Серо Ханзадян - Царица Армянская
И холод подгоняет.
Десять дней добирались до Нерика.
Мари-Луйс, Таги-Усак и Арбок Перч во главе войска первыми въехали в
город. На вершине полуразрушенного храма закаркала ворона. В нее стали
кидать камнями, чтоб улетела, но Мари-Луйс велела не трогать птицу.
— В ее образе сам бог Мажан-Арамазд нам явился. Не спугивайте.
Войско вошло в Нерик, погоняя впереди себя пленных хеттов и у них же
захваченные стада.
Царь расположился в палатах властителя города. Воинов разместили
группами. Мари-Луйс позаботилась, чтоб супруг был устроен удобно, и, как в
былые времена, делала все, чтобы его желания и нужды исполнялись
неукоснительно.
Устраивая его, она (как бы невзначай) спросила:
— А когда меня не было с тобою рядом, кто вместо царицы разделял твои
заботы?.. Только не думай, я не от ревности...
Каранни невинным взглядом посмотрел ей в глаза и сказал:
— Я и не думаю, моя царица, что червь подозрения закрался к тебе в
душу. Твое место всегда оставалось незанятым.
Мари-Луйс хоть и поверила ему, но не утешилась. Ей хотелось, чтоб он
отрешился от нее, забыл. Тогда, может, легче будет и вина и жалость
сравняются?..
Мари-Луйс занялась разного рода делами и распоряжениями, которые
отдавала своим придворным, слугам и рабам дома властителя Нерика, а в
горле все время комом стоял с трудом сдерживаемый крик. Еще недавно жила
она в этом доме чистая, неоскверненная, приехавшая на священное
поклонение. Была счастлива и довольна, что рядом преданный, всегда готовый
исполнить любое ее требование Таги-Усак. И не из рабского подчинения, не
по обязанности...
Да, но уже тогда колдовские чары сковали ее сердце... О боги,
покарайте, кто виновен в этом!..
Велики муки твои, человек!..
Мари-Луйс не могла не сознавать, что при встрече с Таги-Усаком все
существо ее наполняется нежностью и она прощает его, жалеет. Хотя жалеть
ей надо прежде всего себя...
Страшная буря бушевала в душе царицы. Во гневе она порой проклинала
себя за то, что выжила, спаслась. «Зачем это и для кого?!» — думала она,
сгорая, как на костре, в огне своих тревожных дум и неуемной страсти...
Ворона, словно навечно поселившаяся на вершине храма, все каркала и
каркала, предвещая лютую зиму. По улицам с лаем носились бездомные собаки.
Чего она каркает, эта ворона?..
В Нерике опять жили армяне, те, кому удалось спастись от беспощадной
хеттской резни. Едва почуяв, что возвращаются свои, горожане стали
выбираться из укрытий, где прятались, и ринулись к дому властителя Нерика,
стали кричать, звать царицу.
— Мы умираем, будь милосердна, божественная царица наша, помоги нам!
Таги-Усак доложил, что армянам-нерикцам нечего есть. Но что можно
поделать?.. А толпа безумствовала. И Арбок Перчу пришлось применить силу,
чтобы всех разогнать.
— Царица, люди ждут от тебя помощи. Пожалей их, помоги! — взмолился
Таги-Усак, опускаясь на колени перед своей госпожой.
— Кому-то надо и меня пожалеть, — раздраженно бросила Мари-Луйс.
И тут Таги-Усак уже решительно потребовал помочь народу.
Но царице сейчас все было противно — и алчущая, стенающая толпа, и
Таги-Усак.
— Я одного желаю: чтоб тебя не было! Уйди с глаз моих! — она посохом
со всей силой ударила его.
Таги-Усак схватился за плечо, из которого хлынула кровь и полилась на
ковер.
Тут же сорвав с себя шелковый пояс, Мари-Луйс стала перевязывать его
рану.
— Ты снова сняла свой пояс, Мари-Луйс?.. — прошептал Таги-Усак.
— Но не для того, чтобы усладить твою вожделеющую плоть. Не кичись
былой близостью нашей. Не от твоей силы то было, а от моей слабости...
Царица заботливо перевязала ему рану и села.
— Какая же ты жестокая! — не без удивления сказал Таги-Усак. — Сама
ранишь, сама и исцеляешь...
— Я жестокая?
— Да. Ты, царица! Не женщина...
— Вот как?! — крикнула Мари-Луйс. — Знай же, что я обыкновенная
шлюха, а не царица армянская.
Таги-Усак снова кинулся перед ней на колени:
— О царица! О божественная моя Мари-Луйс! Тобою одной и живу в этом
мире! Ты величайшая из женщин! Не казни себя! Все содеянное тобой полно
величия!..
Потрескивая, догорало в светильниках масло.
— Скажи, горе мое, что ты от меня хочешь? — вдруг тихо спросила
Мари-Луйс после продолжительного молчания.
— Сбрось камень со своего сердца! — взмолился Таги-Усак. — Примирись
с Каранни... Он любит тебя...
В негодовании царица даже подскочила на стуле.
— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Никто из мужчин впредь не
будет мне желанным. Я хочу жить иной жизнью, неведомой и недоступной вам.
Хочу жить сама собою, но не только для себя!..
Через мгновение, уже успокоившись, Мари-Луйс ровным голосом, но очень
властно проговорила:
— А теперь послушай, что я тебе скажу, и беспрекословно все исполни.
Весь провиант, отложенный для пленных, раздай голодающим армянам Нерика!
Иди...
Таги-Усак молча покинул покои царицы.
* * *
Три дня уже, как прибыли в Нерик.
Площадь перед храмом бога Мажан-Арамазда, запруженная пленниками,
полнилась медным перезвоном цепей, в которые они были закованы. Их согнали
сюда восстанавливать то, что ранее разрушили хетты.
Надсмотрщики стояли над ними с кнутами и тяжелыми дубинками, то и
дело подгоняя и приговаривая:
— Работайте, работайте!..
Рано утром Каранни и военачальники на колесницах проехали и осмотрели
город, а затем направились к войску, выстроившемуся в ожидании
престолонаследника на открытом плато неподалеку от палат властителя
Нерика.
Поприветствовав своих воинов, Каранни громогласно объявил:
— Сейчас каждый из вас получит положенную долю добычи! Вы невиданной
храбростью одержали такую победу, что о вас будут помнить во все времена.
И боги славят вас!
Быстро соорудили помост. На нем установили два высоких стула и
пригласили престолонаследника сесть как на троне. Пригласили и царицу.
Мари-Луйс пришла внешне спокойная, миролюбивая. Почтительно кивнула
царевичу и в ответ на его приглашение покорно села слева от него, как
всегда это делала.
Воины громко и радостно приветствовали царицу.
Все добытое на войне добро грудилось посреди расчищенной от снега
площади. Захваченный у хеттов скот и отары овец находились в другом месте
под присмотром пленников.
Назначенные для раздачи даров жрецы ждали слова царевича.
Каранни поднялся и в воцарившейся тишине громко сказал:
— И скот, и рабов, и все, что нами захвачено у врага, я приказываю
раздать в равной доле и воину, и военачальнику!
Стоявший вблизи от царевича родоначальник Сисакана Татан тихо, чтоб
не слышал никто другой, спросил:
— Я не ослышался, божественный? Как так — в равной доле?..
— Все всем поровну!..
Знать насторожилась: что это с престолонаследником, куда он гнет?
Простого воина равнять со знатью?..
Однако возразить царевичу никто больше не решился.
А добыча была воистину несметной. И оружие, и снаряжение, и шатры. А
сколько золота и серебра! Сколько скотины, овец, рабов-пленников!
И все поровну? И воину, и его властелину?..
Немыслимо...
По знаку Каранни начали с пленников. У каждого хетта внимательно
проверяли зубы, щупали мышцы.
Больных и немощных тут же передавали жрецам (заранее было определено,
что их потом выведут за пределы города и уничтожат), а всех годных
построили по трое и стали наделять ими воинов и военачальников.
Потом раздали скот и уж вслед за тем все иное добро.
Воины навьючили каждый свою долю добычи на полученных в рабство
хеттов-пленников и погнали их вместе со скотиной к становищу.
Уходили, кланяясь престолонаследнику и царице.
— Слава великому героическому Каранни!
— Слава!..
Почти до самого вечера длилась раздача.
Только после всех воинов получили свою долю родоначальники и
военачальники, престолонаследник и царица.
