Житие маррана - Маркос Агинис
— Корми кукурузной мукой, пои чичей, — ответила старуха, передавая его индейцу. — Заботься как следует. А придешь в Куско, передай вождю по имени Матео Пома. Это сильный уака, пусть войдет в тело вождя и тебя за службу наградит.
Хосе бережно прижал могучее божество к груди и спрятал под одежду. Ему вверена миссия хранителя. Уака возвратятся и исправят кривду. Гость и хозяйка молча сидели рядом, пока вечер не простер свое пончо над горами. Там спали древние духи, а здесь высились холмы, темнели ущелья, журчали ручьи, рекой лились слезы. Все уака приходились родней двум главным: Титикаке и Пачакамаку. Когда-то они говорили. Но потом пришли инки, объявили Солнце единственным господином и запретили поклоняться родным божествам. Может, как утверждают шаманы, уака нарочно прикинулись поверженными, чтобы не навредить людям. Впали в спячку, точно ящерицы, но не умерли, ведь они бессмертны. Инки погибли, потому что Солнце покинуло свой народ. На их место явились белые люди верхом на конях, покорили вершины. Убили Верховного Инку, разрушили алтари, завладели землями и велели поклоняться собственному богу, Христу, падать ниц перед статуей, приколоченной к деревяшкам. Приказали индейцам все забыть, сменить свои благозвучные имена на некрасивые испанские, закапывать мертвых в землю возле церквей, вместо того чтобы почтительно хранить их останки в удобных глиняных сосудах вместе с зернами кукурузы. Завоеватели перевернули мир с ног на голову, принесли мор, принялись убивать, топтать и унижать. Уака почувствовали такую боль, что начали просыпаться. Их скорбь превратилась в гнев. Они стали поднимать друг друга, чтобы избавить от страданий измученный народ.
Первое пробуждение произошло в землях Аякучо, неподалеку от смертоносных шахт Уанкавелики[39]. Затем шаманы-прорицатели поспешили в епархии Куско и Лимы и сообщили индейцам, что нужно делать ради грядущего спасения. Сказали, что нельзя поклоняться богу христиан, нельзя подчиняться их заповедям, молиться крестам и картинкам, входить в церкви и открывать душу священникам. Надо очистить себя постом, которым очищали себя предки: есть пищу без соли и перца, пить только разбавленную чичу и не прикасаться к женам, чтобы набраться сил перед грядущей битвой.
Прорицатели говорили, что бог белых людей силен, ибо создал далекую Кастилию и испанцев, помог маркизу Писарро одержать верх в битве при Кахамарке[40] и основать свое государство. Но и уака могучи, ведь они сотворили эту землю и все, что на ней растет и дышит, они терпеливо спали там, в недрах, чтобы однажды воспрянуть и победить. Великий прорицатель Хуан Карлос Чокне передал индейцам послание древних духов: восставшим будет сопутствовать удача, их дети родятся здоровыми, а урожаи будут обильными. А если кто усомнится, не отважится поднять голову, тот умрет и будет на том свете ходить вверх ногами. Маловерные трусы рассеются по горам, обратившись в робких викуний, оленей и гуанако. И вот уака начали вселяться в мужчин и женщин, и те завизжали, зарычали, запели и принялись без устали плясать. Из сотен и сотен уст рвались мелодии, появившиеся еще в те времена, когда никаких инков и в помине не было, а прекрасным миром правили справедливые божества. Вспыхнуло песенное поветрие — Таки Онкой.
Белые люди взъярились. То, что сперва казалось нелепым помешательством дикарей, стали назвать ужасным словом «идолопоклонство». Христиане считали пробуждение духов уака отвратительным колдовством. Что им было до чувств народа! Немедля искоренить богомерзкую ворожбу, и дело с концом. Песенное поветрие — та же чума. Мало того что индейцы не желали принимать истинную веру, так еще вздумали вернуться к культам, которые запретили еще инки. Только лукавый мог нашептать им эту опасную чушь. Начались беспощадные преследования.
Священник-доминиканец Кристобаль де Альборнос[41] развязал войну не на жизнь, а на смерть, преследуя и уничтожая шаманов, прорицателей и вождей-курака. Хуана Чокне поймали, вместе с другими обвиняемыми увезли в Куско и пытали на «кобыле». Прорицатели не выдержали истязаний, отреклись от правды, покаялись и запросили пощады. Многих приговорили к пожизненным работам на строительстве церквей и подвергли унизительным наказаниям: вывалянных в смоле и перьях, обритых наголо, их водили по улицам на всеобщую потеху. Тысячам запуганных индейцев строго-настрого запретили любые ритуалы, связанные с культом уака. Христианский бог победил и установил свои несправедливые законы. Но не навсегда, нет. Хосе Яру верил, что духи уака не сдались, а лишь притаились в засаде. Чем беспощаднее жестокость завоевателей, тем страшнее будет кара. Каждый индеец, живущий в вице-королевстве Перу, вел тайные беседы с незримыми божествами, за немудрящей внешностью которых таилась магическая сила. На побережье, в долинах, на горах и плоскогорьях зрело сокрушительное восстание. Хранитель счастливо избежал хитроумных ловушек, расставленных борцами с идолопоклонством там, в Куско. Нет, не зря ему подвернулась возможность отправиться с караваном на юг и продолжить семейную войну — войну индейского рода против рода заморских завоевателей.
51
Франсиско приснился тяжелый сон. По двору доминиканского монастыря Кордовы бродили монахи. Сантьяго де ла Крус протянул юноше цепь для бичевания, Франсиско взял ее, но цепь тотчас же превратилась в острый ланцет которым он вскрыл вену хрипящему брату Бартоломе. Кто-то завопил: «Брат Бартоломе умер! Умер!» Чудовищных размеров кот вперил в обидчика свои горящие желтые глаза, зашипел, ощерился и весь подобрался для прыжка. Франсиско затрясся и проговорил: «Я не виноват». Тут появилась донья Урсула и толстой ручищей стала гладить его по затылку. Франсиско вздрогнул и проснулся. Вокруг, в общей спальне постоялого двора, спали другие мужчины. Кто-то храпел, кто-то кашлял, кто-то пускал ветры. Было свежо, но дух стоял тяжелый. За узким оконцем брезжил рассвет. Видимо, Франсиско пробудился лишь наполовину: перед глазами всплыло бархатное личико Вавилонии, снова захотелось ласкать девицу, обладать ее телом. Он протер глаза и, пытаясь утихомирить восставшую плоть, сел на постели и мрачно огляделся.
— Надо исповедаться, — решил Франсиско, встал, оправил рубаху и перепоясался. — Причем немедленно.
Дверь заскрипела, и Лоренсо сонным голосом спросил:
— Куда это ты?
— Так, никуда. Скоро вернусь.
Он умылся дождевой водой из лохани и зашагал по улицам, на которых даже в этот ранний час бурлил водоворот суетной алчности. Потоси был одновременно и Содомом, и Гоморрой, и Ниневией. Чернокожие слуги давно взялись за работу, чиновников и энкомендеро ждали экипажи. Заря золотила закопченные стены домов, а холодный секущий ветер гонял под ногами мелкие камешки.
Франсиско зашел в первую попавшуюся церковь. Тут все дышало покоем, пахло ладаном. Божий дом сулил защиту и утешение. Юноша опустился на колени и осенил себя крестным знамением. Перед алтарем, сиявшим
