Евгений Салиас - Свадебный бунт
Через несколько дней Кисельников, ничего не сделавши и не устроивши, обойдясь только одним молебном в соборе да присягой нескольких лиц на верность государю, выехал в столицу с пустыми руками.
XXXIX
Наступил февраль месяц… Новый воевода продолжал переписываться с другими самозванными воеводами других посадов и городов. В половине февраля приехал гонец от черноярских стрельцов с просьбой о помощи, так как на них уже идет войско под предводительством князя Хованского.
Носов, конечно, должен был отказать в этой помощи. У него у самого было не более тысячи человек самодельной рати, на которую он мог положиться. Не бросать же город и идти помогать черноярцам. Вместе с тем Носов был угрюм и сумрачен.
Если на Черный Яр уже идет войско, то на Астрахань тоже надо ждать.
Воевода собрал совет из своих ближайших помощников. Сошлись все те же Зиновьев, Быков, Колос и другие. Только Лучки Партанова не оказалось на лицо. И тут в первый раз один из коноводов горячо стал усовещевать бросить бунт, загодя покаяться в своих винах и просить прощенья, чтобы не погибнуть. Это был Колос.
Носов был изумлен и смущен речами давнего друга Колоса. Он считал его умным, хотя и не умнее себя, но дальновиднее и хитрее.
— Ты, знать, почуял что? — сказал он. — Вести имеешь или нюхом чуешь? Говори.
— Нюхом чую, Яков Матвеев. Да и вести имею, — отозвался Колос.
— Какие?
— Что мне тебя зря пугать. Сам скоро узнаешь. Может, враки. Может, кто слух пустил по городу, вот так же, как мы надысь пускали про учуги да про обоз с немцами. Обожди мало, сам узнаешь.
И Колос ни за что не захотел сказать, какие причины побудили его изменить свой образ мыслей. Между тем причины были как личные, так и более важные.
Те же причины подействовали и на другого отсутствовавшего коновода всего бунт.
Лучка Партанов был деятельным сподвижником Носова только до половины зимы. Повидавшись и побеседовав с приезжавшим Кисельниковым, Лучка будто переменился, стал реже бывать в воеводском правлении и стал отклоняться от поручений Носова. Наконец, вскоре после отъезда Кисельникова, Партанов взял жену и выехал в гости к своему приятелю, который еще со дня своей свадьбы бросил Астрахань и ни единого разу с тех пор не наведался.
Барчуков с женой жил с тех пор на хуторе Кичибурского Яра. За это время много воды утекло в мирной жизни хутора. Ватажник Клим Егорович Ананьев приказал долго жить еще в конце октября месяца. Барчуков стал полным хозяином всех учугов и всего имущества и был уже сам в числе ватажников астраханских. Нетерпение часто брало молодого ватажника побывать в городе и в доме, но он дал себе слово обождать и даже ноги не поставить туда, пока не заведутся настоящие государевы порядки.
Так как Кичибургский Яр был на дороге между Астраханью и Царицыным, то посадский Кисельников, проехавший в качестве гонца, оба раза останавливался у Барчукова. Беседа с гонцом еще более побудила Барчукова обождать переселяться в свой городской дом.
— Поверь мне, молодец, — сказал Кисельников, уезжая от Барчукова, уже на обратном пути к Москве, — поверь, что скоро всей смуте конец будет. Желаю я тебе и хозяйке, чтобы крестины твоего первенца уже были в городе, в ватажническом дому..
Вскоре после проезда Кисельникова, явился в Кичибургский Яр первый друг хозяина, Лучка Партанов. Барчуков хорошо помнил, что он был всем обязан хитрому и ловкому Лучке. Не подружись они когда-то, сидя в яме, во тьме кромешной, не пусти Лучка свой диковинный слух по городу о немцах и не ошалей астраханцы до того, что более сотни свадеб сыграли в одно утро, — не видать бы Барчукову своей Варюши как ушей.
За все время еще осенью две приятельницы, т. е. Варюша и Дашенька, случайно вышедшие теперь замуж за двух приятелей, постоянно имели сношения. В ноябре месяце Дашенька даже приезжала в гости к своей приятельнице с поручением от мужа и приглашением в город. Барчуков тогда на отрез отказался и от приезда, и от той должности стрелецкого сотника, которую ему предлагал воевода Носов.
Теперь времена пришли иные, роли переменились. Партанов с женой приехал в Кичибургский Яр, и при радостной встрече после долгой разлуки Барчуков узнал, что его гость приехал к нему совсем на житье, отставши от бунта. И две молодых парочки зажили смирно и весело в полусотни верст от Астрахани.
Немного собственно времени прошло с тех пор, что прежний батрак Пров Куликов вернулся в Астрахань с своим настоящим именем, а Лучка пьяный дрался и буянил на улицах и базарах, а много воды утекло. Теперь был уже на свете богатый ватажник Барчуков и совершенно остепенившийся, задумчивый и часто усиленно обдумывающий приятель его, Лукьян Партанов. Думы его теперь от зари до зари сводились именно к этой кличке, которую он носил.
— Какой я Партанов! — говорил он теперь другу. — Я Дондук-Такиев, да и князь. И не мытьем, так катаньем, а добуду уж я свое законное именование, и будет моя Дашенька княгиней.
Часто приятели и жены их вспоминали недавнее прошлое, как все готовились на всякое погибельное дело, даже на преступленья. Барчуков вспоминал, как они втроем у Носова клятву приносили и образ Божией Матери целовали.
— И спасибо, все, слава Богу, без кровопролития и смертоубийства потрафилось! — говорил Барчуков.
— А ведь не отнял бы ты меня у Бодукчеева или иного какого чрез убийство? — рассуждала Варюша. — Плохо я этому верю. Да я-то с Лукьяном на все была согласна — и бегать, и резать, и бунтовать на улице. Уж именно спасибо, что не пришлось.
Часто и все чаще доходили слухи до хутора, где жили две пары молодых супругов, и от проезжих из подмосковных городов, и от всяких шатунов и бегунов, о том, что на бунтующую Астрахань царь уже выслал сильное войско, под начальство большого и знатного боярина.
— Эх давай-то Бог, Дашенька моя, чтобы то была, правда и чтобы затея моя выгорела! — восклицал Лукьян не только днем, но даже иногда и среди ночи.
— Да что ты надумал? — спрашивала жена.
— Не могу сказать… Зачем мне тебя зря обнадеживать? Выгорит — узнаешь.
Мирная жизнь Барчуковых и Партановых на хуторе продолжалась недолго.
Вскоре разнесся слух о приближении многочисленного царского войска, а затем не прошло и двух недель, как в том же Кичибурском Яре стало многолюдно, на вид диковинно и страшно. Окрестная степь давным-давно не видала ничего подобного.
В Кичибурском Яре стояло огромное войско под командой самого фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Будь хорошие вестовщики у Носова, то он, конечно, давно бы знал уже, что, если царь отправил на черноярцев полк или два под командой князя Хованского, то на Астрахань уже идет десяток полков под командой самого фельдмаршала.
Шереметев поместился на хуторе астраханского ватажника Барчукова в уступленных ему горницах, а хозяева перебрались в маленький сарайчик, так как на дворе уже наступила весна и становилось тепло.
Пробыв несколько дней, войско двинулось далее, в урочище Коровьи Луки, ближе к Астрахани. Тут явилась в нему депутация, выборные люди из города, бояре, стрелецкие пятидесятники и десятники, посадские люди и во главе их архимандрит и Георгий Дашков. Вместе с ними было более сотни всяких инородцев: армяне, индейцы, бухарцы, юртовские татары и другие. Большая часть этих людей явилась просить прощенья. Это были люди, уже отставшие от Носова. Дашков объявил фельдмаршалу, что город как бы разделился пополам. Одни хотят нести повинную, или просто просить защиты от бунтовщиков, к которым никогда и не приставали. Другие хотят защищать город и вступить в сражение с войсками.
Разумеется, если бы фельдмаршал захотел, то с своим многочисленным, хорошо вооруженным и бодрым войском мог бы взять Астрахань приступом в один миг. Но он не хотел этого. Его цель была усмирить город тихо, получить добровольную сдачу и не тратить людей.
Еще в Кичибурском Яре молодой малый из простых горожан или посадских очень приглянулся фельдмаршалу. Умный и бойкий молодец, речистый, даровитый, пробеседовал вечера три с Шереметевым и, наконец, вызвался быть ему в помощь, начать орудовать, отвечая за успех. Это был, конечно, Лучка Партанов.
Фельдмаршал, заинтересовавшись молодцом, подробно выведал, что это за человек, откуда родом. Он узнал, что Лучка, не раз наказанный розгами за буйство, сидевший даже в яме с колодниками, участвовавший деятельно в бунте, был астраханский обыватель, приписной к третьему разряду. Но этот «гулящий человек» был вместе с тем настоящего ханского или княжеского рода инородец, мечтающий снова называться своим законным прирожденным именем.
Этот молодец брался отправиться в Астрахань, начать там орудовать так же ловко, как когда-то, в июле, и обделать мудреное дело, постараться, чтобы Астрахань сдалась мирно, без кровопролития. Инородец брался за это дело! А фельдмаршал, глядя на него, почему-то чуял, что молодец не врет и многое может сделать.
