Павел Загребельный - Роксолана. Страсти в гареме
Сулейман был старым и утомленным, Роксолана — измученной смертями своих сыновей и страшным ощущением медленного своего угасания. Они встретились еще возле Софии — он на султанском коне, она в отделанной золотом белой султанской карете — и так поехали рядом к Ат-Мейдану, к поставленной там Рустемом золотой беседке, словно двое чужих, равнодушных людей, бесконечно далеких друг другу, чуть ли не враждебных. Сели в беседке, среди золота, ковров, роскоши, сели рядом, посмотрели друг другу в глаза, и в их глазах не было страсти, впервые за все годы их совместной жизни не было. У султана глаза вылинявшие и равнодушные, у султанши страдальчески-мученические. Как прекрасно, что человеку послан дар любви, но почему он отравлен ложью? Душа Роксоланы, может, еще и была близка душе этого всемогущего человека, сидевшего рядом с нею, но сердце уже было далеко-далеко. Каждый раз при возвращении его из похода, при встречах она целовала ему руку из чувства благодарности за все, что он сделал для нее, целовала и теперь, легко склоняясь к закостенелому от старости и величия Сулейману, и внезапно почувствовала, что рука султана холодна, как лед. Всегда ли у него были такие холодные руки? Тогда почему же она не замечала этого раньше? Может, это и не близкий ей человек, не отец ее сыновей, а самый лютый ее враг? Холоднорукий. Подняла глаза на Сулеймана. Он сидел неподвижный и окаменелый. В носу, в ушах пучки седых волос, поседевшие брови, нос заострился, будто османский меч. Меч справедливости и порядка. Неутомимо шел в походы против христианского мира, против болгар, сербов, венгров, молдаван, считая, что имеет дело с людьми преступными, с философией ничтожной, с государственностью подрывной и моралью гнусной. Намеревался очистить мир силой деспотизма. Только сильный ветер сметает весь мусор. И не он первый так думал. Когда-то точно так же завещали всеобщее очищение бесстрашно молодой Искандер, таинственно-мрачный Чингисхан, кровавый Тимур, следом за ними османские султаны, император Карл. Правда, Карл, измотанный продолжительной борьбой, уступил престол своему сыну Филиппу, а сам ушел в монастырь. Мог ли бы так поступить Сулейман?
Сулейман, словно бы почувствовав душевные терзания Роксоланы, пошевельнулся, пытаясь выразить ласковость султанше, повторил слова из своего последнего письма к ней:
— Я целую воздух вокруг тебя, Хуррем!
Молодой поэт Бакы, пробравшись сквозь плотную стену стихотворцев, увенчанных и уважаемых, выкрикнул приветственную касыду в честь Сулеймана:
Свет солнечный с небес устлал шелками мир,Весну провозгласив, как своего султана.То не война, весна; пусть ириса кинжалПокроет ржавчина, та ржавчина желанна.[44].
Сулейман, словно состязаясь с Бакы в высокопарности, промолвил, обращаясь к Роксолане:
— Наконец соединимся душой, мыслью, фантазией, волей, сердцем — всем, что я оставил своего в тебе и взял с собою твоего, о моя единственная любовь!..
Ей хотелось воскликнуть: «Ваша любовь? Поговорим о ней. Я умею любить, и я это доказала. А вы?..»
Но сказала другое:
— Ваш визирь Рустем приготовил вам встречу, мой падишах. Стамбул хочет показать своему великому султану все, что он делает, чем живет под вашей благословенной властью.
Султан не спросил, где Рустем, почему не вышел его приветствовать, снова застыл в своей золотой неподвижности, вяло, выцветшими глазами стал смотреть на бесконечные людские потоки, обтекавшие золотую беседку со всех сторон, оттесняя даже султанских охранников, приближаясь к падишаху на расстояние нежелательное и угрожающее.
Рустема никто не видел, никто не знал, где он, но во всем чувствовалась его рука, султанский зять невидимо направлял все эти могучие потоки, шедшие вдоль акведука Валента, мимо мечети Шах-заде и Баязида, по улице Янычаров и улице Дивана, проходили по Ат-Мейдану и исчезали в узких, извилистых улочках, ведших к Золотому Рогу. Свыше тысячи стамбульских цехов и гильдий шли мимо своего султана, стараясь показать все, что они умеют делать, стремясь превзойти друг друга одеянием, выдумкой, многолюдьем, дерзостью. Все цехи и гильдии шли пешком, или же их везли на просторных платформах, где они расположились со своими орудиями труда и с большим шумом выполняли свою работу. Плотники изготовляли деревянные дома, каменщики укладывали каменные стены. Дровосеки тащили целые деревья. Пильщики пилили их. Маляры разводили известь и белили себе лица. Мастера игрушек из Эйюба показывали тысячи игрушек для детей. В их процессии множество бородатых мужчин были одеты то как дети, то как няньки. Бородатые дети плакали, требуя игрушек или же развлекаясь свистульками.
Греческие скорняки составили отдельную процессию. Они были одеты в меховые шапки, в медвежьи меха, в меховые штаны. Другие покрылись шкурами львов, леопардов, волков, надев на головы соболиные колпаки. Некоторые оделись в шкуры дикарей и имели страшный вид. Каждого «дикаря», закованного в цепи, вели по шесть-семь человек. Другие изображали странных существ, у которых вместо рук были ноги и наоборот.
Пекари проходили, выпекая хлеб и бросая в толпу маленькие лепешки. Они приготовили огромные караваи, подобные куполам мечетей, обсыпали их сверху кунжутными семенами и сладким укропом. Эти караваи тащили на возах, запряженных буйволами. Ни в одной печи не вмещались такие караваи, и их пекли где-то в огромных ямах, выкопанных ради этого случая. Верх караваев покрывали углем, и с четырех сторон разводили медленный огонь.
Все эти гильдии проходили перед беседкой султана, показывая тысячи хитромудрых изобретений, которые невозможно описать. За ними шли их шейхи со слугами, которые играли турецкие мелодии. Били барабаны, бекали зурны, свистели флейты, звенели сазы, выматывал кишки тягучий марш Санджара. Крики и вопли, бесконечные потоки люда, одуревшего от тесноты и зноя, брань погонщиков, смрад животных, кони, волы, буйволы, верблюды, ослы, мулы, грязь, спешка, озверение. Верные янычары и личная охрана султана с трудом справлялись с толпой, стремясь не подпускать близко к падишаху этот ошалевший люд, который от жаркой любви мог задушить своего повелителя. Роксолана с отвращением смотрела на тех, кто плотно окружал их беседку, на очумевших от зноя и от пышных нарядов султанских приближенных. Лица визирей, вельмож, имамов несли на себе нескрываемый отпечаток угодничества перед султаном и звериной ненависти ко всем, кто ниже. Тупая, звериная ненависть и собачий блеск покорности в глазах одновременно. Как это могло объединяться у одних и тех же людей и кем объединялось? Неужели все султаном, неужели он повинен был во всем, что происходило вокруг, а не только в несчастьях угнетенных народов и в ее собственных несчастьях?
Тем временем среди стамбульских цехов, которые еще только приближались где-то к Ат-Мейдану, возникли споры, кому первым проходить перед султаном. Не мог навести порядка даже Рустем со своими людьми, посланцы от гильдий пробились к самому султану, стамбульские мясники хотели идти раньше капитанов Средиземного моря, а те добивались первого места для себя. Султан спросил Роксолану, как бы решила она.
— Не давайте предпочтения мясникам, ваше величество, — сказала она. Пускайте первыми кого угодно, только не мясников.
Султан милостиво взмахнул рукой в сторону посланцев от моряков, промолвив важно:
— В самом деле, они снабжают столицу харчами, и их покровитель — Нух. Это солидная гильдия людей, которые борются против неверных и знакомы со многими науками.
Капитаны каравелл, галеонов и других судов, дав тройной салют возле дворцового мыса, где высадился перед этим сам Сулейман, вытащили на берег сотни маленьких судов и лодок, восклицая: «Ая Мола!» Мальчики, одетые в золото, прислуживали хозяевам судов и разносили напитки. Со всех сторон неслась музыка… Мачты и весла были украшены жемчугом и драгоценностями. Паруса изготовлены из дорогой ткани и расшитого золотом и серебром муслина. А наверху каждой мачты сидело двое мальчиков, насвистывавших мелодии Силистрии. Приблизившись к султанской беседке, капитаны встретили несколько кораблей «неверных» и вступили с ними в бой. От выстрелов пушек дым заволакивал небо и все вокруг. Наконец мусульмане победили. Они ворвались на корабли «неверных», захватили добычу — прекрасных франкских мальчиков — и увели их от бородатых «гяуров», которых заковали в цепи. Потом спустили флаги с крестами на суднах «неверных» и потащили захваченные корабли за кормой своих собственных.
Мехмед Соколлу, великий визирь шах-заде Селима, громко, чтобы его услышал султан, воскликнул:
— Могущество великого падишаха таково, что мы можем все свои корабли делать из золота и бриллиантов, а паруса на них из парчи и атласа!
Великий визирь Ахмед-паша недобрым глазом взглянул на своего бывшего товарища, осуждающе зашевелились вельможи, недовольные этим выскочкой и одновременно завидуя его нахальству. Зато султан милостиво кивнул находчивому Соколлу и снова отодвинул мясников, которые просились пройти перед ним, отдав преимущество купцам из Египта. Они показали в своей процессии золото и драгоценные камни, черных рабов и черное дерево, слоновую кость и удивительные плоды, провели гигантских слонов в дорогих попонах, везли в деревянной клетке двух ужасающих бегемотов, тащили длинные шкуры, содранные с крокодилов.
