Виктор Дьяков - Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
Эффект превращения красного командира в белогвардейского полковника превзошел все ожидания, члены совдепа онемели, толпа панически стала разбегаться... Почти целый день уланы "оставляли о себе память", дольше не позволяло время - настоящие красные наседали на хвост колонны. С Володей от увиденного случился нервный срыв - смешливо начавшаяся "оперетка" закончилась кровавым разгулом. В селе расстреляли и зарубили несколько сот человек, пожалуй, не осталось ни одной женщины и девочки от 13 до 55 лет неизнасилованной. Когда Володя, потрясенный этой картиной, обратился к Андрушкевичу с мольбой прекратить бесчинства, тот с грустной улыбкой ответил:
- У них у многих в Барнауле остались семьи. Сейчас, наверное, красные делают с ними то же самое. Так что, в некотором роде поддерживается справедливость... Кадет, у вас есть мать, сестра, любимая? Вы думаете, когда к вам в станицу придут большевики, они избегут той же участи?... Так что лучше идите и тоже насладитесь моментом. Хоть этот день да нашь. Ведь завтрешний уже наверняка будет не нашим...
Эти слова ввергли Володю в ужас. Он спрятался в обозе... где его нашел Дронов.
- Ты что земляк? Ааа понятно... Ну, хватит сопли размазывать, вона Ромка тоже сам не свой. Собирайся, уходим. Слышишь канонаду? Это красные наш арьергард громят... Ох и зверье эти уланы, сейчас нам и в плен живыми попадаться никак нельзя. За то, что они тут натворили, нас теперь самой лютой смерти предадут, ежели что. Я вот тоже, как и ты возле зарядных ящиков просидел и все удивлялся, ведь молодые же робята, чуть вас с Ромкой постарше и столько злобы в них. Сколько лет уж воюю, а такой лютости не видал...
Два последующих дня полк отбивал фланговые атаки красных. Володя почувствовал недомогание еще в Масловке, после суток проведенных в седле и трех сабельных атак, ему стало еще хуже... Когда, наконец, вышли к Новониколаевску, он уже не мог ехать верхом. Андрушкевич требовал сдать его, как и прочих заболевших в госпиталь. Дронов и Роман хотели везти его с собой, и если бы это был не тиф... Всего в полку набралось более трех десятков тифозных. Их собрали на подводы и повезли в госпиталь, располагавшийся на железной дороге в вагонах. Подводы вызвались сопровождать и Дронов с Романом.
- У нас нет мест, нет лекарств, нет дров... Мы их не сможем вывезти!... - отбивался начальник госпиталя.
Но больных все равно выгружали и несли в промерзшие вагоны и клали прямо на пол. Дронов и Роман бережно занесли находившегося в беспамятстве Володю в вагон, положили...
- Прости милай, не можем мы тебя дальше везть,- с этими словами простился с ним вахмистр.
- Володя... Володь... ты только держись, вас вывезут, я тебе вот жилетку свою оставил, она на тебе, она согреет, она шерстяная, теплая, ее мама моя вязала... Прости меня Володь,- в отличии от сурово-серъезного Дронова, Роман не мог сдержать слез.
А Володя не слышал и не видел своих боевых товарищей. Он видел Бухтарму, слышал шум ее потока, они с Дашей сидят на берегу, она прижалась головой к его плечу, а он бережно трогает ее рыжеватые волосы...
Части пятой армии красных, взяв Омск, резко замедлили темп своего наступления. И дело было не в возросшем сопротивлении белых, и не в смене командарма Тухачевского - колчаковские войска агонизировали, и в такой ситуации любой командарм довершил бы разгром "распростертого" противника. Красные не могли быстро продвигаться потому, что вступили в сплошную полосу тифа. До Новониколаевска и дальше, до станции Тайга, обе железнодорожные линии буквально забиты эшелонами со всевозможным армейским и гражданским имуществом, которые погрузили, но не смогли вывезти колчаковцы. Многие эшелоны были заняты госпиталями, заваленные уже не столько больными, сколько трупами, которые не успевали, и не могли хоронить. Трупы лежали везде, на каждой железнодорожной станции, в каждой близлежащей к железной дороге деревне, штабеля трупов. В госпитальных эшелонах живые и трупы лежали вперемешку. Триста пятьдесят верст от Омска до Новониколаевска красные почти не встречали сопротивления, тем не менее, преодолели это расстояние лишь за месяц, неся огромные потери... от тифа.
Начальника санитарной службы пятой армии красных Азарха вызвали для доклада на военном совете армии. Обычно на такое "мероприятие" главного армейского врача приглашали крайне редко, ведь на военном совете, как правило, решали оперативные вопросы и на них присутствовали командиры дивизий, бригад, начальники служб снабжения. Но чудовищные потери от тифа заставили нового командарма Эйхе вызвать и заслушать начмеда.
-... Мы не можем оградить красноармейцев от контакта с тифозными колчаковцами, они повсюду, целые деревни, города, целые эшелоны тифозных трупов. В наших госпиталях уже более десяти тысяч больных тифом красноармейцев. Чтобы избежать поголовной эпидемии в частях нашей армии надо прекратить наступление, иначе нас ждет та же участь, что и белых,- докладывал Азарх в штабе армии, располагавшейся в вагоне бронированного поезда.
- Это исключено. Нам поставлена задача лично председателем Реввоенсовета товарищем Троцким, до Нового года очистить от белых Сибирь до Красноярска,- не терпящим возражений тоном отвечал Эйхе.- Есть еще какой-нибудь способ избежать контакта наших частей с тифозными колчаковцами, но без прекращения продвижения на Восток? Мы и так вышли к Новониколаевску на две недели позже установленного нам срока.
Азарх стоял перед членами военного совета и чувствовал себя так, будто его вывели на расстрел. Да он знал этот способ, но озвучить его... Нет, он не содрагался от мысли облить керосином и сжечь все госпитальные эшелоны, все эти штабеля трупов, сложенные вдоль железной дороги - одним действом уничтожался и источники заразы, и расчищались пути для скорого передвижения войск. Но среди тифозных в вагонах находились и еще живые. Нет, ему не жаль этих полутрупов, за которыми все равно уже никто не ухаживал, белый медперсонал бежал, а его санитаров едва хватало на собственные госпиталя. Они бы все равно все умерли, недели через две-три, не от тифа, так от голода и жажды. Но этих двух трех недель командование ждать не хочет, оно требует очистить пути... Если он отдаст приказ все это сжечь как источник заразы, в целях борьбы с эпидемией... потом могут обвинить его... еврея, в том, что он заживо сжег десятки тысяч русских людей. Нет, он не жалел русских, ведь они почти все никогда не любили и не жалели евреев, но быть крайним... Если бы командарм был русский, можно в крайнем случае сослаться на него, но Эйхе латыш и, похоже, искренне не понимает щекотливости ситуации, просто перед реввоенсоветом выслужиться хочется, что недаром ему армию доверили. Если бы по-прежнему командовал Тухачевский, можно было бы оправдаться тем, что выполнял приказ командарма, во-первых русского, во-вторых бывшего дворянина, и без всякого сомнения вся вина пала бы на него. А сейчас не на латыша же эту вину повесят, а скорее всего на него, еврея. Как не на Ленина, а на Юровского уже фактически легла ответственность за расстрел царской семьи...
- Ну, так что, есть или нет способ избавиться от этих тифозных трупов?- настойчиво повторил вопрос командарм.- И вот еще, сколько там в этих эшелонах их всего?
- По моей оценке, до ста тысяч,- дрогнувшим голосом сообщил Азарх.
- Это что, все солдаты и офицеры белой армии,- удивленно вскинул брови Эйхе.
- Нет, военных не более половины... остальные гражданские, беженцы.
- Понятно. Так что же вы предлагаете, товарищ Азарх?
- Выход один... все это сжечь... но там, среди мертвых, особенно в военных госпиталях, есть и живые,- решил все-таки сообщить сей факт Азарх.
Эйхе нахмурился и отвернулся, глядя в заледенелое окно штабного вагона. Повисла тишина. Всем присутствующим было ясно какое решение надо принимать, и, тем не менее, озвучить его должен был командарм.
- Делайте что хотите, но через пять дней пути должны быть свободны. Это приказ. За невыполнение вы лично будете отвечать перед ревтрибуналом...
Володя не чувствовал холода, он вообще ничего не чувствовал. Их госпитальный эшелон стоял на запасном пути недалеко от Новониколаевского вокзала. Это был хороший госпиталь, санитары и сестры милосердия ухаживали за лежачими больными вплоть до 14 декабря. Они не допускали, чтобы мертвые оставались среди живых. В вагонах, где помещались живые, даже топились буржуйки, два раза в день готовилась пища, поддерживалась более или менее приемлемая температура. Но 15-го стало ясно, красные обходят город, пути забиты, и ни один эшелон с запасных путей не сможет эвакуироваться.
- Вот так братцы, ничего для вас сделать мы больше не можем, не поминайте лихом. Нам о себе подумать надо, а вас, может Бог даст, красные подлечат. Не звери же они, с больными воевать... Прощайте братцы,- за всех попрощался с оставляемыми ранеными и больными начальник госпиталя. Санитары напоследок протопили печку и все разом ушли под грохот приближающейся канонады и всполохи разрывов - в город входили красные, а белые взрывали остававшиеся склады с боеприпасами и имуществом.
