Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный
– Ничего, живет! И не по таким бойким местам хаживали – целы остались! Спасибо, государь, за память! – смягченный тонкой лестью Ивана, поклонился Глинский.
– Да с Вятки я тебе на подмогу воеводу Паука-Заболоцкого на Каму дошлю. Придет он с устюжскими волостями да с селянами вятскими… Они край знают, зело погодятся тебе! Да еще тамо Григорий Сукин у нас… Он под тобой же станет, сойдет с Вятчины… А ты, князь Михайло, гляди: как добудешься до места, по всем перевозам, по Каме да по Вятке, местных, городовых детей боярских, служилых людей, стрельцов и казаков и вятичей поставь, чтобы на подмогу Казани – кочевников из степи не пущали…
– Вестимо, государь, не впервой!
– Ну, то-то ж! И на Свияге-реке, княже Лександра, – снова обращаясь к Горбатому, сказал Иван, – тоже учини… От мира отрежь агарян нечестивых!
– Исполню, государь, и безо всякой отмены!
– Знаю. Далей теперя. Левой руки полку воеводы два Димитрия князя – Микулинский да Плещеев – остаются. А там и мы подоспеем… И с нами Бог!
– С нами Бог! – отозвались все, окончательно захваченные уверенным, горячим словом молодого царя.
В это время придверник подошел к Адашеву и что-то ему шепнул.
Адашев, вслед за царем давно уж перешедший к окну, где установили глобус, в свою очередь почтительно наклонился к Ивану и передал ему доклад придверника.
– А! От владыки, отца митрополита, отец наш духовный, батько Сильвестр… Пусть идет…
И царь сделал несколько шагов навстречу посланному Макария, своему духовнику и наставнику.
Как только вошедший протопоп Сильвестр выпрямился после обычного поклона царю, Иван подошел к нему под благословение, усадил духовника и тогда только спросил:
– Что принес нам, отче, от владыки митрополита?
– По желанию твоему, государь, сыне мой духовный, всему люду ратному московскому, что на Свияге-реке, паче чем в болестях, во гресех погряз, – шлет им владыко первосвятитель, милостию Божьею, послание свое архипастырское… Мыслит: очистят воины души ихние от скверны и Господь очистит от хвори телеса их грешные… Вот вручаю тебе милость и слово архипастыря нашего.
И бережно, почтительно передал протопоп царю послание к войскам русским на Свияге, страдавшим от жестокой цинги и утопавшим в распутстве…
– Бог посылает тебя, отче! Слово святое – не иначе как в час добрый да у места! Только мы и поминали нестроение наше свияжское… Вот послушайте, князи и бояре, дума моя царская, что пишет владыко митрополит нашему войску на Свиягу. Читай, дьяк!
Передав сверток Клобукову, Иван оперся локтем на подоконник окна, у которого теперь опустился на скамью, и стал слушать со всеми вместе.
Монотонным, бесстрастным голосом начал читать Клобуков послание Макария.
Иван, зная заранее содержание свитка, не зря приказал читать его при тех воеводах, которые отправлялись сейчас на подмогу свияжскому войску.
И теперь, переглянувшись с Адашевым, Иван не удержался, чтобы не сделать знака, имевшего смысл вроде:
– Пусть слушают! Кошку-то бьют, а невестку приучивают: чище бы дело делала.
Адашев, понявший мысль царя, ответил ему едва заметной, мимолетной усмешкой.
А Клобуков читал:
– «Благословение преосвященного Макария, митрополита всея Руси в новый Свияжский град. Духом Святым осененного, смиренного господина и сына нашего, благочестивого и христолюбивого царя и великого князя Ивана Васильевича, государя и самодержца всея Руси – князьям его, и боярам, и воеводам, и детем боярским, и всем воинским людем, и всему христоименитому народу!
И подвигом крепким и упованием неуклонным ко Всемогущему Богу юного царя нашего, Ивана Боголюбивого, и по благословению нашего смирения, молением всего святительского и священного чина и всего православного христианства – благоволи, Бог, создану быть граду новому Свияжскому и в нем святым Божьим церквам…» – однообразно, безучастным голосом читает дьяк.
Иван рассеянно слушает. Он заранее знает, что дальше. И, глядя в окно, которое юноша даже распахнул, так как в горнице стало слишком душно, он всею молодой, широкой грудью вдыхает весенний свежий воздух, думает о предстоящем походе… Все так хорошо уладили и расписали ему его теперешние советники. Вон какие строптивые, седые бороды есть в думе, а не нашли что возразить! И война тоже кажется ему такой блестящей, легкой, заманчивой… Вот как он читал про походы Александра в Азию…
Правда, два похода под Казань неудачны были. Да сами виноваты. Уходить восвояси приходилось, врага и не повидав! А и то, агаряне сколько струсили!
Так ныне не то еще их ждет! Поражение окончательное…
Клобуков между тем продолжает читать, как бы отвечая на думы царя:
– «И дарова Господь Бог благочестивому царю нашему и всему его христолюбивому воинству светлую, без крови победу на вся сопротивные: Казанское царство покорися и на всю волю вдася государю благочестивому царю нашему…»
«Да, в руках было, да сплыло! – думает царь. – Не умели удержать бояре старые, ленивые, жадные, перекорливые! Теперь сам промыслю о Казани. Назад не верну, коли в руки ее схвачу!»
– «И казанский царь и царица в руце его предавшись, – продолжает звучать голос дьяка, будя жгучие, дразнящие душу Ивана, воспоминания, – и крепкая их опора, крымские князи и уланы (улусники) и мурзы пленены быша. И благочестивый государь завоеванный град Казань и со всеми улусы вручил своему царю Шиг-Алею. А горняя Черемиса вся покоришася и приложися ко новому свияжскому городу. И тьмочисленное множество христиан, мужей и жен, юнош и девиц и младенцев из поганых рук, из плену возвращахуся восвояси. Крымский же царь и нагайские князи, и многие орды и литовские короли и немецкие с мировыми грамотами и с честными дарами свои посланники к нашему государю присылаху! И вси концы земли устрашалися. И от многих стран цари и царевичи, и казанские князи и мурзы, и сеиты, и уланы, и вси чиновные люди сами, своею волею, служить к нашему благочестивому царю придоша!»
Читает дьяк этот урок родной, современной им истории всем, сидящим здесь бородатым и седым ученикам, не умеющим глядеть – и видеть, слышать – и разуметь! А юный кормчий огромного, но неулаженного корабля и не слушает речей митрополита, передаваемых бесстрастным голосом дьяка. Иван весь в будущем… Недаром предсказание было, что Москва четвертым Римом станет… вечным, нетленным Римом, где установится навеки престол Божий, алтарь веры христианской… Вот он, Иван, разгромит Казань. А там – Астрахань и Крым на череду. А там и Царьград недалече. Вешали же предки Ивана свой щит на вратах этого города. Византия не слабей тогда была, чем турки ныне, а у Ивана воинов поболе, чем у Святослава. Кто знает? Вон друзья его: Макарий, Сильвестр и Адашев Алеша – говорят:
– Живи хорошо, слушай нас, великим царем будешь!
Хоть и не любит он подчиняться, но ради будущего величия отчего не потерпеть, отчего искуса не перенести?
Он все испытает, всему сам научится, славы царской и ратной добудет, и тогда…
О, тогда и сам митрополит его должен будет послушать!
А Клобуков, кончив перечислять светлые картины, удачи, дарованные Богом, пока войско было чисто и набожно, перешел к иным картинам, к тому, что сейчас в войсках на Свияге творится.
– «О, чада! – взывал пастырь. – Откуду посрамися мудрования разума вашего? Забыли вы подвиги бранные ради страстей земных! Оле, произволение злое! Сотворил ны Бог по образу своему и подобию. Но, помрачившись, по плоти ходите, а не по духу! Закону Божью не повинуетесь. Женам угодие творяще, бритву накладующе на брады свои! Забыли страх Божий и совесть свою попрали, иже православным не подобает того творити, понеже сие – дело латинские ереси и чуждо христианского обычая. Блудолюбие то есть и поругание образу Божью. И сице безумием своим и законы преступая, бессрамно и бесстудно блуд содевающе, содомское, злое, скаредное и богомерзкое дело…»
Слушают и краснеют многие из сидящих. Не столько от негодования, сколько чувствуя, что удар и в них попал по дороге.
– «Наипаче ж не промолчу безумия их! – все усиливает обвинения свои пастырь. – Еже не престают Бога оскорблять, оскорбляя и растлевая своих же собратьев, пленников, из рук агарян освобожденных, не щадя ни благообразных жен, ни добрых девиц! О, горе и увы! превратихом великую Божью милость на гнев!» – еще сильнее продолжал оратор и начал грозить всеми казнями в той и в этой жизни, если воины не раскаются, не обратятся к прежней чистой, христианской жизни.
А тексты из Библии и Евангелия заканчивались еще и другою угрозой:
– «Аще ли кто из вас забыл страх Божий и заповедь царскую и не учнут каятись, отныне и впредь учнут бороды брити или обсекати, или усы подстригати, или скверныа в содомские грехи падати, или учнут в прелюбодейство и в блуд впадати и потом обличены будут, тем всем быти от благочестивого государя в великой опале, а от нашего смиренна и ото всех священных соборов – отлучени быти. И сего ради писах, ища пользы вашим единородным, бессмертным душам по Господней заповеди! И вы бы, все благочестивое воинство царя Ивана Боголюбивого, отныне и впредь потщалися вся сия исполнити, елика ваша сила-возможность…»
