Наталья Иртенина - Нестор-летописец
Эта мысль оттолкнула Захарью от сына. В ней было что-то чужое, неприятное. Он поднялся по ступеням крыльца, вошел в дом — и тихо прикрыл за собой дверь. В горнице пищал проснувшийся младенец. Счастливая разрумянившаяся Мавра, вынув тяжелую грудь, совала ему в рот сосок.
Захарья послал холопов, чтобы прибрали тело кормильца. Подошел к жене и обнял вместе с младенцем. Нежно зазвенели бубенцы на поясе вбежавшей Баски.
— А меня! Меня! — восторженно запросилась она, влезая посередке.
14
В поле у Белгорода, в десяти верстах от Киева, раскинулся воинский стан. Шатры князя Всеслава и его бояр стояли ближе к стенам города. Далее на голой земле, укутавшись в овчины, спало киевское ополчение. Костры давно потухли, еще тлевшие угли покрыло росой. В серой мгле слышны только робкие пробы голоса пробудившихся зарянок. Во всем стане ни шороха, даже дозорные не хлопают себя по бокам, отгоняя сон, — нет и самих дозорных. Ни с какой стороны войску не угрожает опасность. Степнякам в это время года не до походов — откормить бы тощих после зимы коней. Князь же Изяслав еще далеко, на порубежье ляшской земли и Руси.
Вести для Всеслава были невеселые. Прежний киевский князь заручился помощью сродника, польского правителя, и ныне вел на Русь для возвращения себе великого стола полки ляхов. Отыграться грезил не только Изяслав, но и его польский родич. Полвека тому назад ляшский князь Болеслав вынужден был бежать из Русской земли с остатками войска. Хотя и прихватил при том изрядные богатства вместе с большим полоном, остался все же сильно недоволен исходом дела. В сладких мечтаниях толстобрюхий Болеслав, прозванный похвальбы ради Храбрым, видел себя правителем Руси, а свое изгнание из Киева счел плодом гнусного предательства, достойного мести. Грезы о мести он передал по наследству правнуку, Болеславу Второму.
Одолеть такого противника Всеслав не рассчитывал. Киевский люд сам заявился к нему на двор — потребовал собирать дружину и ополчение. Всеслав подчинился горожанам, но без решительности в действиях и без вдохновения в речах. Войско построилось и выступило из города будто не на ратное дело, а в древнее полюдье за данью — в гости к мирным племенным князькам. Митрополита Георгия благословить рать не позвали. Владыка в это время возглашал в Софии «Христос воскресе!», а после службы помянул в проповеди блаженных миротворцев.
Дойдя до Белгорода, Всеслав вовсе утратил желание воевать. Князя словно подменили. Год заточения в порубе и полгода на киевском столе вытянули из него все соки. Он стал худ и костляв, не по-княжьи горбился, впадал в рассеянную задумчивость и отвечал невпопад. Не стремился, как прежде, к славным походам и воинской добыче. Не хотелось ему больше рыскать по Руси в поисках чести для себя и дружины. Душа рвалась в родной Полоцк, Киев же опостылел Всеславу, как горькая редька. И рад был бы избавиться от стольного княжьего сидения, но бояре о том и слышать не желали.
У Белгорода войско стояло третий день. Идти как будто было некуда — враг далеко, а городовая рать за пределы киевской земли не двинется. Рано, стало быть, вышли, поторопились. Накануне вечером Всеслав зазвал в свой шатер нескольких дружинников — бояр помельче и мужей посговорчивей. Прочие, выразив друг дружке недовольство князем, однако ничего не заподозрив, улеглись спать как обычно.
В предрассветной мгле раздалось фырканье коней, едва слышное звяканье сбруй, тихий перестук копыт. Мимо шатров проскользнули тени и растворились в тумане. Войско продолжало спать.
Когда рать пробудилась, Всеслав был далеко. Едва целью князя стал Полоцк, в нем воскресла привычка к стремительным переходам, решительным и внезапным. Недаром его считали оборотнем-волком. Волчьих повадок князю было не занимать, даже если на время их заглушила лютая тоска.
Обезглавленное войско, заметив пропажу князя, пришло в движение — затрепыхалось, будто петух с отрубленной головой. Полоцкие бояре в недоумении ходили из шатра в шатер, разводили руками и гневно переругивались. Градские ополченцы настойчиво выспрашивали у них, куда подевался князь, и в ответ получали ту же брань. Особо впечатлительных горожан исчезновение князя повергло в страх. Тут же сыскались ушлые видоки — доглядели-таки, как Всеслав ночью оборотился волком и пустился вскачь вон из стана. Вслед за ним рысили другие волки — обращенные им дружинники. В пастях они держали мечи. Рассказам видоков охотно верили, потому что это все объясняло. Кто их поймет, оборотней. Дикие они, все не как у людей.
Но положение оставалось невразумительным. Это угнетало всех — и дружинников, и ополченцев. Первыми не выдержали бояре. Один за другим собирали своих отроков и правили путь — кто в Киев, забрать имущество, кто прямо в Полоцк. К следующему утру, оглядевшись в поисках княжьей дружины, почесав в затылках, засобирались домой и горожане. Более неудачного похода на Руси до тех пор не бывало.
Возвратясь в Киев, ополчение расползлось по городу. Оно разнесло весть о конце Всеславова княжения в стольном граде и разворошило Киев, будто муравейник. На Подол, где звонко громыхало вечевое било, потекли толпы люда. Бегство князя для всех означало одно — Киев остался беззащитен. Некому было уберечь его от расправы Изяслава Ярославича.
Но страшил не только княжий праведный гнев. Жили еще старики, помнившие, как дружинники толстого Болеслава грабили город и творили насилие, а ляшский князь первый показывал им пример. И нынче пощады от ляхов никто не ждал.
От тех времен осталось в Киеве название Лядских ворот. Возле них поселились те ляхи, которые решили поменять своего Болеслава на великого кагана Ярослава. Вреда от них не было никакого, но и помощи против соплеменников, конечно, тоже.
Вече тревожно гудело. На все лады честили Всеслава, словно вдруг прозрев:
— Не наш он князь! Не надо нам волков с поджатыми хвостами!
Тут же вспомнили, что ничего доброго для города он не сделал за время своего княжения, а бояр распустил похуже Изяслава, житья от них совсем не стало. Помянули худым словом дурня, которому первому пришла в голову мысль посадить на киевский стол полоцкого князя. Дошли и до того, надо ль было гнать Изяслава или уж как-нибудь потерпели бы, сладили бы.
— Дурное дело мы с князем сделали, — кричали одни, раскаявшиеся. — И прав он, что войной на нас идет, заслужили!
— Вот кто заслужил, тот сымай порты и иди с голой ж… к ляхам, — орали другие, несогласные. — Авось смилуются над убогим. У Изяслава башка дурная, коли ему не жаль отчий град на разграбление отдавать. А зачем нам князь с такой придурью? Правильно его погнали. И теперь не примем!
— Ага, не примут они его! Вот когда тебе самому ляхи ж… надерут, тогда и храбрись вовсю.
Заспорив, чуть не пошли с кулаками стенкой на стенку. Два молодца-кожемяка с железными ручищами уняли спорщиков, раздав всем поровну затрещин. После этого Всеслава оставили в покое. Стали думать, как усмирить Изяслава и избежать ляшского нашествия.
Думали до темноты. Судили, рядили, злобились, соглашались. В сумерках составили две одинаковых грамотки — одна для князя Святослава в Чернигов, другая для Всеволода в Переяславль. На каждую сыскали по два гонца и наказали им отправляться с рассветом.
Разошлись хоть и в тревогах, но довольные придумкой.
…К вечеру, истомив коней, гонцы стучались в запертые на ночь ворота Чернигова.
— Чего надо?! — громыхнули на них сверху. — Кто такие?
— Послы от стольного града Киева к князю Святославу Ярославичу. Дело важное, отворяй!
— От Ки-иева? — насмешливо переспросила стража. — От самого, значит, стольного граду? Ишь ты! То-то мы слыхали, будто ваш самосаженный князь за зайцами в поле бегает. Видать, оно и правда. А что ж вы за ним-то послов не послали? Далеко ускакал, видать, Всеслав, не догонишь!
Переждав обидный хохот черниговских кметей, гонцы снова постучались.
— Так откроете или подождете до завтра, когда ваш князь насыплет вам сарацинского перцу под хвост? — спросили терпеливо.
— А это с какого же перебору он нам сыпать станет? — поинтересовались сверху.
— С такого. Тут княжья честь и княжье дело, а вы тому препятствуете.
Стражники наверху умолкли, видимо совещались. Наконец тяжелая створка ворот медленно распахнулась, позади нее вверх поехала деревянная решетка с кольями понизу.
Гонцы вступили в окольный град Чернигова и какое-то время блуждали по улицам, пока не добрались до детинца. Тут ворота не запирались, но здешние гриди тоже не упустили случая позубоскалить на счет Всеслава. Дескать, оборотни, выходит, не только волками оборачиваются, а еще и зайцами.
Запасшись терпением, гонцы скоро спешились у высокого каменного княжого терема. Хоромы ярко светились — ближняя дружина Святослава пировала с князем. Слышно было, как весело заливались сопели, гудели брунчалки и выкликивали потешные прибаутки скоморохи.
