ЖАК ДЮКЛО - На штурм неба. Парижская коммуна – предвестница нового мирового порядка.
Федераты продолжали ожесточенную борьбу, которая с каждым часом становилась все более безнадежной.
В то время, как по адресу коммунаров со всех сторон неслись вопли ненависти, Виктор Гюго [216], который находился тогда в Брюсселе и который не одобрял Коммуны и не понимал ее значения, не захотел, однако, выть вместе с волками. В пятницу 26 мая он направил в газету «L'Independance belge» замечательное и благородное письмо, в котором требовал предоставления коммунарам права убежища в Бельгии.
Он писал:
«Я протестую против заявления бельгийского правительства, касающегося побежденных парижан.
Что бы ни говорили и что бы ни делали, эти побежденные являются политическими деятелями.
Я не был с ними.
Я приемлю принцип Коммуны, но не одобряю ее руководителей…
Возвращаюсь к бельгийскому правительству.
Оно неправильно поступает, отказывая коммунарам в убежище.
Закон допускает такой отказ, но право запрещает его…
Что касается меня, то я заявляю следующее: убежище, в котором бельгийское правительство отказывает побежденным, предлагаю им я.
Где? В Бельгии. Я оказываю эту честь Бельгии.
Я предоставлю убежище в Брюсселе, на площади Баррикад, № 4… Защищая Францию, я защищаю Бельгию. Правительство Бельгии будет против меня, но народ Бельгии будет со мной.
Во всяком случае, совесть моя будет чиста» [217].
Суббота 27 мая
С первых часов этого дня территория столицы, еще остававшаяся в руках коммунаров, угрожающе сократилась. Ворота Монтрёй и Баньоле были захвачены версальцами. Зато баррикада на улице Попенкур еще держалась и продолжала борьбу до самого вечера. Но сопротивление Парижа подходило к концу.
Утром около десяти членов Коммуны собрались на улице Аксо, но вскоре они разошлись, чтобы принять участие в последних боях агонизирующей Коммуны.
Из-за недостатка боеприпасов позиции на Шомонских высотах невозможно было далее удерживать. Площадь Празднеств в свою очередь также была занята версальцами, такая же участь постигла и площадь перед церковью в Бельвиле. Таким образом поле действий федератов, вынужденных отступать, все более суживалось. Именно в этих условиях бойцы Коммуны вступили в последний бой на кладбище Пер-Лашез. Ворота были снесены пушечными залпами, после чего завязался рукопашный бой среди могил и в склепах. Здесь у славной Стены федератов, куда каждый год приходит парижский народ отдать дань уважения коммунарам, были расстреляны последние защитники Пер-Лашез.
В субботу вечером, накануне последнего, 72-го дня Парижской Коммуны, в руках федератов оставалась только часть XX округа с его мэрией и часть XI округа. В этом трагическом уголке XX округа Ферре, Варлен, Ранвье и Журд, верные до конца своему долгу членов Коммуны, приняли участие в последних боях. Те из героических коммунаров, которые могли еще сражаться, были истощены шестью днями непрерывной и теперь уже безнадежной борьбы.
Жестокость версальцев была так велика, что газета «Times» писала в этот день:
«Партия порядка, трусость которой была главной причиной войны, отличается ныне своей свирепой жестокостью. В поисках инсургентов они обшаривают все дома, расстреливая многих из тех, кого удается найти».
Воскресенье 28 мая
В восемь часов утра версальские войска заняли мэрию XX округа, а вскоре после этого завладели тюрьмой Ла-Рокет. К десяти часам утра оставался только один, слабый центр сопротивления: федераты засели в узком четырехугольнике, образованном предместьем Тампль, улицей Труа-Борн, улицей Труа-Курон и Бельвильским бульваром.
Варлен, Ферре, Гамбон, опоясанные красными шарфами, отправились во главе маленькой группы бойцов защищать баррикаду в предместье Тампль и баррикаду на улице Фонтен-о-Руа, которые версальцам не удалось захватить лобовым ударом и которые им пришлось обойти.
Еще сражались и на нескольких баррикадах XI округа. На одной из них находился последний ветеран Коммуны, Альбер Лежён, который умер в 1942 году в Советском Союзе.
Шел последний бой на последних баррикадах Парижа. Описанию этого боя Лиссагарэ посвятил следующие волнующие строки:
«В десять часов у федератов почти не остается пушек, их окружают две трети версальской армии. На улицах Фобур-дю-Тампль, Оберкампф, Сен-Мор и Пармантье еще идет борьба. Там есть баррикады, которые невозможно обойти, и дома, у которых нет выхода. Версальская артиллерия обстреливала их до тех пор, пока федераты не истратили всех своих боеприпасов…
Стрельба утихает. Наступает глубокое молчание. В полдень в воскресенье 28 мая с Парижской улицы,
захваченной версальцами, прозвучал последний пушечный выстрел федератов. Выстрел этой пушки, заряженной двойным зарядом, был последним вздохом Парижской Коммуны.
Последней баррикадой майских дней была баррикада на улице Рамронно. В течение четверти часа ее защищал только один федерат. Три раза ломал он древко версальского знамени, водружаемого над баррикадой Парижской улицы. В награду за свое мужество последнему бойцу Коммуны удалось спастись».
Вечером 28 мая, гордясь делом рук своих, Мак-Магон писал в прокламации к жителям Парижа:
«Французская армия пришла спасти вас. Париж освобожден.
В четыре часа наши солдаты овладели последними позициями инсургентов.
Ныне борьба окончена; порядок, труд и безопасность будут восстановлены».
Версаль торжествовал победу, сопротивление Парижа было сломлено, Коммуна задушена. Для завершения своей победы версальцам оставалось только овладеть Венсенским фортом, который, поскольку он был разоружен, не смог принять участие в борьбе между Парижем и Версалем. Комендант форта гражданин Мерле, решивший скорее взорвать форт, чем сдать его, был убит изменником капитаном, которого версальцы отпустили на свободу. Девять других офицеров форта были расстреляны во рвах; они умерли как герои.
Эжен Варлен, которого узнал и выдал один священник, был расстрелян версальцами после того, как его прекрасная голова мыслителя, исполненного помыслов братства, была совершенно изуродована, превращена в какое-то кровавое месиво, глаз был выбит и висел из орбиты. Характерная деталь: версальский офицер, приказавший расстрелять Варлена, украл у него часы.
Париж был залит кровью. Тьер и его банда брали реванш у парижских трудящихся, перед которыми они в свое время дрожали.
Все реакционеры того времени приветствовали преступные действия версальцев как подвиг. Газета «Figaro» писала: «Что такое республиканец? Это дикий зверь. Ну-с, честные люди, ударим, чтобы навсегда покончить с демократической сволочью».
Газета «Journal des debats» цинично заявляла: «Наша армия отомстила за свои неудачи неоценимой победой». Следовательно, она отомстила немцам истреблением парижан. Такой ход мысли не чужд и некоторым из нынешних военачальников, которые тоже помышляют о том, чтобы искупить свои неудачи уничтожением всех демократических свобод.
В занятом версальцами Париже оргия убийств приняла такие размеры, что этого не могли скрыть даже благонамеренные газеты. Вот что писала по этому поводу 30 мая газета «Siecle»:
«Каждый обвиняемый подвергается краткому допросу, после чего председатель суда произносит свой приговор. Если виновного квалифицируют как рядового, его направляют в Сатори; если же как нерядового, то его уводят в соседнюю залу, где ему разрешают побеседовать несколько минут со священником, прежде чем быть расстрелянным».
Со своей стороны газета «Liberte» писала в тот же день:
«Военные суды в Париже действуют с небывалой активностью в нескольких специальных пунктах. В казарме Лобо, в Военной школе производятся непрерывные расстрелы. Так расправляются с мерзавцами, которые принимали непосредственное участие в борьбе».
В тот же день бельгийское правительство решило изгнать из страны Виктора Гюго за благородную и мужественную позицию, которую он занял в отношении участников Парижской Коммуны.
30 мая в обращении ко всем членам Международного Товарищества Рабочих в Европе и в США Карл Маркс от имени Генерального совета Интернационала писал:
«После троицына дня 1871 г. не может уже быть ни мира, ни перемирия между французскими рабочими и присвоителями продукта их труда. Железная рука наемной солдатни может быть и придавит на время оба эти класса, но борьба их неизбежно снова возгорится и будет разгораться все сильнее, и не может быть никакого сомнения в том, кто, в конце концов, останется победителем: немногие ли присвоители или огромное большинство трудящихся. А французские рабочие являются лишь авангардом всего современного пролетариата.
Европейские правительства продемонстрировали перед лицом, Парижа международный характер классового господства, а сами вопят на весь мир, что главной причиной всех бедствий является Международное Товарищество Рабочих, то есть международная организация труда против всемирного заговора капитала… «Помещичья палата» поднимает против него вой, а европейская печать хором поддерживает ее. Один уважаемый французский писатель [218], ничего общего не имеющий с нашим Товариществом, сказал о нем:
