Охота на Церковь - Наталья Валерьевна Иртенина
– Это все говорил поп Аристархов? – уточнил Горшков.
– Натурально, – кивнул бригадир. – Вы еще вот чего запишите. Соседка моя, баба дюже вредная, вышла позавчера во двор и кричит своему мужику… а он забор чинил, завалился забор. Вот она и кричит: «Иди домой ужинать, чего стараешься, все равно советские бандиты все отберут».
– Что отберут? – нахмурился сержант. – Забор?
– Да не… овощ с огорода, картошку там, молоко, мясо с живности. Налоги с личного хозяйства. Дюже злая баба, эта Лизавета Егорова.
За дверью в конторе сельсовета происходил другой разговор. Тараскину, который бегал в школу за учительницей Подозеровой, Рукосуев велел на минуту выйти. Подойдя к свидетельнице, севшей на лавку, он наклонился к ней и осведомился:
– Надумала?
Молодая, немногим за двадцать, учительница гордо вскинула голову:
– А я вот сейчас все и расскажу следователю!
– Валяй, – усмехнулся Рукосуев, распрямившись. – Скажу: сама пришла, сама дала, комсомолка юная, теперь кочевряжится и гадит мне, невинность строит. А нам в школе морально разложившиеся учительки не нужны. Детишек-то плохому учить. А, Алевтина Савельевна?
Испепелив его гневным взглядом, учительница бросилась во временный кабинет следователя взамен вышедшего Груздева.
– Тараскин! – громко позвал Рукосуев. – Эта последняя. Пошли в клуб на лекцию!
В затихшем здании сельсовета остались только двое: сержант Горшков и учительница Подозерова.
– Наше село слишком верующее, – взяла она быка за рога. – Аристархов у колхозников и единоличников на хорошем счету, оказывает на них вреднейшее влияние. Это особенно видно, когда в селе проводятся антирелигиозные мероприятия. Аристархов на это время назначает службу в церкви, и колхозники идут к нему, а не на мои лекции. На Рождество я подготовила антирелигиозный доклад, но Аристархов организовал богослужение, и ко мне пришли только восемь человек, остальные пошли в церковь. Этот поп заставлял старух ходить по дворам и собирать деньги на церковь. Запугивал колхозников, что, если не будут давать деньги, церковь закроют.
– Скажите, пытался ли поп привлекать к церкви школьников? Вел ли разговоры с детьми?
– Этого не знаю. – Учительница закусила губу. – Его собственные дети заморочены религией. Но Аристархов возводил клевету на советское воспитание детей. Хвалил воспитание в старой царской школе. Говорил, что при советской власти дети стали распущенными, а раньше были воспитаннее и старших почитали.
– Отлично, – бормотал Горшков, записывая. – Просто великолепно!
Своей работой в этот день он был чрезвычайно доволен.
* * *
Мероприятие политпросвета в клубе шло вразнос. Пытаясь спасти его, лектор опрометчиво высказался о грядущей войне и ее поджигателях, фашистских наймитах. Выразил убежденность, что никто из честных колхозников не хочет войны, которая несет людям одни бедствия. На слове «война» селяне пришли в возбуждение.
– А туды ее, – затрясся в негодовании один, выругавшись матерно. – Пусть война! Скорее бы! Я первый за ружьем побегу!
– Верно, Максимыч, – подхватил другой. – Пускай что угодно, хошь война, потоп, землетрясение! Только не советская власть со своими колхозами. Все равно хуже не будет. При любой власти, хошь заморской, нам лучше будет. А сейчас у нас не жизнь, а каторга!
Перекрикивая мужиков, выступила с возмущением чья-то женка:
– За что с нас берут дань, как с завоеванных? С коровки им дай, со свинки дай, с овечки дай, с избы дай, со двора дай. Горбатимся день и ночь на колхоз, из колхоза государство все выгребает, а потом еще и с колхозников шкуру дерет: налог, культналог, самообложение, гужповинность, мясопоставки вынь да положь, хоть и коровы не имеешь! Это, по-твоему, веселая жизнь, как у вас в газетах поют? – Баба гневно направила палец на лектора.
– Кабы война, так я первым пойду с ружьем против коммунистов! – чуть не рвал на себе рубаху мужик, которого звали Максимычем.
Но тут нашла коса на камень. К заводиле пробился появившийся в клубе председатель колхоза Лежепеков и, вздев кулак, проорал:
– В тюрьму захотел, паршивая бестолочь?! Я как власть тебя арестую!
– Да хоть в тюрьму! Там по полфунта хлеба дают, а в колхозе и того не получишь!
Кулачная гиря Лежепекова обрушилась на голову бунтаря, сбила с ног. Мужика поймали задние. Потрогав подбитый глаз, Максимыч зло погрозил:
– Ну, будет тебе, как было Кирову!
После этого уже нельзя было разобрать, кто кого бьет. Визжали бабы и девки, гоготали парни, охотно вовлекшиеся в драку, сельские хулиганы сошлись грудь на грудь с комсомольцами. Трещали стулья и скамейки, летели клочья одежды, на потолке, закрывшем купол, висла ядреная брань. Лектор притаился под столом на сцене, накрытым красным ситцем.
В зал с боем протолкался председатель сельсовета Рукосуев, неизменно сопровождаемый секретарем. Оценив масштаб битвы, он велел:
– Тараскин, живо за чекистом!
Сержант Горшков, услышавший от заполошного комсомольца о контрреволюции в клубе, прибыл оперативно. Растерянность его при виде побоища длилась не больше трех секунд. Он выхватил из кобуры револьвер и выстрелил в потолок.
– Прекратить антисоветскую провокацию!!!
Визги, вопли и матерная ругань, сперва усилившись, быстро начали стихать. Мимо Горшкова, обтекая его, волной прорвался наружу, вон из клуба, взбаламученный людской поток. На полу между скамьями и сломанными стульями ползали или лежали избитые, помятые участники драки. В их числе Лежепеков с оторванным рукавом пиджака, на коленях пересчитывающий во рту зубы.
– Безобразие! – раздался голос со сцены. Из-под стола показался лектор, цепляющий на нос очки. – Сорвано важное партийно-политическое мероприятие. Вы уж разберитесь, товарищ!
– Разберемся. Все зачинщики будут выявлены и расстреляны, – грозно пообещал Горшков.
– А
