Мститель - Михаил Финкель
– Что Вы так удивлены, евреи? – хрипло произнес старик, и все вздрогнули.
Шолом аккуратно положил свиток Торы на полку и спросил его:
– Кто убил их?
– Атаман Григорьев, да будет стерто имя его! – воскликнул старик. – Они всех убили. Женщин насиловали, детей жгли живьем, младенцев брали за ноги и расшибали их головы о стены на глазах у их матерей… Резали на части раввинов, а куски их тел вешали на деревьях… Тут жили 15,000 евреев… Почти все они убиты. То же самое происходит по всем селам вокруг Черкасс…
Старик замолчал. Шолом вытер слезы, подошел к своему коню и вытащил вещмешок с едой. Не говоря ни слова, он отдал его старику.
– Возьми, отец, тут еда… Как мне помочь тебе? – спросил его Шолом.
Старик посмотрел на бритое лицо Шолома, на его русые усы и ответил:
– Я не знаю кто ты… Твое лицо – лицо не еврея, но твоя душа – душа еврея… Руки, руки Исава, но голос, голос Иакова… Слышал ли ты о святом Баал-Шем-Тове, который творил чудеса и знал имя Бога? – спросил старик.
– Слышал, отец… Мой отец был хасид Баал-Шем-Товa и его потомок… – вздохнул Шолом.
– Так вот, даже если бы ты был сам святой Баал-Шем-Тов, разве мог бы ты вернуть мне мою жену, моих детей и внуков, убитых здесь кровавыми амаликитянами?!
Шолом обнял старика. Они плакали на плечах друг у друга. И не могли сдерживать слез солдаты.
Сцена 39
Дни сменяли один другой. Менялись только названия украинских сел и городов, но жуткая вереница еврейских погромов не прекращалась. Шолом качался в седле, уныло ехал по пыльным дорогам и видел тысячи изуродованных еврейских трупов. Даже тяжелые бои с бандами разных атаманов не были столь страшны, как эта непрекращающаяся картина истребления евреев.
Под вечер Шолом въехал в городок Жидовская Гребля. Городок был полностью уничтожен. Все евреи были убиты, и их непогребенные трупы лежали повсюду в жутких позах. Шолом спешился и снял фуражку. Вдруг он услышал грохот упавшего железного ведра в одном из домов.
– Кто там? Есть кто живой? Выходи! – крикнул он по-русски, и вытащил маузер.
Никто не ответил. Шолом аккуратно подошел к дому. Там явно кто-то спрятался. Шолом слышал, как скрипят половицы внутри.
– Хозяин! Выходи! Я свой! Я еврей! – крикнул Шолом на идишe.
Минуту спустя дверь дома открылась. На крыльцо вышел седой старик-хасид, в длинном черном лапсердаке, босой. Он посмотрел на Шолома опухшими от слез красными глазами и сказал:
– Проходи…
Шолом вошел в дом. Внутри все было разрушено и изуродовано. Большое настенное зеркало было разбито. Диван вспорот во многих местах до пружин. Стол изрублен шашкой. Вся посуда разбита, а пол был устлан черепками. Занавески с окон были сорваны. Картины на стенах разрезаны.
Старик, качаясь, вошел назад в дом и сел на пол.
– Посмотри, что они сделали с нами! – только и сказал хозяин.
Шолом убрал маузер в кобуру, и сел на пол рядом с ним. Его душили слезы, и он начал громко плакать.
Старик обнял Шолома и тихо сказал ему на ухо:
– Вейн нит, майн кинд! Ди орейлим кенен дерхерн!..[139] Мы должны быть сильными! Им не сломить нас!
Шолом плакал все сильнее и громко кричал от душевной боли. И старик снова заплакал вместе с ним.
– За что они нас убивают? Мы так много лет жили с ними бок о бок… Они убили восемь человек моей семьи… Всех убили… Что мы им сделали плохого? Что я им сделал?
Шолом оставил старику еды, а его солдаты помогли ему, как могли. На всю жизнь он запомнит эти слова:
– Вейн нит, майн кинд! Ди орейлим кенен дерхерн!
Они ехали дальше. Очередной подозрительный дом. Шолом подходит к нему и кричит:
– Хозяин! А хозяин! А ну-ка открой дверь! Это приказ! Открой, или пристрелю!
Для того чтобы не выдать, что он не так хорошо знает русский и украинский, Шолом часто прибегал к копированию польского акцента. Вот и в этот раз он кричал, разыгрывая из себя поляка.
Дверь дома медленно приоткрылась. На крыльцо вышел полный пожилой украинец с хитрыми глазами и длинными сивыми усами.
– Чего нужно пану? – вежливо спросил хозяин.
– Ах ты, хитрая рожа! Вор поганый! Ты ограбил еврейских соседей? Признавайся, гад! – закричал Шолом и приставил пистолет к горлу крестьянина.
Тот захрипел. И прошептал:
– Панове, сжальтесь. Умоляю. Не убивайте! У меня старая жена, дети, внуки… За что Вы так?
Шолом сделал зверское лицо и прорычал:
– Где жиды?!
Крестьянин встал перед Шоломом на колени и, заплакав, сказал:
– Умоляю Вас, пан офицер, Бога ради, не убивайте их! Да, я спрятал от погрома в своем подвале двух жидков… Да не виновны они… Нищие, как крысы церковные… Не убивайте их, прошу…
Крестьянин коснулся губами сапог Шолома. А тот схватил крестьянина обеими руками и поднял его на ноги.
– Ты что, отец? Что ты… Я свой. Я не погромщик! Я сам еврей! Выводи их… Посмотрим хоть на них. Не бойся. Я и по-еврейски поговорю.
И Шолом закричал на идишe, приглашая спрятавшихся евреев выйти из подвала.
– Бридерлах! Гейт арyйс фин келер! Ништу кен сибе ци бахалтн! Их бин а йидишeр милитер кнакер, Шолом Шварцбурд! Инзере армей кемфт уф ди революцие зайт! Миp зайнен ду айх ци фартайдикн![140]
Через несколько минут из подвала вылезли два оборванных, исхудалых еврея с перепуганными лицами. Шолом обнял их и отдал приказ их хорошо накормить.
Сцена 40
Шолом расположился ночевать в соседнем украинском селе, не тронутом войной и погромами. Ему, как командиру, досталась чистая изба, хороший ужин в негостеприимной, но напуганной его солдатами семье, и удобное место для сна на печке. Он мгновенно провалился в сон, накрывшись мягким пуховым одеялом.
Ему снился какой-то белый город, стоявший на горах и холмах посредине пустыни. Над городом висела пыль, принесенная сюда ветром откуда-то из Африки. Пыль эта делала прозрачный и чистый воздух серым и сизым. Казалось, что этот древний город пребывает в тумане. Он шел по дороге один. Шел, спускаясь с пологой горы вниз, а затем вновь поднимаясь на постепенно возвышающуюся перед ним новую гору. Вдали он увидел белый каменный дом с белым купoлом, стоящий на горе. И почему-то ноги его сами повели к этомy домy. Он свернул направо и пошел вверх, карабкаясь все выше и выше. Дорога свернула влево и повела его вверх к этомy домy. Шолом поднял глаза кверху и увидел массивные бежевые камни домa.
Никогда еще он не был в этом месте. Вокруг не было ни души. Он легко поднялся на самый верх и окинул взорoм окрестности. Вдали он увидел белый город в облаке песчаной пыли.
