Георгий Егоров - Солона ты, земля!
Обида. Горькая обида сдавила сердце. А Милославский что-то говорил, гладил ее руку. До сознания Ларисы доходили только отдельные фразы о том, что красота и молодость женщине даны не навечно, что годы уходят безвозвратно, что надо спешить… Сердце давило. Слезы не спросясь капали на колени… Над ухом с ласковой вкрадчивостью журчали и журчали слова Милославского. На Ларису не столько действовали слова — в них она мало вслушивалась, — сколько сам голос, нежный, приятный, как музыка.
3
Вечером Белоножкин был в Куликово, где размещался теперь отряд Милославского. Здесь же находился и военно-революционный комитет. Его решено было перевести сюда после устьмосихинского боя, когда Большаков чуть не захватил врасплох все руководящее ядро восстания. Выбор пал на Куликово потому, что село располагалось в самом центре восставшей территории и представляло удобную позицию на случай обороны. Сюда же был переведен лазарет и все хозяйственные службы.
Белоножкин застал Милославского в штабе. Он сидел за большим канцелярским столом и, развалясь, выслушивал стоявших перед ним без шапок мужиков. Защитный суконный френч был ему великоват и топорщился. Увидев Белоножкина и сопровождавшего его сотрудника Главного штаба, Милославский поднялся, вежливо спросил:
— Вы ко мне?
— Да, товарищ Милославский, я к вам.
Милославский махнул рукой на мужиков:
— Выйдите отсюда. Подождите там, в сенях.
— Ничего, ничего, продолжайте, — вступился Белоножкин, — мне не к спеху, я к вам надолго приехал, еще наговоримся.
— Им тоже торопиться некуда. Ходят, обивают пороги — работать не дают.
Когда мужики, подталкивая друг друга и на ходу надевая шапки, вышли, Милославский любезно улыбнулся:
— Слушаю вас.
Белоножкин протянул ему направление Главного штаба. Милославский долго его читал, потом, задумавшись, погладил свои жиденькие волосы.
— Хм… Значит, ко мне комиссаром? — Он уже с еле скрываемой настороженностью посмотрел на Белоножкина. — Сами откуда будете? Здешний? Хм… Командированы из Новониколаевска? В армии служили? Партийный? С девятьсот пятого? Давно. Так. Ну, а обо мне и об отряде вам, наверное, уже рассказали, Я тоже революционер-подпольщик. Родом с Украины, но Февральскую и Октябрьскую революции встретил здесь, в Сибири. Вот коротко все. В общем, съедим пуд соли вместе — лучше узнаем друг друга. — Милославский помолчал, опять испытующе-настороженно поглядел на комиссара. — Я должен предупредить вас, что некоторые тыловые работники не долюбливают меня и обязательно будут говорить вам обо мне плохое… Кто именно? Хотя бы Данилов. Словом, я прошу вас не делать поспешных выводов. Знаете, всегда лучше, когда сам убедишься… В общем, знакомьтесь с обстановкой, a я сегодня с отрядом выступаю на Ребриху. Надо было еще вчера быть там, но я задержался.
Милославский вызвал начальника разведки Чайникова, молодого белокурого парня, лихого кавалериста.
— Проводи нашего нового комиссара на квартиру ко мне. Пусть пока отдохнет там. А сам немедленно подыщи ему хорошую квартиру. Знаешь, такую — чтобы никаких неудобств, чтобы ребятишек в доме не было. Словом, чтобы человек мог по-настоящему отдохнуть.
— Наоборот, я очень люблю ребятишек. И вообще напрасно вы так заботитесь обо мне, — улыбнулся Белоножкин. — Квартиру я себе найду сам и… обязательно с ребятишками. А сегодня поеду с отрядом, пусть мне приведут коня.
Милославский пожал плечами.
Выехали в ночь. Перед выступлением Милославский представил комиссара отряду. Белоножкин выступил. Партизанам понравилось, что речь была короткой — надоели разглагольствования. Особенно если начнет выступать Милославский. А выступает он после каждого боя и меньше двух часов не говорит…
Весь отряд, за исключением взвода разведки, ехал на подводах. Разведчики пылили впереди. Болоножкин выехал вместе с Милославским. На полпути между Куликово и Грамотино обогнал колонну и присоединился к разведчикам. Выравнял коня с ехавшим впереди Чайниковым. Заговорил:
— Откуда родом?
Чайников, свесившись на левый бок, повернулся к комиссару, охотно заговорил:
— Здешний я, из Рожней. Действительную служил в кавалерии, унтером был. А теперь вот в разведке, тоже вроде кавалерии.
— Как думаешь, к зиме разделаемся с верховным правителем?
Чайников засмеялся.
— По мне хоть до следующей зимы воевать — все равно.
— Почему? — удивился Белоножкин.
— Отвык я уже от хозяйства, от дому. Пятый год не слезаю с лошади и винтовку не снимаю с плеч. На ночь снимешь ее — вроде чего-то не хватает, неловко себя чувствуешь, будто штаны с тебя стянули.
— Но ведь на войне и убивают.
— А мне все равно.
— Любопытно, — качнул головой Белоножкин. — А вот ребята, наверно, думают по-другому, а?
Филька Кочетов, ехавший сзади Белоножкина и Чайникова, ответил:
— Я хоть и не воевал еще, а все одно торопиться мне некуда — дома-то у меня нет. Опять в работники к Хворостову?
— В работники? Вот поэтому и воюем, чтобы не работать больше на богатеев, — поворачивая и заставляя коня идти боком, ответил Белоножкин. — Ради чего мы восстание подняли? Ради этого. В коммуну пойдешь, будешь работать, учиться будешь.
— Хо, учиться, работать! Милославский вон говорит, что мы — те, кто поднял восстание, — у власти должны стоять. А вы говорите, работать!
— Вы его не так поняли, — возразил Белоножкин. — Вы думаете, быть у власти — значит, сидеть где-то на высоком кресле и указывать: сделай то, сделай это?
Партизаны засмеялись.
— Быть у власти, — продолжал Белоножкин, — это прежде всего работать, очень много работать и еще больше учиться.
— А за что же мы тогда кровь проливали? — обиделся Филька.
Все, в том числе и Чайников, с интересом прислушивались к разговору.
— Вот за это и проливали: чтобы работать не на дядю, а на себя, чтобы строить новую, хорошую жизнь… А ты где же это успел кровь пролить — ты же только говорил, что не воевал еще?
По рядам опять прошел смешок. Белоножкин чутьем опытного организатора улавливал, что основная масса разведчиков заинтересовалась разговором.
— Я не о себе, — смутился Филька, — я вообще.
— Зачем же вообще?
— Ну хорошо! — вдруг запетушился Филька. — Давайте обо мне говорить. До восстания я батрачил у Хворостова? Батрачил. Кончится война, установим власть, что я буду дальше делать? Люди разъедутся по домам, хозяйством займутся, а я? У меня ни кола ни двора. В примаки идти к Юдину, в зятевья? Это то же самое, что к Хворостову в работники. Ну?
Несмотря на темень, чувствовалось: Филька елозит по седлу, а Белоножкин, судя по каким-то еле уловимым хмыканьям, улыбается.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— О, милый мой! — протянул весело Белоножкин. — Да я бы в твои годы не о кресле мечтал, а о тракторе.
— А что это такое? — спросил кто-то из рядов.
Белоножкин выдержал паузу. Ответил:
— Машина, на которой землю пашут.
— Что это, навроде плуга или чего?
— Навроде лошади, — ответил Белоножкин и намеренно смолк.
Тот же голос сзади усомнился:
— Ну да, навроде лошади…
— Как же это машина может заместо лошади? — спросил другой.
— Есть такая машина, — заговорил Белоножкин и почувствовал, что только сейчас по-настоящему разговором заинтересовались все. — Есть такая машина на четырех колесах с мотором. В этой машине двадцать пять лошадиных сил.
— Двадцать пять!
— Брехня, поди, все это?
— А опять-таки, смотря какие лошади: ежели лошади никудышные — это одно, а ежели настоящие, то это само собой. А?
— Какие лошади-то?
Впереди послышался конский топот — всадник шел на галопе.
— Отставить разговоры! — скомандовал вполголоса Чайников. — Оружие к бою.
Подскакал разведчик из головного дозора.
— В чем дело? — спросил Чайников.
— За бугром Ермачиха.
— Уже? Село к приему отряда готово?
— Все в порядке. Приказание сельский комиссар выполнил: фураж есть, продовольствие тоже, самогонку нагнали.
На заре в Ермачиху, стоящую вдали от бора, на голой круговине бугра, стянулся весь отряд. Партизан разместили по квартирам. А когда взошло солнце, по селу слышались песни, хохот подгулявших людей. Потом раздалось несколько выстрелов, по улице в бешеном карьере промчался перепуганный конь с оборванной уздой.
Белоножкин стоял в калитке двора, где разместился штаб отряда, и прислушивался к гудевшему, как растревоженный улей, селу. По проулку торопливо пробежал мужик в сплюснутой облезлой шапчонке и вильнул в ближнюю калитку. Белоножкин окликнул его:
— Эй, поди-ка сюда.
