Н. Северин - Авантюристы
— Но если Клотильда решилась ехать, то надо сказать ей, что медлить нельзя, — заметил граф, останавливаясь перед аббатом.
— Она предупреждена и готова отправиться в путь хоть сейчас. Ей известно, что время терять нельзя, если мы хотим помешать союзу Англии с Россией. Кавалер д'Эон не даром торопится. Он будет очень рад решению Клотильды, так как ему до сих пор не удалось найти секретаря. Но нам можно будет доверить ему теперь то, что раньше было бы опасно доверить: Клотильда будет поддерживать с нами секретную переписку, помимо официальной. Надо только дать ей ключ к шифру и снабдить ее еще кое-какими инструкциями. Я займусь этим сейчас.
— А известно ли ей, что она может быть представлена ко двору в Лондоне?
— Все ей известно, и она на все согласна.
— Прекрасно! Ступайте же к ней и скажите, что я хочу видеть ее перед отъездом. Да, вот что еще, — продолжал граф де Бодуар, возвышая голос, чтобы заставить аббата, дошедшего уже до двери в соседнюю комнату, вернуться, — как же насчет того молодого человека? Можно доверить ему письмо к великой княгине? Сумеет ли он выполнить, как следует, такое важное поручение? Не даст ли он себя арестовать на границе агентам Воронцова? Ведь царица Елизавета еще жива, и агенты ее наследника не дремлют.
— Не беспокойтесь, ваше сиятельство, на него положиться можно. Я доверю ему также письмо к канцлеру по моему делу.
— В таком случае отлично. А не знаете ли вы, кто он именно? При дворе рассказывали историю с разбойниками, в которой, говорят, какой-то молодой русский, в одежде купца, проявил себя настоящим рыцарем, этот незнакомец спас жизнь молодому Клавьеру, который с сестрой — большой любимицей королевы, как вам известно, всюду разыскивает его и даже обращался для этого к начальнику полиции. Я кое что узнал про этого таинственного иностранца: в тайной полиции такого мнения, что этот герой — не кто иной, как молодой русский, который проживает в доме вашей сестры и которого мы знаем под именем Вальдемара.
— Очень может быть, что оно так и есть, — холодно заметил аббат, — и мне кажется, что все это — только лишняя причина спровадить его скорее на родину. Когда настоящее его имя сделается известно в городе, он нам уже тогда никакой пользы принести не может.
— Правда. Дайте же ему знать, чтобы он завтра явился ко мне: мы его в тот же день и отправим.
— Я этим распоряжусь, ваше сиятельство.
Граф сел к своему письменному столу, чтобы приготовить письма, которые должен был послать с Угловым, а аббат вернулся в комнату, где оставил Клотильду за перепиской письма к канцлеру Воронцову, с просьбой прекратить дело, начатое по челобитной, поданной им на поручика гвардии Углова, ровно полгода тому назад.
XVI
Прошло лет десять. В России благополучно царствовала императрица Екатерина Алексеевна.
В тот год она проводила весну в Москве и в начале апреля собиралась вернуться в Петербург. Распоряжения относительно отъезда были уже сделаны, и, узнав про это, камер-фрейлина Фаина Васильевна Чарушина подумала, что теперь самое время навестить тетку Марфу Андреевну в том именьице под Москвой, где она жила безвыездно со дня смерти царицы Елизаветы Петровны.
— А успеешь ли ты вернуться вовремя? — спросила государыня, когда Фаина, войдя рано утром в ее спальню, попросила позволения отлучиться на несколько дней. — Позже будущего вторника мы здесь не останемся.
— Надеюсь успеть, ваше величество. Тетенькино имение всего только в двадцати верстах от Звенигорода, — ответила Фаина.
Она очень изменилась в эти десять лет — постарела и с каждым днем все больше становилась похожа на тетку. Но помнившие Марфу Андреевну в дни ее молодости находили, что она была много красивее, остроумнее и приветливее племянницы.
— Да, ей далеко до тетки, — говорили старики, помнившие блестящее время восшествия на престол покойной императрицы.
Фаины при дворе не любили. Уверяли, что сердце у нее жесткое, что она ни для кого ничего не сделала и пальцем не пошевелит, чтобы помочь ближнему. Она держала себя от всех так далеко, что даже ближайшие родные никогда не обращались к ней с просьбами, и мать ее рассказывала про нее по всему городу, что она холоднее и равнодушнее к родным, чем Марфа Андреевна, забывая при этом, что всем благосостоянием семьи обязана последней.
Своих дочерей Анна Ивановна пристроила прекрасно: старшую, после смерти императрицы Елизаветы, ныне царствующая государыня взяла к себе в ближайшие камер-фрейлины; меньшие хорошо вышли замуж, и, отдавши свой дом в Петербурге одной из них, старики Чарушины поселились в деревне, в тверском воеводстве. Здесь сенатор в отставке пребывал безвыездно, выходя из халата и слезая с теплой лежанки лишь в жаркие летние дни, чтобы покопаться на огороде, побродить вокруг цветочков, насажанных вокруг дома, и посидеть с трубочкой в зубах на крылечке, выходившем в тенистый сад.
Но его жена, к величайшей досаде дочерей и зятьев, то и дело приезжала в столицу с большим штатом прислуги и отравляла существование тем из своих детей, с которыми не порвала еще сношений, как с Фаиной. С нею она окончательно поссорилась, когда Фаина заявила ей, что никогда не будет просить государыню за своих, в какую бы беду они ни попали и как бы ни нуждались в поддержке свыше.
— За Углова небось просила! — злобно прошипела Анна Ивановна в ответ на это заявление.
— И за него никогда не просила, — возразила Фаина, как всегда, меняясь в лице при напоминании о бывшем женихе.
— Кто же устроил, чтобы дело его замяли?
— Не знаю, только не я. И если вы не хотите мне верить, когда я вам перед образом клянусь, что, как в опале его, так и в милости я не при чем, то нам лучше с вами не видеться, — заявила прерывающимся голосом дочь.
— Так вот как! Ты от матери отказываешься, родительским благословением гнушаешься! Да как ты, бесстыдница, Божьего суда не боишься? А что, если мы с отцом на тебя наложим наше родительское проклятие? — крикнула Анна Ивановна с возрастающею яростью.
— Если вы проклянете меня за то, что я ничего не хочу просить для вас у государыни, то Господь мне этого в вину не поставит, — со сдержанным негодованием возразила Фаина. — Довольно вы всем награждены покойной императрицей, а ныне царствующей папенька не служил.
— А кто виноват, что он не служил? Дочка при дворе из самых, что ни на есть, близких к царице и не может выпросить, чтобы отца воеводой куда-нибудь назначили! Посмотри на других…
— Мне до других дела нет: я так поступаю, как мне велит совесть.
— Совесть? А я вот что скажу тебе: не будет тебе счастья на земле за то, что ты непочтительна к родителям, не будет!
Фаина не возражала. Не пугали ее угрозы матери. Давно примирилась она с мыслью, что счастья ей на земле не испытать.
Она поняла это с тех пор, как Углов вернулся и, равнодушно выслушав милостивое желание государыни, чтобы он снова поступил на службу, равно, как и ее заявление, что никто больше ни на имя его, ни на состояние не посягнет, ответил просьбой позволить ему выйти в отставку и навсегда удалиться в деревню, а Фаину наотрез отказался видеть и прислал ей сказать, что весьма тронут ее участием к нему и Христа ради просит простить его за огорчения и хлопоты, которые он ей, помимо воли, причинил. С тех пор Фаина поняла, что ей от жизни ждать больше нечего, и с радостью удалилась бы с теткой в деревню, если бы эта последняя не потребовала, чтобы она послужила государыне Екатерине Алексеевне так же усердно, как сама она служила ее предшественнице.
— Уйти всегда успеешь, а ты прежде послужи, отблагодари за милости, которыми из-за меня весь твой род облагодетельствован. Кто же это сделает, если не ты? Ни от глупого твоего отца, ни от матери-смутьянки, ни от твоих дур-сестер ничего хорошего и справедливого не дождаться. А тебя, может, для того Господь и посетил, чтобы ты без ропота и скуки исполнила свой долг пред государыней.
Фаина осталась во дворце. И служба ее была такого рода, что у нее не только с родными не было досуга видеться, но даже и тетку Марфу Андреевну, которую она любила и уважала несравненно больше матери, ей удалось навестить всего только два раза с тех пор, как похоронили покойную императрицу. В первый раз это случилось, когда государыня ездила в Москву на коронацию, а во второй — когда она приезжала туда благодарить московских угодников за избавление от моровой язвы.
— Так тетушка твоя живет близ Звенигорода? — спросила императрица, поднимаясь с постели.
— В двадцати верстах от монастыря преподобного Саввы, ваше величество.
— Так, так, вспомнила теперь. Она приезжала повидаться с нами, когда мы ездили поклониться мощам святителя. Мне было тогда очень жаль, что я не могла навестить ее. Хорошо у нее, должно быть? Местоположение там чудесное! Никогда не забуду я нашего путешествия туда вскоре после моего приезда в Россию! Покойная императрица часто ездила в этот монастырь и возила меня туда с собою. Не дальше как на днях рассказывала я про свое первое богомолье к мощам преподобного Саввы госпоже Дюванель и так заинтересовала ее, что она решила непременно осмотреть этот монастырь… Знаешь что, — прибавила государыня, — взяла бы ты ее с собой? А я приказала вам дать придворный экипаж и конвой, дорога лесная, не везде надежная.
