Крестоносцы 1410 - Юзеф Игнаций Крашевский
Король ещё не съехал с холма, тронуться также не мог, каждую минуту получая новых пленников и сведения. Несли и везли хоругви, кладя их ему под ноги. Недалеко от поля боя, в Кручим лесу, где в ожидани труппов великое множество чёрных птиц облепило все деревья, словно заранее, почуяв добычу, с далёких земель прилетело, нашли семь крестоносных хоругвей, воткнутых в землю, при которых кроме воронов, другой стражи не было.
Большое количество бочек с вином из лагеря уставшее войско расколов, пило, черпая тем, у кого что было: колпаками, перчатками, шлемами, когда Зиндрам Машковский, опасаясь, как бы опьяневшее войско, утратив силы, не распустилось, приказал все бочки разбить и вылить вино. Это происходило на холме над полем боя, так, что река этого вина, протекая по кровавым трупам, смешанная с кровью, вылилась как поток одной крови на луга Танненберга и отсюда между людьми выросла легенда, что тут кровь павших лилась потоками.
Солнце уже было над западом, когда в первый раз с утра и с этого позорного бегства, которое отболел так сильно, прибежал Витольд, поздравляя Ягайлу с такой великой победой.
– Мы благодарим Бога! – сказал король. – Не наше это дело, а Его.
Витольд едва мог говорить от утомления, а Ягайлу, который от постоянного крика полностью охрип, едва можно было услышать. Приказали созвать рыцарство, но непослушного солдата от преследования и от грабежа среди падших трудно было оторвать.
– Великая победа! – воскликнул Витольд. – Но для меня она тем больше, что я двоих моих ярых врагов в руки получил: Сальсбаха и Шумберга, двух нечестивых псов, которые на том съезде над Неманом у Ковна недружелюбными языками меня и мать мою оскорбляли. Свою бы травму я простил, материнскую не могу, и их головы должны пасть.
Эта была первая Витольдова мысль после победы – совершить месть, но Ягайло этого не допустил.
– Не позволю, – сказал он, – издеваться над побеждёнными, они достаточно за своё имеют. Второй раз мы одержим над ними победу человечностью и лаской. Достаточно Божьей кары и порки над ними.
Не ответил ничего Витольд, но глаза его набухли гневом.
Наконец войско возвращалось от преследования, и приказали трогаться в путь, кто как стоял, забрав из завоёванных лагерей, что удалось спасти, оставляя поле битвы, устланное стотысячным трупом. Зной, который ещё припекал, вид этих тел, лежащих непогребёнными, и не могущих быть погребёнными, вынуждал двигаться на ночлег далее к Мальборгу. Но так далеко уставшего солдата вести было невозможно, так что на четвертой мили поставили новый лагерь.
Разбили для короля шатёр, хотя этой ночью ни он и никто отдыхать не собирался. Приводили полонённых, приносили ещё малые хоругви, приходили с донесениями люди, и каждая новость несла новую радость.
Прежде чем разбили шатёр, король, спешившись и сбросив шишак, имея при себе одного Добка из Олесницы, как стоял, тут же лёг на землю под кустом ежевики, дольше на ногах держаться не в состоянии. Постелили ему только свеже нарванных листьев клёна, которые находились поблизости. Лишь через минуту ему дали знать, что шатёр готов, и король пошёл, отстёгивая доспехи, и голосом, который едва можно было расслышать, спросил о еде.
Весь этот день на жаре, вихре, в зное и битве никто не имел ничего в устах, только после захода солнца, начали искать еду, чтобы успокоить мучивший голод.
А тут же тучи, которые солнце было рассеяло у запада, собрались снова и пошёл проливной дождь, который и на поле боя добивал остатки раненых, ибо спасти их было нельзя, а после жары наступил донимающий холод, появился пронизывающий холодный ветерок. Как можно живей развернули полотна, чтобы спрятаться под ними от ливня, даже костры для варки еды трудно было сразу разжечь. Но в сердцах великая радость от этой победы стояла над всем.
В королевском шатре менялись всю ночь люди и рассказы; каждый приносил своё приключение, у каждого было что добавить к истории этого дня. Некоторые видели явления в воздухе над войском и как бы возносящиеся фигуры; другие чудом сохранили жизнь; иные на неприятеле нашли богатую добычу. Кто что получше достал, нёс королю и складывал, но самым первым даром были бесчисленные бандерии, хоругви и вымпелы, испачканные кровью, которые заполняли собой землю у шатра. В ярости, какая после сражения долго кипела в сердцах, многим погибшим монахам длинные их бороды поотрезали мечами и связали ими, как верёвками, хоругви.
Погоня, что преследовала уходящий отряд крестоносцев под Вильно и которая, его там разбив, поймала командующего, принесла его голову, потому что муж казался значительный, и хотели знать, кто бы это был.
Когда, взяв её за чёрную бороду, нёс Добек в королевский шатёр этот отвратительный знак победы, встретил по дороге ксендза Яна, которому её показал.
Узнал в ней старичок того комтура, который, поранив ему ногу в воротах мальборского замка, наградил его ударом меча плашмя, а позже деньгами. Был это тот Швелборн, что два меча перед собой носить велел, угрожая, что не вложит их в ножны, пока крови не напьётся. Его губы теперь были испачканы кровью, но собственной.
Уже поздно ночью, когда по памяти считали погибших, вошёл в шатёр Мщуй Дунин из Скжина, неся в руке золотую пектораль с мощами святых, на золотой цепочке.
– Наисветлейший пане! – сказал он, отдавая ему её, – большую победу Бог дал, чем мы смели надеяться. Это украшение снял Юрга, товарищ мой, с убитого рыцаря, который ни кем другим быть не мог, только Великим Магистром Ордена, Ульрихом, так как есть люди, которые это видели у него, а на плаще у него был двойной крест.
Слыша это, Ягайло заломил руки, взволнованный, и покатились слёзы из его очей. Взял реликвию и долго молча держал её перед собой.
– Так Бог надменных карает! – отозвался он в конце. – Значит пал тот, который вчера мечтал, что завоюет земли и королевства, и что нас в путы свяжет. Честь и слава Господу в вышних! Честь Тебе, Боже, что гордых смял и милосердие своё над нами и мощь показать соизволил. Имени Божьему пусть будет слава!
– Аминь! – прошептали присутствующие.
* * *
Мальборгский замок снова стоял, позолоченный лучами заходящего солнца и поднимался кровавыми стенами, господствуя над околицей и городом, но возле него царила какая-то
