Эдвард Резерфорд - Нью-Йорк
– В этом наверняка усмотрят правительственный заговор, – со вздохом сказал Мастер Мерси.
По словам Альбиона, существовало и решение разумное, предложенное Беном Франклином. Он советовал лондонским друзьям выбросить чай на рынок, но пошлину отменить. Склады расчистятся, колонисты получат дешевый чай. Такие, как Мастер, купцы пострадают, но ненадолго, а все остальные будут довольны.
– Они так и сделают, Джон? – спросила Мерси.
– Сомневаюсь. Они сочтут это уступкой, – покачал головой Мастер. – Боюсь, чай придется взять и надеяться, что в будущем найдутся политики поумнее.
– Ты думаешь, начнутся волнения?
– Вполне возможно.
Волнения начались. Когда летом пришло известие о новом «Чайном законе», на улицы мигом высыпали сыны свободы под предводительством Сирса. Они объявили предателем каждого, кто примет чай, и Мастера огорчило то, что с ними согласились многие торговцы.
– Начнется то же самое, что с гербовым сбором, – сказал он уныло.
Оставалось надеяться, что корабли с грузом чая задержатся, сколько возможно.
В конце лета пришло письмо от Джеймса. В нем были ласковые слова, обращенные к матери. Отцу же он сообщил, что они с Ванессой обсудили поездку в Нью-Йорк и он организует ее сразу, как только сумеет. Письмо было любящее, но Мастер остался недоволен. Он понадеялся, что в следующий раз Джеймс выразится определеннее.
В течение осени настроения в городе становились все хуже. К ноябрю кое-кто из сынков свободы грозился уничтожить груз чая, когда тот прибудет, а заодно убить и губернатора. Находившиеся в городе агенты Ост-Индской компании настолько перепугались, что потянулись в отставку. Нью-Йорк напряженно ждал.
Но слово в итоге сказал Массачусетс. В декабре на старой бостонской дороге показался всадник. Это был серебряных дел мастер, взволнованный и довольный своей ролью курьера. Его звали Пол Ревир. Он доставил поразительные новости. В Бостон прибыли первые корабли с чаем, и группа мужчин, в том числе весьма почтенные горожане, переоделись индейцами, ворвались на борт и сбросили груз в Бостонскую бухту. «Сыны свободы» были в восторге.
– Сделаем то же самое, когда корабли прибудут в Нью-Йорк! – заявили они.
Но чайные корабли не пришли. Начался новый год. Мерси простудилась и на какое-то время слегла. Джон Мастер извелся, не получая вестей от Джеймса, и написал ему снова. Из Филадельфии сообщили, что чайные корабли прибыли, но их завернули обратно без всякого насилия. Ближе к марту Джон сказал Мерси:
– Слава богу! Похоже, чайные корабли сюда не придут.
В апреле Гудзона послали в графство Датчесс. У него была целая тележка всякого добра для старшей дочери Джона Мастера, а также несколько красивых фамильных стульев и много фарфора, которым Мерси хотела порадовать Сьюзен.
Поездка выдалась приятной, погода стояла отличная. Разбитые дороги затрудняли езду, но было здорово удаляться на север от гигантской подковы прибрежного Нью-Йорка и длинных кряжей Уэстчестера к пейзажам более умиротворенным – холмам и долам, среди которых находилась ферма Сьюзен и ее мужа.
Дом был хорош. Наружная часть была грубой известняковой кладки, крыша – мансардная, а камины обложены сине-белой плиткой. Но к этим уютным голландским черточкам добавились красивый фасад с двойным рядом георгианских окон, центральный зал, высокие потолки и обшитые деревом комнаты, что говорило об известном чувстве собственности и значимости, присущем англичанам. Гудзон провел с семейством Сьюзен двое суток. С ним обращались лучше некуда, и он опять подумал, что это отличное место для сына, где тот окажется вдали от всяческих бед.
Переправившись на Манхэттен, он узнал о кораблях.
– Пришло два. Один повернул обратно. Но капитан второго сказал, что чай он выгрузит, а сынки свободы пусть отправляются к дьяволу. Его чуть не вздернули.
– А потом?
– Устроили чаепитие. Тот еще денек!
Домой Гудзон пришел затемно. Направившись в кухню, он застал Рут в одиночестве. Она с пылом обняла его и прошептала:
– Слава тебе господи, ты вернулся! – Но на вопрос: «Где Соломон?» – она приложила палец к губам. – Босс тоже о нем спрашивал. Я сказала, что Соломону нездоровится, он спит. Но на самом деле он ушел с утра, и больше я его не видела. Ох, Гудзон, я не знаю, куда он подался!
Чертыхнувшись, Гудзон вышел во двор. Он догадывался, куда отправился Соломон. Гудзон пересек Боулинг-Грин и двинулся по Бродвею. Скорее всего, Соломон засел в какой-нибудь таверне.
Но, обойдя всего две, он заметил фигуру в индейском наряде, юркнувшую в боковую улочку. И тотчас же индеец угодил в тиски, припертый к стене.
– Что поделывал, сынок? Чем ты был так занят весь день? Чай небось разгружал?
– Может быть!
Следующие несколько минут общения Гудзона с сыном были не из приятных. Но даже когда Гудзон покончил с делом, тот не смутился.
– Что скажет Мастер, если узнает? – спросил Гудзон.
– Да почем ты знаешь? – выкрикнул Соломон. – Сейчас все за «Сынов свободы»! Даже купцы! Я сказал Сэму Уайту, что Босс говорит, будто мы должны принять чай. А Сэм ответил, что Босс – изменник! «Сыны свободы» собираются вышвырнуть из колонии всех предателей и красномундирников!
– А с нами что будет? – осведомился отец. – Ты думаешь, что сыны свободы расстараются ради чернокожих?
То, что наряду с мелкими ремесленниками, матросами, рабочими и всякой беднотой в рядах «Сынов свободы» числились и вольноотпущенники, было правдой. Но много ли это значило? К тому же существовало еще одно обстоятельство.
– Ты лучше вспомни, что ты раб, Соломон, – зловеще проговорил Гудзон. – Если Босс захочет тебя продать, ему никто не помешает. Так что будь осторожен.
Тем летом 1774 года стало казаться, что конфликт зажил собственной жизнью. Когда известия о «Бостонском чаепитии» достигли Лондона, реакция была предсказуемой. «Подобные наглость и непокорство должны быть наказаны», – заявил британский парламент. Генерала Гейджа перевели из Нью-Йорка в Бостон, дабы правил там железной рукой. К маю Бостонский порт практически закрылся. Парламент назвал эти суровые меры Принудительными актами. Колонисты – Невыносимыми законами.
Пол Ревир снова поехал в Нью-Йорк – на сей раз за поддержкой. Естественно, Сирс и «Сыны свободы» встали за бостонцев горой. Но жесткие действия Лондона взбесили и многих купцов. «Сынов свободы» поддерживали всюду. Однажды Мастер увидел на Бродвее многолюдное женское шествие, участницы которого призывали к торговому эмбарго. Страсти продолжали накаляться. Британский офицер изловил на улице Сирса и вытянул по спине шпагой.
Но Мастер, несмотря на все это, порадовался тому, что в американских колониях нашлись могущественные люди, выступавшие за умеренность. К концу лета другие колонии созвали в Филадельфии общий конгресс, и Нью-Йоркская ассамблея согласилась выставить делегатов. Избранные мужи, слава богу, были солидными, просвещенными джентльменами: пресвитерианец Ливингстон, юрист Джон Джей, богатый ирландский купец по имени Дуэйн и другие. Конгресс должен был собраться в сентябре.
В промежутке же Мастер делал все, чтобы восстановить благоразумие и порядок. Он превратил свой дом в место собраний для людей умеренных взглядов. Иногда его гостями становились тори, представители старинных знатных фамилий – Уоттсы, Байарды, Деланси, Филипсы. Но чаще бывали торговцы, которые колебались в симпатиях, а он надеялся удержать их на правильном пути, – такие, как Бикман и винокур Рузвельт. Однако, несмотря на эти скромные усилия, он понимал, что роль играют только люди, искушенные в спорах и с ораторскими способностями. Он особенно надеялся на юриста Джона Джея – высокого, симпатичного, умеющего убеждать и связанного с великим множеством старых и знатных семейств в провинции.
– Джей и ему подобные – вот кто их образумит, – сказал он Мерси.
В конце августа в город въехала кавалькада. Это были делегаты от Массачусетса с сопровождением. Проезжая по Пост-роуд, они прихватили и делегатов от Коннектикута. Во второй день их пребывания в городе Мастер стоял на Уолл-стрит и беседовал с членом ассамблеи, с которым отобедал накануне, и тут на улице показалась небольшая компания.
– Видите малого с большой головой, в ярко-красном камзоле? – пробормотал его визави. – Это Сэм Адамс. А вон тот, лысеющий и румяный, в черном, сразу за ним, – его кузен Джон Адамс. Говорят, умен и словоохотлив, хотя за обедом он больше молчал. Не думаю, что ему по душе Нью-Йорк. Наверное, не привык, чтобы его перебивали!
Немного времени спустя Мастер, возвращаясь домой, заметил пожилого человека. Тот шел скованно, но чрезвычайно целеустремленно. Коричневый сюртук был наглухо застегнут. Прохожий показался смутно знакомым. Джон попытался вспомнить, где его видел.
И тут до него дошло. Это был его родственник Элиот. Он малость усох, а лицо исхудало, но Джон подумал, что ему, должно быть, перевалило за восемьдесят. Он подошел:
