Ольга Гладышева - Крест. Иван II Красный. Том 2
Вдруг там, где стояли рядами торговки, заклубилась какая-то свара, раздались крики и женский визг, послышались хрясткие удары. Иван пробрался сквозь толпу. Тщедушный оборванец без шапки в чём-то оправдывался плачущим голосом, струйка крови уже текла у него изо рта, где торчали всего два окровавленных зуба. Безобразная молодая баба бранила его и упрекала пуще всех. Видно было, хочет отвести побои, чтоб только ором обошлось. Грязный платок был повязан на ней узлом назад, волосы выбивались на круглые толстые щёки, а голос зычный, нутряной перекрывал недоброе рокотанье мужиков. Оборванец, тоже круглолицый, с неровно отхваченной бородкой, глядел на неё, винясь и с любовью. Баба, прервав свою брань на полуслове, внезапно зарыдав, обняла его, зажмурившись, показывая в страдальческом оскале оголённые десны, полные мелких частых зубов. Глядя на неё, срубщики стали расходиться с ворчаньем, а торговки каменьями давно разбежались, попрятались.
Иван один остался стоять из какого-то болезненного любопытства. Баба, перестав причитать, искоса посмотрела лукавым чёрненьким глазом, в котором не было и следа слёз, и, спешно толкнув сожителя в спину за угол сруба, развалистым тыком пошла к Ивану. Лицо у неё было белое, тяжёлое, будто сделанное из самой лучшей глины, и брови большие, толстые, густо наведённые. «Кака гадлива!» — подумал Иван. Сырая крепкая ладонь легла ему на грудь в расстёгнутом вороте, поползла влипчиво ниже.
— Ты чего? — вскрикнул он.
Баба взяла в руки вислые под рубахой титьки, подняла их повыше, продолжая неотрывно глядеть ему в глаза.
— Не узнал, что ли? А я тебя сразу... потому что и не забывала никогда.
— Пошла прочь! Ты кто? — тихо сказал он, задрожав от отвращения.
Она шагнула к нему вплотную, потыкала твёрдыми сосками.
— А?.. Хотится тебе?
— Ты мразь! — так же тихо сказал он, но не отступая и испытывая острую похоть.
Коротенькая шейка пошла у неё пятнами.
— Прям тут давай, а?
— Чего?
— Яко кони побесуемся. Я ж чую, какой ты ореватый. Ишь, вспухло бугром большущим! — Она вжалась в него телом, и оба горячо вздрогнули.
— Окаянница ты. Куды лезешь? — прошептал Иван, чувствуя, как темнеет у него в глазах.
А она уже тащила его в сруб, в прохладную тень, бормоча:
— Не бойсь, никто не взойдёт, все обедать ушли. Мы счас тута... мы скоренько...
В её распахнутой рубахе он видел широкие тёмные окружья сосцов, словно у дворняжки, в напряжении почувствовал, как всовывает она ему руки под пояс в штаны и хозяйничает там бесстыдно, обнаруживая немалую ловкость я похвальную привычность к сим действиям.
— Вота я... вота... прилаживайся! — И он в оглушении подчинился.
Тут, в срубе, всё и произошло, стоя, грубо и бешено.
Ещё содрогаясь, она торопливо говорила:
— Захотится когда, приходи. Ладно? Я тут завсегда, на рынке-то. Только покажись, пойму и прибегу.
— Дрянь ты какая! — сказал он, но уже без ожесточения, придерживая упавшие штаны.
Она будто не слышала, глядела весело, победительно.
— Приходи! Слаще не сыщешь.
Он почти бежал, не разбирая куда, между сваленных брёвен и досок. Вослед донёсся её голос, ставший вдруг звонким и высоким:
— Кня-азь? — Он остановился, как споткнулся, не оглядываясь. Всё. Она его признала. Теперь ославит, по всей московской гнуси разнесёт. — А я знашь кто, кня-азь? — вкрадчиво пропел голос.
— Кто? — глухо спросил он не оборачиваясь.
— Вот придёшь ещё раз, тогда скажу.
— Я не приду.
— Ну, как жа! — рассыпчато рассмеялась она. — Куда ты денесся? Придё-ёшь! Спробуем, как оно пойдёт. Подольше спытаем.
Он ждал, будет стыд и раскаяние, но было только новое разожжение, всё вытеснявшее и заслонявшее, кроме толстоморденькой смелой грязнушки. Искушение охватывало с такой силой, что думать ни о чём другом ой не мог. А с виду сделался спокоен, даже небывало твёрд поведением, каковая перемена была всеми замечена.
5
Раньше всего восстановили палату для пиршеств, которая всегда располагалась в углу княжеского двора, близ собора Архангела Михаила. Пока шло строительство дворца, великий князь проводил в этой палате боярскую думу, принимал челобитья. По утрам, после подробного рассказа Хвоста обо всём происшедшем в Москве со вчерашнего вечера, Иван Иванович вместе с тысяцким объезжал городские стогна, иногда отлучался для осмотра ближних подмосковных угодий. За годы, проведённые в уделе, развилась в нём охота самому вникать в хозяйственные мелочи. Алексею Петровичу нравилось это в князе, он сдержанно похвалил его, когда ехали вдвоём на Великий луг:
— Иван Данилович тоже всю жизнь в седле провёл.
— Да и брат радетелен был, — рассеянно проронил Иван Иванович.
— И он... — нехотя согласился тысяцкий. — А волости, какие княгине Марье завещаны, тоже будем объезжать?
— Тоже, — коротко ответил великий князь, а сам в который уж раз с тревогой в сердце подумал о предстоящей встрече с митрополитом по поводу завещания брата.
По всему видать, распоряжение Семёна о наследстве исполнено не будет. Но на то воля самой Марии Александровны! А вот наложенный братом запрет не слушать лихих людей — с этим как быть? Вот он, лихой человек Алексей Петрович, рядом едет, исполнительный, толковый, преданный, и не помыслишь, как без него управлять княжеством... Ещё один наказ — слушаться отца нашего, владыку Алексия, — Семён дал очень предусмотрительно: случаются такие претыкания в делах управления, когда ни Алексей Хвост, ни княгиня Александра, ни даже учёный поп Акинф ничего не присоветуют. Сколько раз испытывал Иван Иванович настоятельную потребность обсудить с владыкой сложности немалые, с какими сталкивался, пока тот. находился в Царьграде. Весь год досаждали ослушанием и непокорством новгородцы, не слали положенного бора, и все московские послы и данщики, которых отправляли к ним, возвращались ни с чем. Надеялся Иван Иванович, что, когда получит ярлык от Джанибека, укротятся новгородцы, но они даже на торжество посажения во Владимир не цриехали, ни архиепископ, ни тысяцкий с посадником. И по-прежнему от них ни гривны серебра, словно они и впрямь независимы ни от кого. Л Орда свой счёт ведёт, а Орда дани требует: ты, московский князь, — самый главный на Руси, вот и собирай, как хочешь. Не будешь же татарам на новгородцев жаловаться! И тогда, посоветовавшись с боярами, принял Иван Иванович трудное решение: покарать строптивцев силой. Кроме своих дружин призвал полки подручных князей. Загодя уведомил новгородцев, что идёт ратью, однако они, видно, не поверили, считая его слабым и нерешительным, заявили, что разверзают прежние договорные грамоты. Но на всякий случай всё-таки отправили послов в Тверь и Нижний Новгород, прося у них поддержки и заступы. Тверские князья отмолчались, а Константин Васильевич Суздальский сказал, что целовал московскому великому князю крест на любовь и согласие, и, повязав новгородских ходатаев, отправил их под стражей к Ивану Ивановичу. Только тогда дошло до скудоумных шильников-ухорезов, что угроза над ними нависла нешуточная. Смирив гордыню, прислали тысяцкого и посадника с извинениями и дарами, клятвенно обещаясь впредь поставлять дань исправно и не своевольничать. Собранные, вооружённые и изготовившиеся для долгой рати полки надо было распускать, но Марья Ивановна, жена брата Андрея, напомнила, что у неё Лопасню-то отобрали. Иван Иванович и год назад не собирался воевать с Олегом Рязанским, и сейчас не намерен был это делать, сказал Марье, что часть своих волостей отдаст ей взамен Лопасни. Но тут вскинулась княгиня Александра: это пошто своё кровное отдавать, с какой такой стати? Как мухи осенние, обе жужжали. Иван Иванович решил ничего не предпринимать, сославшись на отсутствие владыки, без благословения которого начинать опасное и рискованное дело нельзя.
И вот митрополит Алексий в Москве. Разговор с ним всё откладывался со дня на день, пока тот сам не пришёл.
— Что же это, сын мой, трапезная у тебя такая преогромистая? — Лёгкая добродушная усмешка угадывалась в голосе.
— Чай, будут и у нас когда-нибудь причины для многолюдного угощеньица. — Иван постарался мягко попасть в лад словам владыки.
— Непременно будут, однако же надобно помнить, что причина рождает лишь одно и то же следствие, но один и тот же повод может привести к последствиям многоразличным.
— Мудро глаголешь, владыка, — поддакнул Иван, выискивая в мудрости тайный смысл.
