Анн Бренон - Нераскаявшаяся

— Это Церковь, которая сдирает шкуру! — воскликнула Гильельма, и на глазах ее показались слезы.

— Как они смеют претендовать на то, чтобы называться Церковью Христовой? — кротко спросил добрый человек? — Христос и апостолы Его, никто из них, никогда не судили, никого и никогда не осуждали на смерть. Наоборот, Господь Наш сказал в Своем Евангелии: не убий, не судите. И Он сказал также: возлюби врагов своих.

Гийом Белибаст склонил голову. Он убийца. А истинная Церковь Божья, которая гонима и прощает, не судит и не осуждает. Это он сам осудил себя в сердце своем.

ГЛАВА 38

ДЕКАБРЬ 1307 ГОДА

Моя мать говорила, что (еретик) сказал ей, что когда души детей после смерти выходят из тел, то они могут входить в тела детей, которые рождаются после смерти первых и утешить свою мать…

Гильельма потеряла ребенка, которого она носила. Это случилось под конец осени, в один из вечеров, когда на огне жарят каштаны. Невыновимая, жуткая боль поднялась у нее внутри и стала биться в низу живота. Она не спала всю ночь. Когда началось кровотечение, она сидела на кровати, согнувшись пополам. Бернат со всех ног побежал на другой конец Рабастен, чтобы найти Кастеляну Дюран и ее куму Эйменгарду Ру, жену рыбака, тоже стоявшую на дороге Добра. Но они нечего не сумели сделать для Гильельмы, хотя старались, как могли, используя и свои ловкие руки, и все свои знания в этой области. Все, что им удалось — это приуменьшить последствия выкидыша для жизни самой Гильельмы. Ребенок уже почти сформировался. Подруги отказались показать его матери, как она ни просила.

Вечером того же дня Гильельма, вся в слезах, закутанная с ног до головы, дрожала от холода у очага. Горячка, охватившая ее после потери ребенка, начала уже отступать. Ее мысли постоянно кружились вокруг одного и того же, она все спрашивала и спрашивала себя, почему и каким образом с ней случилось такое несчастье. Она молода, и хотя не крупного телосложения, но вполне здоровая и сильная. Что же не так? Она не могла отделаться от мысли, что всему виной злая воля Монсеньора Бернарда Ги. Он взялся за дело смерти, управляемый князем смерти, злобным богом, фальшивым богом мира сего, склоняющим людей к обману, лжи и ненависти. Ему, князю мира сего, нравится возводить пирамиды власти, умножать несправедливость и страдание. Столько ненависти окружило малое стадо, столько ужасов оно перенесло. Разве сердца людские могут это выдержать, и разве можно дарить после этого жизнь?

— Перестань же плакать и рыдать, — нежно и сострадательно повторял ей Гийом Белибаст, пытаясь ее утешить. — Ты ведь не потеряла ребенка на самом деле, это всего лишь незавершенный комок плоти, который даже не имел еще души Божьей, всего лишь пустая оболочка, неудачно сформированная дьяволом. Если Бог так захочет, у тебя еще родятся настоящие дети, имеющие душу, которые станут добрыми верующими!

— Так, по–твоему, это была всего лишь одежда из шкуры? — разъярилась Гильельма, загораясь азартом спора. — Да он уже становился похож на Берната и на меня! И представь себе, что это дитя имело душу, такую же, как и у нас!

— Иллюзия! — заявил послушник. — Ловушка князя мира сего! Вот вы, женщины, всегда такие доверчивые и привязчивые, все вы, даже добрые верующие. Потому что вашей женской природе и телу свойственно рождать, вы все слишком склонны верить дьявольским соблазнам.

— Ты ерунду говоришь, — злилась Гильельма. — Ты никогда не заставишь меня поверить в то, что любовь к матери, отцу или ребенку — это дьявольская ловушка. Я же, наоборот, верю в то, что такая любовь в этом мире — проявление любви Божьей. Истинный Бог — разве Он не Отец небесный?

— Прекратите свои ссоры, — внезапно раздался голос. — Гийом, лучше бы ты подумал о своих испытаниях и обетах. Ведь среди них есть и обет не злословить. И в этом мире, и в глазах Бога добрые верующие равны между собой, и мужчины, и женщины. Отец небесный не видит между ними никакой разницы. Все души человеческие — Его дети, все они созданы благими и равными между собой…

— И все будут спасены, — продолжил цитату послушник, бросая жалобные взгляды на Фелипа де Кустаусса, который спустился с солье, где пытался немного отдохнуть.

— Добрый христианин, скажите мне, — взмолилась Гильельма. — Разве у него еще не было души, у моего маленького?

— Я не знаю, Гильельма, — участливо вздохнул добрый человек, садясь напротив нее. — Но я слышал, как более сведущие христиане говорили, что душа вселяется в тело в момент рождения. Но что это изменит, в конце концов? Подумай–ка лучше о другом: что было бы, если бы этот ребенок сейчас увидел свет? Такие трудные времена нам предстоят, тебе ведь это хорошо известно. А с ребенком на руках ты, возможно, оказалась бы в еще большей опасности, чем сейчас.

— Так же и Бернат мне говорит, — подтвердила Гильельма упавшим голосом.

И она задумалась о смерти Серены, говоря себе, что, в конце концов, ей самой еще повезло, что она пережила выкидыш. Смешливая и очаровательная Серена, которой Мессер Пейре Отье дал утешение в начале осени. Ей было самое большее двадцать лет. Она тоже была здоровой и сильной девушкой. Младшей дочерью Бланши Гвиберт, из Фергюс. Она недавно вышла замуж и умерла при родах первого же ребенка. Ребенок тоже не выжил. Ее подруга, Бернарда Райне, одна из дочерей Бараньоны Пейре, рассказала об этом Гильельме. Бернарда участвовала в consolament Серены вместе с тремя другими дочерьми Бланши де Фергюс, Гильельмой и Валенсией, бывшими замужем за братьями Фауре из Мезен, и старшей дочерью, Боной, женой Гийома Думенка и жившей в Сен — Жан Л’Эрм. Старая Бланша, увидев, что роженице совсем худо, сама организовала всю церемонию и привела доброго христианина Пейре из Акса, скрывавшегося недалеко оттуда, в Ла Гарде де Верфей. Хоть бы Богу было угодно, повторяла Бланша, хоть бы Богу было угодно, чтобы ребенок тоже получил возможность спасти свою душу, и может, его душа тоже сумеет воспользоваться тем благом, который добрый христианин изольет на умирающую мать. Но Бернарда Райне сказала, что Мессер Пейре Отье сурово напомнил старой верующей, что ни одна душа не сможет спастись без того, чтобы она лично и сознательно не попросила об этом. Потому не крестят Духом Святым маленьких детей, не способных к разумному восприятию.

Гильельма немного знала несчастную Серену. Она встречала ее в Сен — Сюльпис, у Бернарды Райне, или у дамы Бараньоны. Серена часто приходила туда, когда ее сосватали, и потом, когда ее мужем, совсем на короткое время, стал молодой человек из Сен — Сюльпис. А о ее старой матери, Бланше Гвиберт де Фергюс, Гильельма слышала только, как о ней говорили, что она очень преданная верующая и подруга добрых людей, той же закалки, что и дамы Себелия Бэйль из Акса, Бараньона Пейре из Сен — Сюльпис или Монтолива Франсе из Лиму. Мартин Франсе, вдовец, оплакивавший Монтоливу, и приходивший сюда в прошлом году, говорил о преданности таких верующих слова, которые невозможно забыть…

Разве Гильельма сама не выросла в подобной крепкой семье, где дети и внуки воспитывались в вере отца и матери? Но неужели наступят еще более ужасные времена, которых еще никогда не было, но которые ожидают верующих Церкви Божьей?

— Добрый христианин, добрый христианин, — спросила, наконец, Гильельма. — Скажите мне: я уверена, что Гийом обманывается. Ведь невозможно же, чтобы привязанность к своим отцу и матери была всего лишь ловушкой зла…

— Утишь свои страхи, Гильельма. Всякое проявление любви в этом мире заставляет зло отступить и возвещает Царство Божье.

В канун Рождества 1307 года Гильельма и сама повстречала даму Бланшу Гвиберт в ее каммас в Фергюс. Это был одинокий хутор, затерянный между Верфей и Гарригэ. Именно в этом доме послушник Гийом Белибаст должен был получить крещение и посвящение Церкви добрых христиан. Поскольку, несмотря на тяжелые времена, церемония, согласно ритуалу Церкви, должна быть торжественной и в ней должно принять участие как можно больше находящихся в подполье добрых людей, было слишком рискованно проводить ее в маленьком домике в Рабастен. Там, в общем–то, и негде было устроить такое грандиозное собрание, не привлекая при этом внимания соседей. Бланша, почтенная вдова, мать и бабушка, управляла большим домом в Фергюс, хозяйством своего старшего сына Виталя, и жила в окружении остальных сыновей и домочадцев. Все эти домочадцы, не только ее сыновья и замужние дочери, но даже невестки и внуки, стояли на дороге добра. У Бланши иначе и быть не могло. Сам Старший, Пейре из Акса, избрал Фергюс для собрания на Рождество.

Из соображений безопасности все сходились туда разными дорогами. Согласно ритуалу, Фелип де Кустаусса должен был сопровождать послушника, которого он обучал, чтобы представить его для обряда крещения в Церкви, которая соглашалась его принять. Он попросил Пейре Бернье снова стать их провожатым. Добрый проводник прибыл в Рабастен в самый разгар зимних холодов. Мужчины долго, почти целую ночь, общались между собой. Пейре Бернье был озабочен. Он знал, что вокруг него сжимались клещи преследования. Его братья и кузены были переведены из Каркассона в Тулузу по требованию Бернарда Ги, вместе с другими арестованными из Верден — Лаурагэ. Ясное дело, что их сведут на очной ставке с Гийомом Фалькетом и новыми арестованными, о которых тот ничего не знает. Пейре понимал, что рано или поздно инквизитору станет известно о его убежищах, маршрутах, тайных друзьях — а, следовательно, и об убежищах, маршрутах и друзьях добрых людей. Считать что здесь, в Рабастен, в епархии Альби, мы лучше защищены — это большая оплошность, сказал Бернат. Все эти инквизиторы работают сейчас рука об руку.