Николай Задорнов - Далёкий край
Но Маркешка не мог ему ответить.
«Руби голову, казни или милуй, но допусти в родное Забайкалье, — думал он, — а тут не успел порога перешагнуть, а уж грозят и отрекаются. Уж какая-то сволочь навязалась на мою голову. За меня китайский дзянь-дзюнь в Пекин хлопотать ездил, потому что я древнего рода. Такой умный старик попался. А в России что за начальство!»
Маркешка, натерпевшийся за эти шесть месяцев и выказавший стойкость и бесстрашие перед чужими людьми, снесший пытки, угрозы казни и унижение, ни словом не выдавший себя и русских, не в силах был стерпеть обиды от своих, на своей земле. И он заплакал… От счастья, что вернулся, и от горя, что тут такая несправедливость, слезы потоками текли по его щекам.
В халате, в рваной китайской кофте, весь избитый, запыленный и босой, с лицом в потеках, черный от грязи, маленький и скуластый, как монгол, но по-русски сероглазый, вернувшись из далеких странствований, шагал Маркешка по родной земле и горько плакал перед ней, как перед родной матерью.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ОПАСНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ
Наступила зима. Гао часто сидит на кане с открытыми глазами, устремленными куда-то вдаль, и гладит петуха. Кот ластится у его колен.
Дом у Гао — полная чаша: есть мясо, крупы, масло, кадушка со спелым мороженым виноградом, другая — с черешней.
Есть мука, сахар… Это все для себя, не для продажи. На продажу идет прель, гнилье, низкие сорта круп.
Чумбока женился на Одаке. Свадьбу справляли в Онда осенью. Собираясь идти на промысел, охотники обещали Гао принести много мехов, все отдать ему, ничего не оставлять Дыгену. Осенью лесные пожары потухли. Тайга местами выгорела: на огромных площадях чернели горелые стволы без ветвей. Дождь и талый снег смачивали землю и почерневшие мхи.
Но на душе у лавочника тяжело.
«Как я вернусь в Сан-Син? — думает Гао. — Ведь меня заподозрят, что я сообщник гольдов, что я им помогал, когда они стреляли по судну. Что я их вооружил, дал им порох. Что я не донес, не предупредил…»
Даже тут, в Онда, нет былой тишины и спокойствия.
«Приедут ли маньчжуры на будущее лето? Может быть, Дыген попросит помощи у своих родственников и явится с солдатами. Или же он приедет с подарками и станет действовать хитростью и лаской».
…Гао знал, что на юге война с англичанами[44] и что рыжие бьют маньчжурских военачальников — у рыжих ружья, пушки, паровые самодвижущиеся суда. В Китае повсюду заговоры против власти маньчжуров, всеобщее возмущение, что маньчжуры не могут дать отпор англичанам! Поэтому много солдат сюда не пришлют. Гао не верил в то, чем сам пугал гольдов. Дыген, конечно, явится, будет искать виновных, но всех сплошь не убьют, а то некому будет добывать меха и не с кого будет их брать. Но ему, Гао, могут срубить голову. Надо что-то делать, чтобы обезопасить себя.
К тому же гольды стали дерзкими и торговля становилась все трудней. Когда гольды дерзят и противятся, то Гао становится заодно с маньчжурами. Нужна сильная власть и нужны угрозы, чтобы дикари не распускались, полагает он.
Гао видел, как возбуждает всех гольдов Чумбока. Он как назло, день ото дня становится все отчаянней.
«После смерти Ла он почему-то сразу переменился, — думал Гао. Ядовитая змея его укусила. Как теперь жить и торговать? Да, если Дыген приедет, то меня, конечно, схватят. Могут обвинить, что я помогаю этим разбойникам. — Эта мысль мучила Гао. — Но если Дыген не приедет, то мне нельзя возвратиться в Сан-Син. Ведь всегда винят во всем торговцев! Несчастные мы люди. Где бы что ни случилось, на нас валят. Конечно, можно в Сан-Син не ездить, пока меха продавать в другом месте, отправить сына на Уссури, где есть лавки, там взять товары… но товары там плохие, из третьих рук.
Рано или поздно придется ехать в Сан-Син. Ведь там дом, семья. Тогда меня схватят ямынские когти. У меня всё отберут, начнутся придирки, допросы — и всё с целью вымогательства».
Гао, конечно, мог бы совсем остаться жить в Онда.
— Нам не следует покидать Сан-Син. Это родина, — говорил отцу простодушный средний сын.
— Не в родине дело! — рассердился старик. — Да и что такое родина? Родина — это не то место, где родился. Родина там, где можно хорошо заработать. Родина — это пустяки! Где мы товары возьмем?
Он вбирал голову в плечи и умолкал, становясь похожим на петуха, который, нахохлившись, сидел рядом, обхватив когтями край деревянного настила на кане. Петух держался цепко. Так же цепко держался Гао за Онда и за своих должников.
Дыген и маньчжуры — люди грубые и прямые. Они не понимают никаких тонкостей. Без всяких ухищрений могут явиться, объявить Гао виновником всех событий, схватить и зарезать. Гао всегда ненавидел маньчжуров и никогда бы прежде не подумал, что их изгнание может так его опечалить. Но, может быть, надеялся, что особенно круто маньчжуры тут расправляться не будут. Ведь близко русские, и эта земля когда-то была русской; когда люди едут в эти края, они всегда любят сказать, что отправляются туда, где была страна Лоча. Тут что-то вроде заграницы. И если начать круто здесь расправляться, то люди побегут за хребты, к русским за помощью. «Конечно, может быть, и обойдется, — думает Гао, — но как-то надо было поладить с Дыгеном, доказать, что Гао — друг маньчжуров. Но как это сделать?»
Пока что Гао Цзо не преминул воспользоваться выгодами, которые представлялись. Он азартно скупал меха. Первую партию их, в самые трескучие морозы, отправил со старшим сыном на Уссури. Он рассчитал, что при самых низких ценах на Уссури заработает больше, чем в Сан-Сине, так как взяток там давать не придется.
В середине зимы, когда ударили сильные морозы, гольды пришли с охоты, чтобы побыть с женами и пополнить запасы продовольствия. Гао Цзо заметил, что Чумбока в эту зиму был особенно весел.
«Какой наглец!» — думал Гао.
Радость Чумбоки была ему противна. И не только противна. Гао всегда тревожился, когда должники его радовались. Если бы Чумбока напился и радовался пьяный, тогда другое дело! Такая радость приятна Гао. Если охотник пьян, грязен и ничтожен в своей радости, валяется, как собака, и молит дать водочки, Гао любит такого «счастливого человека». Ему можно, для большего счастья, обмазать грязью рожу, или потащить за ногу из лавки и выбросить на мороз, или вытянуть у него меха из-за пазухи — он ни о чем не пожалеет и все равно будет счастлив. Он отдаст купцу жену. Но когда трезвый человек радовался, Гао не терпел. Парень не пьянствовал, в долг не брал, а целые дни, сидя на горячем кане и раскуривая медную трубку, рассуждал о том, что возьмет выкуп с маньчжуров, когда они явятся.
Однажды вечером, узнав, что у братьев опять сборище, Гао потуже подвязал ватные штаны и, сгибаясь, чтобы все видели, какой он немощный старик, побрел в зимник братьев.
Но оказалось, что Чумбока на этот раз толковал про охоту на море. Братья вежливо встретили Гао. Старик уселся за столик.
Чумбо говорил, что чем дальше на север, тем лучше шкуры зверей. Гао никогда не приходило это в голову, хотя он уже лет десять торговал мехами. Он знал, что есть места, где соболя, рыси, выдры лучше, а есть места, где мех у всех зверей похуже. Наблюдения Чумбоки были верны.
— Там, где холоднее, зверь сильнее, шкура у него крепче и пышней, говорил Чумбока. — Самые хорошие шкуры — в земле гиляков и на Сахалине.
— О-е-ха! — воскликнул Гао.
— Что такое? Что такое? — забеспокоились гольды.
— Нет, это я горячего хлебнул! — ответил торгаш.
Гао был чувствительным человеком и не удержался от восклицания, когда речь зашла про тех зверей, которых добывают на севере. Он понимал теперь, почему маньчжуры-купцы стремятся пробраться в землю гиляков. Правда, там постоянные драки… Но не беда, надо уметь торговать.
Давно Гао хотел проникнуть в землю гиляков, туда, где соболя черней и лучше, потом пробраться на Амгунь. Какие дела там можно развернуть!
Чумбо задел Гао за живое. Купец в душе соглашался с ним — настоящее богатство было только на севере. Правда, там свирепый народ, но не беда. Надо взять с собой сласти, табак, побрякушки, щетки и по приезде раздать подарки и очистить одежду хозяев от снега или от пыли и предложить водки. Оказать любезности и маленькие услуги. И тогда дикарю станет неловко, что он смел подумать плохое про такого купца, и он почувствует себя виноватым. Уж тогда его можно обобрать, и он только будет радоваться. И такая радость приятна Гао. Надо еще сказать кое-что дикаркам, сделать вид, что они нравятся, и показать им, что их мужья невежи.
— Туда можно ходить охотиться по Мангму, — говорил Чумбока, обращаясь к сородичам.
— А гиляки погонят нас?
— Нет, они гонят только купцов, — ответил Чумбо, — и то не всех. А только тех, которые обманывают.
Тут Чумбока, видно, сел на своих собак. Гао услыхал то, о чем до него пока доходили только слухи.
