Александр Тургенев - Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863.

Я все по сказанному в минуту выполнил, сюртук и a-ла Костюшко  мои   В.   А.   Плавильщиков   кинул   в  шкаф с платьем, в   углу   стоявший,   и,   выходя   из  комнаты, громко позвал Федула.

Федул артельщик, уроженец ярославский, служил у В. А.; о Федуле будет в свою очередь; человек необыкновенный, по приключению, с ним случившемуся, и по характеру заслуживает, чтобы разсказать о нем.

В. А. сказал Федулу: „Посмотри, мне послышалось-стучатся,  толкаются в дверь". Федул отправился, по приказанию, посмотреть кто толкал, стучался в дверь.

 Оставим Федула в сенях состязаться с внешними  действователями и разскажем о Федуле.

Федул был ростом 2 арш. 9 вершков, волосы на голове русые, бровь черная, голубые светлые глаза, пригожее продолговато-овальное лицо, широкая грудь, стройный стан, словом—настоящий русский, без примеси.

В Ярославской области, что ныне именуется губернией, татарскаго твердаго владычества никогда не было, и настоящия черты лица русскаго, чистая кровь русская сохранились в уроженцах ярославских.

Федул был парень лет 18, как сказывал, когда отец его, казенный крестьянин, привез к знакомому ярославскому богатому купцу и отдал в работники, с платою в год 15 рублей за службу, харч и одежда хозяйския. Два года без малаго Федул жил у купца в работниках и был за послушание, готовность на услугу, за трудолюбие хозяином, хозяйкою и всеми домашними любим. Федул вошел уже у хозяина в доверенность, ему вверялись товары для отвоза в палатку на гостином дворе (хозяин Федулов был фабрикант).

В ноябре месяце, накануне имянин хозяйских, хозяйка наказала Федулу привезть с реки поранее две бочки воды,— „гостей будет много, стряпня большая. Владыко и губернатор обещались пожаловать", прибавила она к приказанию.

Федул, лишь только начало светать, запрег бураго в дровни, поставил сороковую бочку на повозку, отпер ворота, съехал со двора; но как в купеческих домах и до ныне еще (1831—1834 гг.) сохраняется обычай держать ворота на запоре, Федул, заложив возжу за оглоблю, чтобы лошадь не могла побежать, вошел на двор запереть ворота со двора замком, к калитке подвел цепную собаку—в доме все еще спали, вышел в калитку, затворил ее и шел отвернуть возжу от оглобли, чтобы ехать на реку за водою.

В это время видит он, что напротив двора его хозяина, у соседа, через забор перелезали три человека, а трое, стоявшиe несколько поодаль, были навьючены мешками. Это были воры: дожидавшиеся упрекали перелезших в медленности; один из них отвечал на упрек: „да пиво-то, брат, знатное, жаль было расстаться".

— „Обрадовался  пиву!   видишь, светает.   Вон  парень-то с бочкою, у соседних ворот, верно нас видит".

На это замечание отозвался голос: „да это Федулка—работник фабрикантов".

Надобно знать приказания,—завет, данные Федулу, когда отец оставил его у купца-фабриканта. Разставаясь, сказал ему:

„Федулушка,   Бог благословит тебя, дитятко! живи, друг, смирно, честно,   слушайся   хозяина,   хозяйку   и всякаго добраго человека; трудись, работай, вставай рано—на заре, да за дело; чужаго, друг, волоса не тронь; коли что и подымешь, потерянное принеси к хозяину, как он прикажет; что другиe делают—не зарься на них, не твое дело, твой ответ -„видел не видал, слышал не слыхал", целее будешь; наше дело крестьянское, Федулушка,—говорят, для нас и закон не писан."

Федул свято  исполнял  завет родителя; но в это утро, когда поехал за водою и видел  воров, нарушил заповедь.

Возвращаясь с реки с другою уже бочкою воды, бурый поприустал, лениво тянул дровни; на дворе поободняло, и Федул, понукая коня, шедши возле повозки, видел издалека толпу людей у ворот противо-соседняго двора; подъехав ближе, слышал гам, толки, догадки, заключения каким образом, как воры умудрились перелезть чрез высокий забор?

В средине толпы стояли и умствовали хозяин дома, в котором сделалась покража, и полуотрезвившийся блюститель общественнаго спокойствия, тишины и благочиния, квартальный офицер, — стояли, толковали, умствовали, доискивались того, как воры вошли и вышли со двора, хотя средство и неоспоримое доказательство находилось у всех пред глазами: веревка, привязанная или накинутая мертвой петлей на верхушку заборнаго   столба и, брошенная в нескольких   шагах от ворот на улице, жердь, посредством которой воры накинули на верхушку столба веревку.

Федул, отложив лошадь и поставив к корму в конюшне, поспешил выбежать на улицу послушать, что происходит пред соседними воротами. Подошел к толпе толковавших, удивлявшихся и услышал их недоумения, как воры вошли и вышли! Самолюбие выказать ум свой, похвастать смышленностию в минуту изгладили в памяти его завет родительский: „видел не видал, слышал не слыхал". Федул, протолкавшись в средину толпы, где находились обкраденный купец и безпросыпный страж народнаго спокойствия, назвав соседа по имени и отчеству, сказал:

— „Да как это вы не видите, как они перелезли через забор? Разве не видите веревки, на верхушке заборнаго столба, накинутой мертвой петлей, да вон под забором и жердь лежит, с помощью которой воры на столб накинули веревку".

При сих словах поникшия красныя очи от пьянства квартальнаго надзирателя прояснели, засверкали, как у ястреба, когда он готов схватить когтями своими горлицу. Квартальный тряхнул раза два головой, откашлял несколько раз, чтобы прочистить, сколько ему было возможно, запекшееся от вина горло и с последним „гм" в горле длани блюстителя тишины, спокойствия и порядка производили ужаснейший безпорядок на ланитах Федула.

Прежде нежели успел злополучный Федул, пораженный ударами квартальнаго, перевести дух от испуга, сказать: „помилуйте, ваше благородие! за что, знать не знаю!" кровь лилась у страдальца из носа, рта и ушей. С словомъ Федуловым „знать—не знаю" остервенившийся, разсвирепевший, запыхавшийся от рукопашнаго действия, квартальный заревел хриплосиповатым голосом: „как, мошенник, знать — не знаешь! Вот как мы знать не знаем, так более двух часов здесь толкуем, да никому и в домек не пришло посмотреть на заборный столб, а ты, мошенник, как раз тут! ты знаешь? ты видел? А! что скажешь?"

Федул, оцепеневший от страха, избитый, отвечал: „ваше благородие, знаю, видел".

Квартальный заревел громчей прежняго: „Вяжите ему руки назад, да в полицию", и, оборатясь к купцу—хозяину покраденнаго, сказал:   „дело в шляпе, все из-под земли вырою!"

Купец и прочие, в толпе бывшие, изъявили одобрение свое подвигам г-на полицейскаго офицера,—„ну,   исполать, ваше благородие! вот как коршун цыпленка от наседки, так вы Федулку-то изволили выхватить!"

Полицейский,   утирая   отсыревшее   лицо   свое   от сильнаго действия руками, окинув с гордым сознанием прозорливости своей вокруг стоявших людей, пошел с важностию в полицию, а за ним  повели со связанными  на спине  веревкою руками невиннаго Федула.

Как действовали при допросах ярыги и опричные в царствование Грознаго Ивана Васильевича, так и ныне1) действуют ярыги, то есть полицейские!

1) Писано в 1831 году.

При царе Иване IV допрос начинался тем, что допрашиватель ударял в ступень ноги приведеннаго к допросу копьецом, насаженным на трость, и как гвоздем приковывал его к месту; техническое выражениe сего действия означалось словами „обварить". Такой приступ к допросам продолжался в царствования Петра и его преемников престола до царствования Екатерины II; во второй половине XVIII века хотя и написан закон — „без суда никто да не накажется", — но это было только написано, напечатано, оглашено во всей Европе, за деньги, поэтами, учеными, филозофами того века. Тогда же уничтожили тайную канцелярию, адский сигнал к мучениям „слово и дело"—на деле же! пытки, и тайная канцелярия точно также существовали, как и прежде! Под глазами ея в Петербурге—Терский, Шишковский, в Москве—Чередин пытали и мучили.

И ныне (в 1831 году, в наиболее глухих местах нашего отечества) вместо техническаго слова „обварить" некоторые прашиватели   употребляют выражения „озадачить, огорошить", почитающие себя просвещеннейшими прочих думали облагородить старинную технику и говорят вместо  обварить, озадачить, огорошить—слово „офрапировать".

В царствование Павла, не упомню в 1798 или 1799 году, пред великим постом, в сырную неделю, приехал к фельдмаршалу гр. Салтыкову, главноначальствовавшему тогда в Москве, оглашенный во всей Европе, а может быть и в Америке и в Азии, г. коллежский советник Щекатихин, о котором Авг. Коцебу в сочинении своемъ „L'annee memorable de ma vie" говорит со всею подробностию. Щекатихин был прислан из Петербурга к фельдмаршалу — с именным повелением, в котором было написано: „содействовать и всячески вспомоществовать Щекатихину в открытии и преследовании похитителей из дворца иконы в золотом окладе и серебра" — не помню какого числа фунтов или пудов. Щекатихин предложил фельдмаршалу употребить для поисков в Москве кого-либо из ловких, расторопных служителей полиции, сам же он (Щекатихин) отправился в Ростов на ярмарку, в надежде  не успеет ли в Ростове отыскать,