Колин Маккалоу - Первый человек в Риме. Том 2
– Я не буду принимать присягу. Пусть даже старший консул уверяет, что закон Аппулея недействителен. Я предпочитаю отдать двадцать талантов серебра. А завтра на рассвете отплываю на Родос.
Зал взорвался криками.
– К порядку! К порядку! – кричали Скавр и Марий.
Когда спокойствие было восстановлено, Метелл попросил:
– Квестор казначейства, подойдите сюда. Спустился представительный молодой человек с темно-русыми волосами и карими глазами, одетый в белоснежную тогу. Это был Квинт Цецилий Метелл Поросенок – собственный сын Нумидийца.
– Квестор, я отдаю эти двадцать талантов серебра в качестве откупа от присяги. Пока сенаторы еще здесь, я требую, чтобы вся сумма была пересчитана. Пусть отцы-сенаторы удостоверятся, что здесь ни на денарий не меньше, чем требуется.
– Мы верим вам на слово, Квинт Цецилий, – невесело улыбнулся Марий.
– Нет, я настаиваю! Никто не уйдет отсюда, пока не будут пересчитаны все монеты. – Метелл закашлялся. – В общем, должно быть что-то около ста тридцати пяти тысяч денариев.
Все уселись на места. Двое писцов достали счетные доски и сели около Метелла. Писцы открыли одну из сумок и высыпали содержимое на стол. Юный Метелл приказал клеркам держать пустую сумку открытой справа от него и начал считать, быстро собирая монеты правой рукой. Время от времени он высыпал их в сумку.
– Подождите! – воскликнул Нумидиец. Поросенок замер.
– Считай вслух, квестор!
Снова по залу прокатился вздох-стон. Поросенок вытряхнул монеты из сумки и стал считать вслух. От волнения он начал заикаться.
Близился закат. Марий поднялся с кресла.
– День закончился, отцы-сенаторы. Но мы еще не сделали дело. Никто не заседает после захода солнца. Поэтому я предлагаю отправиться в храм и принести присягу. Это должно быть сделано до полуночи, иначе все мы окажемся в немилости, как не выполнившие приказ Народа.
Марий посмотрел туда, где стоял Нумидиец и где считал деньги его сын. Оставалось еще много.
– Марк Эмилий Скавр, это входит в ваши обязанности – остаться здесь и довести все дела до конца. Я надеюсь, вы так и сделаете. Разрешаю вам принести присягу завтра. Или через день, если пересчет монет затянется.
Тень улыбки мелькнула в уголках губ Мария. Скавр же хохотал.
Поздней весной Сулла вернулся из Италийской Галлии и тут же, едва смыв с себя дорожную пыль и переодевшись, отправился к Марию. Мария он обнаружил усталым и угрюмым. Это его не удивило – даже до самых северных районов страны дошли слухи о том, что происходило в время принятия закона Аппулея. Марию не пришлось вновь пересказывать ему всю историю – им с Суллой достаточно было молча переглянуться, чтобы понять друг друга.
Лишь после первого кубка с вином Сулла – с блеском в глазах – заговорил о недавних событиях, пытаясь понять их подоплеку.
– Доверие к тебе подорвано, – начал Сулла.
– Знаю, Луций Корнелий.
– Это все Сатурнин, я слышал? Марий вздохнул.
– Как можно его упрекать? Ему есть за что ненавидеть меня. Он произнес уже с ростры с полсотни речей – и все при огромном стечении народа. Теперь каждый обвиняет меня в том, что я его предал: великолепный он оратор. И рассказы о моем предательстве звучат в его устах убедительно. Он знает, чем взять толпу. Причем не только завсегдатаев Форума, но и людей третьего, четвертого и пятого классов, которые так им увлечены, что всякий свободный час тратят, чтобы послушать его.
– Он так часто выступает?
– Каждый день! Сулла присвистнул.
– Это что-то новенькое в анналах Форума. Каждый день? В дождь и в ветер?
– Каждый день. Когда городской претор – его собственный приятель Главция – получает указы верховного жреца и пытается уговорить Сатурнина не выступать хотя бы в дни ярмарок или праздников, тот и ухом не ведет. А поскольку Сатурин – плебейский трибун, никто не осмеливается утихомирить его, – Марий нахмурился. – Постепенно слава Сатурина разрастается. Уже сейчас можно увидеть на Форуме тех, кто только и ходит туда, чтобы слушать Сатурнина. У него есть то, что греки называют «харизма». Их манит его страстность – вряд ли эти люди способны оценить по достоинству его риторское искусство. Просто слушают и заводятся от его речей. И провожают его шквалом оваций.
– Следует приглядеть за ним, а? – Сулла серьезно посмотрел на Мария. – И все же… Почему ты так поступил в Сенате?
– У меня не оставалось выбора, Луций Корнелий. Не такой уж я гений, чтобы все предусмотреть. Вот тут – меня загнали в тупик.
– Однако битва не обошлась без трофеев, – Сулла попытался и подбодрить Мария. – Второй закон о земле еще записан на табличках, и я не думаю, что Плебейское собрание когда-нибудь отменит его.
– Ты прав, – Мария это вовсе не подбодрило. – Но победил Сатурнин, а не я. Народ послушен ему, а не мне. Как дотянуть до конца этого года? Знаешь, как тяжело идти по ростре под градом насмешек и оскорблений, когда там вещает Сатурнин? И совсем невмоготу ходить мне в Курию. Ненавижу… Ненавижу липкую скользкую улыбку Скавра, самодовольную и наглую усмешку Катулла – я не создан для политической арены; теперь я окончательно понял.
– Не может быть! Ты? Один из лучших плебейских трибунов? Ты знал тонкости политической борьбы, ты любил ее, иначе не стал бы таким трибуном!
– Тогда, Луций Корнелий, я был моложе. У меня были неплохие мозги. Но я так и не сумел стать политиком.
– И поэтому собираешься уступить сцену позерам и беспринципным людям типа Сатурнина? От Гая Мария ли я это слышу?
– Я уже не тот Гай Марий, которого ты знал, – печально улыбнулся Марий. – Новый Гай Марий очень, очень устал.
– Тогда уезжай отсюда! Хоть на лето!
– Я и собирался. Но не раньше, чем ты сочетаешься с Элией.
Сулла вскочил и вдруг рассмеялся:
– О, боги! Я совсем об этом забыл! Пойду-ка я домой и попробую встретиться с тещей. Не волнуйся, она сделает все, – Сулла содрогнулся, – чтобы побыстрей от меня отвязаться.
– Да, она очень нервная. Я купил ей небольшую виллу в Кумее, неподалеку от нашей.
– Тогда я полечу домой, как Меркурий, заключивший контракт на починку виа Аппия. Если Элия еще ждет, тут же заключу брак… А ты прав! – вдруг вспомнил Сулла, – Катулл Цезарь действительно выглядит как верблюд! Феноменальное высокомерие.
Юлия ждала у кабинета, чтобы перехватить Суллу:
– Ну, как ты его находишь?
– Он – в порядке, сестренка. Они причинили ему немало боли, он страдает. Забери его куда-нибудь в Кампанию, пусть искупается в море и понежится среди роз.
– Да, да, как только ты женишься.
– Женюсь, женюсь! – закричал он и поднял руки, будто сдаваясь в плен.
Юлия вздохнула:
– Лишь одного уже не исправить, Луций Корнелий. За полгода на Форуме Гай Марий постарел больше, чем за десять лет на полях сражений.
Казалось, что все решили отдохнуть, так как когда Марий уехал в Кумей, общественная жизнь в Риме почти замерла. Один за другим нобли покидали город, становившийся невыносимым в летний зной, когда велика была опасность тифа и другой заразы – даже Палатин и Авентин страдали от эпидемий, не говоря уже о Субуре и Эсквилине.
Опасности жизни в Субуре не слишком тревожили Аврелию; она проводила время в прохладных комнатах, в тенистом дворике, за толстыми стенами инсулы. Вместе с ней переживали эту пору Гай Матий и его жена Присцилла, которая, как и Аврелия, была беременна и ждала ребенка примерно к тому же сроку, что и хозяйка дома.
За обеими женщинами хорошо присматривали – и Гай Матий, и Луций Декумий прилагали для этого все возможные усилия. Цветы в доме не переводились, а последнее время Луций Декумий каждый раз приносил с собой то сладости, то редкие специи, чтобы поддержать аппетит своей дорогой Аврелии.
– Как будто он когда-нибудь пропадал! – смеялась она, разговаривая с Публием Рутилием Руфом, еще одним постоянным посетителем дома.
Ее сын, которого назвали Гаем Юлией Цезарем, родился на тринадцатый день квинтилия – дату его рождения записали в списки храма Юноны Луцины. Это был крупный ребенок, очень сильный и крепкий; спокойный и серьезный, плакал он редко; белокурый, глаза светлые, с зеленовато-голубым оттенком, но с темно-синим почти черным, ободком.
– Твой сын – это что-то необыкновенное! – Луций Декумий внимательно всматривался в лицо младенца. – Ты только посмотри в эти глаза! Его бабушка будет в ужасе.
– Не говори так! – возражала Кардикса с самого начала покоренная этим мальчишкой, первым в семье.
– Ты только посмотри, – настаивал Луций Декумий, разворачивая узловатыми пальцами узорную пеленку. – Ох-ох-ох! Так я и думал! Большой нос, большие ступни и большой член!
– Луций Декумий! – Аврелия смущенно потупилась.
– Что за дела! Уходи-ка отсюда! – и Кардикса вытолкала его из комнаты.
…Сулла заглянул к Аврелии через месяц после рождения ребенка, сославшись на то, что она – единственная из его знакомых, оставшихся в Риме, и извиняясь за свою навязчивость.
