Милий Езерский - Триумвиры
Под стенами Брунднзия Цезарь остановился — прибыли послы Помпея с мирными предложениями. Но они медлили с переговорами и хитрили:
— Подождем приезда консулов, Помпей не может решить такого важного дела без главных магистров.
Прошло несколько дней. Однажды ночью Цезарь был разбужен шумом: посольство оставляло лагерь.
— Почему уезжаете? — опросил обеспокоенный Цезарь.
— Так приказал наш господин, — послышались разрозненные голоса.
На рассвете Цезарь получил известие, что Помпей вышел со всеми кораблями в море.
Взбешенный полководец бегал по лагерю и кричал:
— Они желают войны! Они жаждут крови! Слышите, коллеги? — обращался он к сбежавшимся легионариям. — Я хотел мира, а Помпей обнажил меч! Я предлагал ему власть и готов был подчиниться, а он ищет моей смерти! О горе! Горе!..
Притворно рыдая, он рвал на себе одежды и говорил:
— Готовы ли вы, коллеги, поддержать меня в этой борьбе? Согласны ли вы пойти со мной в Испанию?
— Да здравствует император! — кричали легионы. — Пойдем, куда прикажешь!
— Коллеги! У меня только четырнадцать легионов, но это непобедимые легионы Цезаря, завоевавшие Галлию! Помните: за нашей спиной усмиренная провинция. готовая восстать, у нас мало денег, мало провианта, нет кораблей… А у Помпея — испанские войска, в его руках море, богатые провинции! Он наберет на Востоке множество легионов… Ужас охватывает меня при мысли о борьбе, но, когда я смотрю на вас, дорогие коллеги, в сердце возникает твердая уверенность в победе…
— Разобьем Помпея! — крикнул Антоний, и его возглас, подхваченный тысячами здоровых глоток, обрадовал Цезаря.
— Слава Цезарю! Слава! — гремели легионы, направляясь по талому снегу к Брундизию.
Цезарь шел пешком впереди войска. Сияло солнце, ветер развевал полы его красного плаща, и длинный галльский меч сверкал на правом боку. На бледном лице Цезаря лихорадочно блестели черные глаза.
Италия была занята в два месяца, — к зимнему солнцестоянию он был в Брундизии.
II
«Победа зависит от быстроты действий», — думал Цезарь, посылая гонцов в муниципии юной Италии с приказанием оставаться войскам на местах.
Обязав приморские города послать суда в Брундизии, Цезарь приказал военачальникам приступить к постройке кораблей (Долабелла должен был занять Иллирию) и овладеть близко расположенными к Италии житницами — Сардинией и Африкой.
Пробыв в Брундизии одни сутки, Цезарь немедленно отправился в Рим.
Проезжая через Формии, он посетил Цицерона, желая укрепить с ним дружбу, и усиленно приглашал его в Рим.
— Едем вместе. Там ты займешься мирными переговорами с Помпеем.
— Мирными переговорами? Но разве ты, Цезарь, не собираешься в Испанию? А затем в Элладу?.. Но помни, я воспротивлюсь в сенате твоим походам…
— Неужели ты не видишь, Марк Туллий, что Помпей стремится к войне и не желает вступать в переговоры?
Приближенные Цезаря, молодые и наглые искатели приключений, кричали:
— Долой Помпея!
— Что ты там говоришь, Цицерон, о сенате и о мире?
Старый Помпей отжил свое время!..
Побледнев, Цицерон смотрел на полководца: губы его дрожали, и он не мог выговорить ни слова. Наконец, пролепетал, задыхаясь:
— Зачем же ты, Цезарь… говоришь… о мире?.. Они, — указал он на Мамурру и его друзей, — жаждут грабежа государственных ценностей и вовсе не помышляют о благе республики…
Цезарь смутился.
— Нет, ты ошибся, Марк Туллий!.. Твоя дружба с Помпеем — это заискивание слабого перед сильным. Вспомни, как поступил Помпей перед твоим изгнанием. Заступился ли он за тебя, когда Клодий мстил за Катилину и его друзей?..
Цицерон злобно усмехнулся:
— А кто, Цезарь, науськивал на меня негодяя Клодия? Не ты ли? Ты подстрекал Катилину к мятежу, а потом мстил мне преступными руками Клодия… Я не верю тебе, Цезарь!
Они расстались недовольные друг другом.
Прибыв в Рим, оставленный им девять лет назад, Цезарь созвал сенат вне померия и предложил послать в Элладу послов с мирными предложениями. Обратившись к народу, он сказал:
— Квириты! Кучка оптиматов привлекла обманным путем на свою сторону моего друга « родственника Помпея, и теперь он стал моим и вашим врагом. Мы, оба популяры, стояли всегда на страже благосостояния плебса, но Помпей слабоволен, и нужно пожалеть старика, впадающего в детство… Ему ли, больному, воевать?.. Я уверен, что боги вразумят его и он примет мирные предложения…
Толпа закричала:
— Долой Помпея!
— Хлеба! Хлеба!
Цезарь горестно покачал головою.
— Я понимаю, квириты, вашу суровость по отношению к мужу, изменившему вам… Я понимаю также бедственность, в которую вы попали по вине Помпея (Бешеные крики заглушили его слова)… и поэтому прикажу выдавать вам хлеб… Обещаю каждому из вас по триста сестерциев, как только… кончится эта братоубийственная война… Назначьте же, кого послать к Помпею с мирными предложениями…
— Долой Помпея!
— Не тебе просить мира!
— Пусть сдается на твою милость!..
Крики усиливались. Цезарь видел яростные лица, ощеренные зубы и, подняв руку, сказал:
— Если никто не желает ехать к Помпею, пусть он сам приедет к нам!
— Да здравствует Цезарь! — закричала толпа, и сотни рук протянулись к нему. И вдруг его подхватили и подняли. — Да здравствует император! Vivat, vivat!
Заставив сенат назначить исполняющим обязанности консула Марка Эмилия Лепида, друга своего детства, зятя Сервилии и претора этого»года, а Антония начальником войск, оставляемых в Италии, Цезарь потребовал выдать ему казну. Но сенат был против.
— Я не привык, отцы государства, останавливаться перед препятствиями, — резко заявил Цезарь и приказал кузнецам и воинам отправиться в подземелье храма Сатурна и разбить двери сокровищницы.
Посланный центурион вскоре вернулся.
— Вождь, народный трибун не разрешает проникнуть в подземелье.
— Что? — побагровел Цезарь. — За мной, коллеги! Клянусь Сатурном, я усмирю этого наглого человека!..
Пригрозив народному трибуну смертью, Цезарь смотрел, как кузнецы разбивали огромными молотами железные двери, как сыпалась твердая, как камень штукатурка, как Антоний спускался по каменным ступеням в подвал и воины выносили золотые и серебряные слитки и монеты.
— Пересчитать, — приказал полководец рабам-счетоводам, и, когда Антоний объявил, что казна составленная Помпеем, состоит из пятнадцати тысяч фунтов золота, тридцати пяти тысяч фунтов серебра и сорока миллионов сестерциев, Цезарь вымолвил, нахмурившись: — Мало.
Толпы народа, испуганные насилием над народным трибуном, угрюмо молчали. Воины весело увозили золото и серебро. Антоний обратил внимание Цезаря на общее недовольство, но полководец презрительно сказал:
— Выдай им хлеба — и они замолчат. Толпа, дорогой Антоний, это цемент, скрепляющий камни, которые в совокупности составляют твердую власть. Ты согласен, Марк Эмилий? — обратился он к Лепиду.
— Толпа, Цезарь, тебя поддержит. Обещай, ей побольше, и она понесет тебя на своих плечах… А давать.. Можно ей и ничего не дать, когда будешь у власти…
Цезарь засмеялся и взглянул на Антония:
— Софизм это или мудрая философия?
— Простая философия жизни, — сказал Антоний, поглаживая бороду. — Как верно то, что ты отправляешься из Рима без легионов, так же верно, что популяр Цезарь будет владыкою всего государства.
Повеселев, Цезарь обнял обоих друзей.
— Оставляя вас в Италии, я доверяю вам, потому что люблю вас и глубоко уважаю, — молвил он. — Помни, Антоний, что в твоем ведении находятся шесть легионов, с которыми я прошел Италию с севера на юг: три расквартированы в Брундизии, Таренте и Сопонте, один дан Квинту Валерию и два — Куриону…
— Итак, Цезарь, ты намерен воевать в Испании при помощи восьми галльских легионов, — задумался Антоний. — Но подумал ли ты, что Галлия может восстать?
— Я все обдумал.. Марк Котта должен быть изгнан из Сардинии, а Марк Катон — из Сицилии…
Лишь только Цезарь уехал, нобили, возбуждаемые сенаторами-помпеянцами, подняли головы. Своими действиями Цезарь вооружил против себя оптиматов, а Антоний, назначенный господином Италии, проводил время в диких увеселениях: чувственный, он позволял себе бесчинства; его можно было встретить в притонах разврата, в обществе обаятельной гетеры-девушки Кифериды, с которой он прогуливался, полулежа в ее лектике, по улицам Рима.
Похожий лицом на Геркулеса, красивый, с окладистой бородой, веселый и остроумный, он покорял женские сердца, и его бесчисленные любовные похождения оскорбляли сенаторов и всадников, втайне опасавшихся за своих жен и дочерей. И. действительно, в его кубикулюме творились постыдные дела, но жалобы отцов семейств, обращавшихся к цензорам, оставались без последствий: магистры боялись всесильного начальника конницы.
