода. Дашкова немедленно вышла, чтобы восстановить порядок. Пришлось отдать все деньги, какие были с ней, чтобы гвардейцы согласились вылить вино. В то же время Дашкова пообещала, что по возвращении в город будут открыты кабаки и они могут пить сколько душе угодно на казенный счет. Она очень гордилась собой, что нашла слова для убеждения солдат совершенно в их простом вкусе, и вернулась во дворец, мечтая рассказать о случившемся императрице (ну и, понятно, спустя годы отразить сие в будущей книге). Однако застала Екатерину Алексеевну сидящей на диване рядом с Орловым, который все еще лежал в небрежной позе.
Стол был придвинут к дивану, лакей накрывал его на два куверта, но, завидев Дашкову, императрица что-то быстро сказала, и тотчас подали третий прибор.
«Неужели это для Орлова? Неужели он будет завтракать с нами?» — обиженно подумала Катерина Романовна.
И тут она заметила, как сидят эти двое, как небрежно, с хозяйским видом держит Орлов императрицу за руку, как легко, привычно целует ее плечо и шею, и… с каким восторгом Екатерина Алексеевна поглядывает на его грубо вытесанное лицо, на вольно раскинувшееся тело, как заливисто, обещающе смеется его шуткам! И она была одета в интимное утреннее платьице, в котором даже Катерина Романовна удостоилась узреть ее раз или два, а ведь ближе, чем она, у императрицы не было человека!
То есть до нынешнего утра она именно так думала… А сейчас вдруг вспомнила разговоры о том, что у Екатерины связь с Орловым, что, горячо участвуя в перевороте, он старался не только для нее, но и для себя, поскольку надеется стать ее мужем… Удивительно: до сей поры Дашкова этих разговоров как бы не слышала — не желала слышать. Но сейчас они словно бы вновь зазвучали в ее ушах.
И она поняла: каждое слово этих ужасных сплетен — истина. Екатерина и впрямь принадлежит мужчине, причем принадлежит ему не по принуждению, а по своей воле, по страстному желанию, по любви, может быть, равной той, которую испытывает к ней Катерина Романовна. Однако любовь Дашковой останется безответной, сердце Екатерины отдано другому!
Хоть б уж другой, ладно, еще куда ни шло. Но другому …
Какая черная неблагодарность! Какое коварство! А письма, в которых императрица, тогда еще великая княгиня, называла Катерину Романовну своим первым другом, наилучшей, необходимейшей подругою? И нежные слова, улыбки, взгляды, пожимания рук и поцелуи? То есть Дашкову она никогда не целовала, это верно, однако неужели принимала нежности с ее стороны лишь как выражение почтительности, а не жарких чувств, одушевлявших и окрылявших Катерину Романовну?!
Еще афинянин Теофраст, ученик Аристотеля, уверял, будто и на солнце есть пятна. Катерина Романовна читала об этом в одной из тех мудрых книг, кои были ею изучены вдоль и поперек, однако она никак не могла подумать, что такие же пятна могут образоваться на солнце ее души, на идеале ее фантазии!
Итак, княгиня Дашкова пребывала в печалях, а вскоре погрузилась в пучину самой что ни на есть черной меланхолии, ибо поняла, что сердце государыни от нее медленно, но верно отвращается!
Она поехала навестить отца, который не переставал причитать о той глупости, которую совершила его младшая дочь, разрушив карьеру Елизаветы при Петре Федоровиче.
— Ты могла бы сделаться сестрой императрицы! А теперь ты кто? Кому нужна? — ворчал он пресердито. И его упреки прерывались истерическими рыданиями самой Елизаветы Романовны, разлученной с императором (которого, как ни изумлялась княгиня Дашкова, сестра любила, оказывается, от всего сердца, а вовсе не за возможность с его помощью взойти на трон).
Точно так же негодовали на Катерину Романовну и все прочие Воронцовы, в том числе и дядюшка-канцлер. Впрочем, сама-то княгиня в те дни еще надеялась, что вернет все утраченное, возместит все потери с помощью своей венценосной подруги, что родственников княгини Дашковой никто не посмеет подвергнуть никаким репрессиям и даже малейшим унижениям. Она сказала об этом отцу, но Роман Илларионович поднял ее на смех:
— Неужели ты не видела, что дом окружен стражею?! Нас с твоей сестрой уже подвергли унижениям, ибо эта грубая солдатня над нею всячески насмешничает!
Дашкова вышла от отца раздраженная и не замедлила ввязаться в ссору с начальником караула. Она потребовала от имени императрицы снять часовых. Офицер (фамилия его была Какавинский) отказался. Дашкова настаивала. Завязался громкий скандал, который, увы, ничем не закончился. Разъяренная Дашкова понеслась во дворец, надеясь на восстановление справедливости, однако первым, кого она там увидела, был Какавинский рядом… с Орловым.
«Вот мои враги, которые поддерживают один другого! — с тоской подумала Катерина Романовна. — Поддерживают против меня, которая своим горячим участием, быть может, спасла их головы!»
Ну да всем известно, что накануне переворота Орлов был арестован и его освободили только восставшие гвардейцы. А кто был душою восстания? Княгиня Дашкова!
Правда, Какавинскому вроде бы ничто не угрожало со стороны бывшего императора, но это была уже несущественная деталь. Главное, что императрица выступила на их стороне и сделала выговор за самоуправство… кому?! Отнюдь не наглецу Какавинскому, а Катерине Романовне, которая хотела распустить часовых с постов да еще и говорила по-французски при солдатах! О боже, вот неблагодарность, а? Поневоле вспомнишь низвергнутого императора с его пророчеством насчет апельсиновых корок…
