Марта из Идар-Оберштайна - Ирина Говоруха
– Как ты не знаешь о «Гасках»? Объясняю. Во время посиделок горящая всегда неясно и даже нервозно лучина периодически гасла, либо ей кто-то по-дружески помогал. В наступившей кромешной тьме молодежь начинала на ощупь совершать достаточно интересные дела с теми, кто попадался под руку. В каждом углу раздавались всхлипы, стоны, сдавленные крики. Со временем лучина воскресала, парни с девушками возвращались на лавки и продолжали свои беседы, пряжи и даже песни с той же оборванной ноты. Бывало, за ночь лучина гасла до пяти раз, и каждый раз «грех» происходил с кем-то другим. Спустя время некоторые девушки обзаводились животами, даже не представляя, кто отец их будущего приплода.
Мария не верила. Килина сердилась и «давала зуб».
Киев ощутил войну сразу. Ночью демоны загрузили самолеты, и те с трудом взлетели, словно будучи на сносях. Двинулись дружными тройками-четверками, подбадривая друг друга, покуда не облегчились. Пилот с невинным и даже целомудренным взглядом сверился с картой, рассек одним движением скальпеля стальной живот и вывалил на завод «Большевик» несколько десятков бомб. Те полетели шустро и приземлились в чугунолитейный цех. На следующий день потрясенные рабочие вынесли семнадцать гробов. Во время минуты молчания, когда заикающийся парторг рассказывал о каждом из убиенных, крышка одного из гробов неожиданно отодвинулась, и люди в ужасе бросились к несостоявшемуся покойнику. Им оказался тяжело контуженный литейщик Иван Махиня.
Поначалу паники не было, и все верили в быструю победу. Паника началась, когда по радио объявляли об очередном городе, оставленном советскими войсками. Народ раскладывал на обеденных столах карты, «шагал» по ним толстыми и тонкими, пахнущими селедкой, чесноком и хреном пальцами и понимал, какой населенный пункт станет следующим.
Немцы не зевали. Лихо взяли Каунас, Пружаны, Ружаны и Кобрин. Через два дня – Вильнюс. Через четыре подошли вплотную к Минску. На следующий день уже маршировали по его улицам. Захватили Брестскую крепость с ее нацарапанным «Я умираю, но не сдаюсь». Обосновались в Риге, Львове, Черновцах, Пскове, Таллине и Кишиневе. Всего за неделю слетела, сделав сальто, массовая бравада, и завертелись волчками ужас и замешательство. Война, которой прогнозировали от силы два десятка дней, завернула на второй месяц. В воздухе запахло гарью, кровью, взбитой землей, порохом, дрянным табаком, разлагающимися под летним солнцем трупами, горящим человеческим жиром, перегаром, испеченными прямо на дереве яблоками и сожженными зернами пшеницы. Гноем, грязными бинтами и смятением. Люди из мирной тишины провалились в грохот обстрелов и сирены воздушных тревог. Никто к подобному не был готов. Ни к гигантским потерям, ни к пневмониям, ни к жизни в болоте, в окопе или под открытым небом. Первые бои оказались слишком большим стрессом, и вчерашние плотники, маляры, студенты, кузнецы, учителя, парикмахеры, чертежники и топографы бросали свои винтовки и удирали, а количество взятых в плен просто шокировало. Только спрятаться от поглотившей мир войны было негде. Цена спасения стала единой для всех – жизнь.
В июле враг вошел в Житомир и через два дня купался в речке Ирпени. Началась семидесятидневная оборона столицы, но с приходом сентября фашисты вплотную подошли к Киеву и с интересом рассматривали красавцы мосты, лаврские купола, аттракцион «Чертово колесо». Одна часть киевлян нервно собирала пожитки и направлялась в тыл, вторая, помнившая майский помпезный парад силы, свято верила в непобедимость Красной армии, продолжая строить баррикады и расставлять противотанковые ежи. Мосты взрывались вместе с отступающими, и 19 сентября Киев приспустил флаги, подняв руки вверх. В течение двух дней безвластия город оказался разграбленным своими. Сперва очистили продуктовые магазины и склады, а когда вынесли запасы мяса и капусты, перешли на конфеты и вино. С фабрики им. Карла Маркса тащили халву и ириски. С винного завода – мадеру. Кто половчей – бутылками, остальные – ведрами. Горожане разграбили мебельную фабрику на Боженко, запасаясь столами, стульями, столярными инструментами, иголками и чулками. На несколько лет исчезли лекарства и зубной порошок, большинство болезней стали лечить настоем молодых сосновых шишек, а зубы чистить подсолнечным маслом, болтая его за щеками до густоты.
Фашисты вошли в город без единого выстрела. В ресторане «Кукушка» отведали зайца под сметанной подливой, в «Ривьере» – кабанину в ягодном соусе и цыплят табака. Насладились молдавскими и грузинскими винами, послушали оркестр и расположились в столице на целых два года. Киев их впечатлил растяжкой улиц, архитектурой и изобилием парков и садов. Музыкальным говором, женской красотой и общечеловеческой наивностью. Высотным зданием ЦУМа, пафосной гостиницей «Континенталь» на улице Карла Маркса и краснолицым Университетом имени Шевченко.
Первым делом враг навел свои порядки. Завел часы по Берлину и переименовал Крещатик в Айхгорнштрассе. Приказал сдать оружие, радиоприемники, противогазы и уничтожить всех голубей, опасаясь голубиной почты. В результате длинная вереница испуганных киевлян потянулась на угол Прорезной. Трамваи перевозили оккупантов бесплатно, местных жителей – за пять рублей. Как-то раз в вагон затесался карманник и беззастенчиво запустил руку в чей-то протершийся карман. Народ поднял крик. На передней площадке ехал немецкий офицер. Он приказал остановиться, вывел вора на тротуар и застрелил у всех на глазах. После этого трамвай спокойно двинулся дальше.
Со временем появились плакаты с моложавым Гитлером, позиционирующим себя освободителем в тот момент, как его армия разгуливала по свободным и жилым квартирам и отбирала приглянувшееся. Чаще всего – перьевые подушки и духи «Красная Москва». Для горожан стали печь каштановый хлеб, напоминающий по вкусу мыло, а за кило сала просили целых семь тысяч карбованцев. Всех шатающихся без дела по улицам заталкивали в машины и везли на сборный пункт, располагавшийся на улице Артема, 24. Оттуда – прямо в великую Германию.
В январе сорок второго сытый и довольный Фриц Заукель с усами, похожими на зубную щетку, и обширной лысиной, заканчивающейся ершиком волос, разработал программу вывоза рабсилы с оккупированных территорий. Одним из его распоряжений было следующее: «Всех людей следует кормить, размещать и обращаться с ними таким образом, чтобы эксплуатировать с наибольшим эффектом при минимально возможных затратах». Так появилась программа «Восточные работницы», преследующая цель снять нагрузку с немецких женщин, миссия которых воспитывать детей и проветривать одеяла с подушками, а не вкалывать на производстве бетонных блоков. Заукель мило улыбался и обещал стране четыреста тысяч помощниц по хозяйству. Его усердием к концу сорок четвертого года бесплатной рабсилы насчитывалось до пяти миллионов.
На улицах появились агитационные плакаты с развеселыми славянскими женщинами, шинкующими капусту, и призывом выучить немецкий, ускорить
