Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
Выходило так, что царь, испуганный возможностью широкого крестьянского движения, стремился к тому, чтобы заразить своим испугом дворян и ускорить благодаря их добровольному желанию процесс освобождения, дворяне же стремились испугать его еще сильнее тем, что рисовали ему неисчислимые ужасы при одном только слове «воля», если оно будет пущено в народ.
В связи с этим вырабатывались проекты объявить чуть ли не всю Россию на осадном положении, чуть только приступят к отмене крепостного права. И, однако, это освобождение началось явочным порядком, самими крестьянами.
Одним из первых помещиков, освободивших своих крестьян, был генерал-севастополец Липранди, вышедший вскоре после окончания войны в отставку.
Многие помещики высказывались за то, что чисто экономические причины должны повлечь за собою близкое падение крепостного права, что труд крепостных невыгоден ни для сельского хозяйства, ни для связанной с ним деятельности фабрик и заводов, что необходимо перейти на труд вольнонаемных рабочих, чтобы догнать западные страны, одержавшие в Севастополе верх своей развитой техникой.
Севастопольские неудачи начали гласно ставить в прямую связь с отсутствием железных дорог в России, и капитал не только отечественный, но и заграничный сразу заявил о своем желании послужить делу развития железнодорожной сети. Канкрин пришел бы от этого в неподдельный ужас, но его уже не было в живых.
Оборона Севастополя прогремела над всей Россией как очистительная гроза.
Если в конце войны в приказе по армии генерал Лидерс осмелился объявить все, чем особенно дорожил, чего всеми силами добивался Николай I, бесполезной наружной муштрой, доводящей новобранцев до отвращения, и требовал, чтобы ополченцев и молодых солдат обучали только тому, что требуется войною, то есть обращению с ружьем, стрельбе в цель, правилам рукопашного боя, то теперь Александр поручает уже молодому генералу Милютину, который приходился племянником графу Киселеву, выработать новый устав полевой службы, явно бракуя таким образом устав, подписанный своим державным отцом.
Либеральность правящих кругов дошла даже до того, что и за сочинения Гоголя вздумал вступиться генерал-адмирал, великий князь Константин, ходатайствуя перед старшим братом, чтобы они были изданы все полностью, так как сам Гоголь был человек хороший и в силу этого не мог написать ничего вредного.
Славянофилов тоже решено было признать невредными людьми, а сочинения их впредь оставить за общей цензурой.
Даже число студентов в университетах решено было сдвинуть с николаевских трех сотен, и этот шаг не считался уже вольномысленным.
Но не только на верхах, не только в угнетенной деревне, везде и всюду в России расколыхалась десятилетиями дремавшая мысль. Поколения людей, воспитанных при удушающем николаевском режиме, вдруг стали чувствовать себя реформистами, все заговорили о новшествах, все поняли, что старое сломлено там, на севастопольских бастионах, и держаться его преступно, не только бесполезно и дико.
Это брожение умов выразилось и в том, что ожила печать. Никогда до того даже представить себе никто не мог в России, чтобы начало издаваться вдруг такое множество газет, листков и журналов, какое появилось непосредственно вслед за Крымской войной.
Деятельно начал сотрудничать в некрасовском «Современнике», несмотря на гонения правительства, гениальный Чернышевский, тогда уже автор «Эстетических отношений искусства к действительности», своей магистерской диссертации.
Быстро созревал политически под влиянием исторических событий другой великий публицист 60-х годов – Добролюбов.
Чернышевский и Добролюбов несли в общество идеи крестьянской революции, готовя своей деятельностью начало новой эры в истории России.
Знаменитые в русской жизни XIX века 60-е годы глядели в зияющую брешь, пробитую одиннадцатимесячной севастопольской канонадой.
III
Матрос Кошка по окончании войны получил трехгодичный отпуск и уехал на родину, в Подольскую губернию, в село Замятинце.
Пластун-волонтер Василий Чумаченко, он же Терентий Чернобровкин, ушел с другими пластунами на Кубань.
Хлапонины убедили его, что показываться ему на родине, хотя и в казачьей черкеске и с двумя крестами, все-таки опасно; Лукерью же с детьми обещали непременно выкупить у Реусовых через подставное лицо, что они и сделали вскоре, отправив ее потом на Кубань.
Петрашевец Ипполит Дебу был наконец-то в конце войны произведен в вожделенный чин прапорщика. Конечно, он тут же вышел в отставку и уехал в Одессу, где, между прочим, жили в это время Зарубины, так как туда переведен был поручик Бородатов, их зять. Секретарем в одесское «Общество пароходства и торговли» устроился Дебу, и уже через год было возвращено ему дворянство. Потом на ту же должность и в то же «Общество» перешел он в Петербург, где и оставался до смерти. Он не опубликовал никаких воспоминаний своих, как это сделал, например, другой петрашевец – Ахшарумов, но деятельно собирал в свою библиотеку сочинения социалистов-утопистов.
Бывший командир парохода «Владимир» Григорий Иванович Бутаков вскоре по окончании войны произведен был, в тридцатишестилетнем возрасте, в контр-адмиралы и назначен на высший административный пост в Николаеве. Но он был не только блестящим командиром, но и еще и блестяще образованным человеком, и, вскоре переведенный в Балтийский флот, занялся изучением строительства паровых броненосных судов.
Парусный флот погиб в Севастополе, вместе с ним погиб и крупнейший поэт паруса – Нахимов, как погибли и Корнилов, Истомин, Юрковский, Будищев и другие яркие представители старого поколения моряков, начинавшие перестраиваться на новый лад.
Война с англо-французами показала, что парусному флоту пробил прощальный час, что он утонул гораздо раньше, чем был затоплен руками своих же матросов.
Винтовой железный корабль и стальная броня на нем, и новые орудия, и много других новшеств, введенных в передовых иностранных флотах, сбросив в могилу времени старые линейные корабли и фрегаты, бриги и корветы, властно потребовали и в России не только новых судов, но и новых экипажей к ним.
Нужен был человек, который стал бы во главе не только воссоздания, но и преобразования русского флота. Таким именно человеком и сделался Бутаков.
От этого еще довольно молодого годами, но уже с проседью в пышных бакенбардах, высокого, широкоплечего, бравого на вид, громкоголосого адмирала пошла новая школа русских моряков – «бутаковцев».
Девиз Бутакова был прост: «Готовься в бой!..» Прост и вполне понятен и, однако же, нов, как просты и понятны, но в то же время новы в России были часто Бутаковым повторяемые слова: «Мы должны всегда, постоянно, безотлагательно готовиться к бою, к тому получасу, для которого мы существуем и в который придется нам показать нашему отечеству,
